Название: "Грабеж" Жанр: в общем, мелодрама Сюжет: БН-классика, альтернатива, пейринги преимущественно вне канона, но характеры узнаваемы
От автора: у этого произведения была сложная судьба, многие страницы обильно политы кровью автора, боровшегося за свое право подавать героев по личному усмотрению. Но на сегодняшний день, имхо - это лучшее из того, что я написала за все годы в фэндоме, ваш право с этим не согласиться :) Вторая редакция.
Когда донесла до МА имя своего милого - Лиза из БН. Бесспорно
А в остальных случаях - я же не Лиза Сейдман, чтобы полностью соответствовать. Надо и уникального собственного изюмчику добавить :)
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5658
Репутация:
45
Отправлено: 28.07.10 19:43. Заголовок: Утро в доме Корфов н..
Утро в доме Корфов началось со слез. Причесывая хозяйку, горничная по неопытности перекалила щипцы для завивки и сожгла баронессе прядь волос. Анна Прохоровна отхлестала провинившуюся служанку по щекам и, растрепанная, в дезабилье, побежала к мужу и, плача, стала требовать, чтобы он отправил девку на скотный двор, а взамен прислал другую, посноровистей. – Где же деревенским девкам набраться сноровки в куаферном искусстве? – усмехнулся Владимир, набивая табаком трубку. Двух горничных, не угодивших баронессе, уже отправили ходить за свиньями, эта была третья по счету. – Так купите хорошего куафера! Я слыхала, в Петербурге в знатные дома выписывают куаферов из Франции… – Ma chéri, – вновь усмехнулся Корф, – боюсь, что в скором времени к вашим услугам не останется даже простой растяпы-служанки, не говоря уж о французском парикмахере. – Я устала слушать каждый день о грозящем нам разорении! – капризно надула красивые губки Анна Прохоровна. – Мне неприятно вас огорчать, но я, увы, не могу думать ни о чем другом. – Батюшка говорит, что ваши дела совсем не так плохи, и вы нарочно преувеличиваете ваши несчастья, чтобы выманить у него деньги… – Что способно убедить вашего батюшку? Бумага из суда об отнятии имения? – барон в бешенстве никак не мог раскурить трубку, и, в конце концов, бросил ее на стол. – Или он ждет, когда явятся приставы, чтобы вышвырнуть нас отсюда, подарив ему счастливую возможность оказать нам гостеприимство?! Анна расплакалась, и Владимир тут же ощутил укол совести. Он не мог видеть ее слез. Досада и раздражение, растущие в нем день ото дня, пока еще не заглушили окончательно чувства вины. Он обнял жену, принуждая себя быть нежным, прижался щекой к ее волосам, пахнущим чем-то чужим, карамельно-сладким. Увидев жалкий клочок сожженного щипцами локона, засмеялся и, разгладив его ладонью, заправил за маленькое розовое ушко, прикрыв сверху другою, пышной прядью. Анна присмирела, как котенок на руках у хозяина. – Володенька, – промурлыкала она ласково, играя пуговицей на жилетке мужа – безошибочным женским чутьем она научилась узнавать моменты его слабости, – Володенька, скажи своему отцу, чтобы он не заставлял меня читать для него эти скучнейшие жизнеописания! – Отец болен, Плутарх отвлекает его от грустных мыслей… – Приставь к нему сиделку! Я не хочу проводить все дни у постели твоего отца, так и самой недолго заболеть… Ну пожалуйста, Володенька! – залебезила она, прижимая его ладонь к своим губам и покрывая ее мелкими быстрыми поцелуями. – Разве не обещал ты исполнять все мои желания? В незабудковых ее глазах светилась мольба пополам с уверенностью, что отказа не будет. – Хорошо, будь по-твоему, – сухо произнес супруг. – Найди кого-нибудь из дворовых, кто умеет читать не по слогам, и скажи, пусть будет при отце неотлучно. Прости, я должен уехать по делам, – добавил он, отстранив ее. – Володенька! – настиг его на пороге капризно-обиженный голос. Он стиснул зубы, подавляя вновь вспыхнувшее раздражение – грубить не хотелось, – осторожно притворил за собою дверь и спустился во двор, где приказал седлать коня и уехал, даже не оглянувшись на окно, за которым стояла Анна.
Андрей Платонович пребывал не в духе после дурно проведенной ночи – причиною бессонницы послужил обильный ужин, сдобренный двумя или тремя бутылками венгерского, – и гостя принял столь нелюбезно, что лучше бы и вовсе не принимал. Будь у Владимира хоть ничтожная надежда уладить дело без вмешательства господина Забалуева, он покинул бы негостеприимный дом без раздумий и сожалений и навек забыл туда дорогу, но решение суда ожидалось со дня на день, и решение не в пользу Корфов, а многочисленные друзья, окружавшие его в лучшие времена, в пору невзгод куда-то исчезли, те же, кто остался, ничем не могли помочь, ибо зачастую сами нуждались в помощи. Да и не одна боязнь потерять имение заставила некогда гордого барона явиться на поклон к предводителю уездного дворянства. Женщина, о которой он почти не вспоминал до вчерашнего дня, вдруг снова ворвалась в его жизнь, в его сердце, в его мысли, почти вытеснив из них все иные чувства и желания. Ради встречи с этой женщиной он готов был терпеть унижения от ее супруга. Увы, Елизаветы Петровны дома не оказалось. – В город за покупками уехала, – сообщил господин Забалуев в ответ на вопрос Владимира. – А я и не препятствую, скучно ей здесь, в деревне… Петербург всё вспоминает… Баронесса-то молодая, верно, тоже о столичных модных лавках грезит? – издал он хрюкающий смешок. Потом, спохватившись, принес барону запоздалые поздравления по случаю свадьбы. Владимир сдержанно поблагодарил и, припомнив бродившие среди двугорских помещиков слухи о верном способе заручиться поддержкою господина Забалуева, заявил без лишних экивоков, что ищет человека, кто бы помог ему отстоять имение в тяжбе с Долгорукими, а он бы, в свою очередь, не оставил эту любезность не вознагражденной. Андрей Платонович заметно оживился, предложил гостю выпить по рюмочке отменного бренди: «Для самых дорогих гостей держу!» – и, вроде бы между прочим, поинтересовался, каковы будут размеры вознаграждения, если он возьмется порекомендовать барону некое значительное лицо (здесь господин Забалуев самодовольно ухмыльнулся), способное повлиять на ход судебного процесса. Корф выразил готовность заплатить хотя бы и половину от суммы долга, ныне взыскиваемого с его отца по суду, лишь бы добиться от кредитора новой отсрочки. – Зачем же вы, Владимир Иванович, располагая такими деньгами, не отдадите их прямо княгине Долгорукой? – с хитрецою прищурился Андрей Платонович. – Половиною суммы она бы удовлетворилась, и с уплатою второй половины согласилась подождать… Владимиру пришлось признаться, что требуемой суммы у него нет, деньги он лишь рассчитывает получить. – Что же вы, голубчик, старику голову морочите? – обиделся Андрей Платонович. –Шкуру-то не убитого медведя легко сулить, да трудно добыть! – Мой тесть скоро возвращается из Нижнего, я уверен, он ссудит меня необходимой суммой, – Владимир далеко не был в этом уверен, но постарался придать голосу возможно больше твердости; ему не впервые приходилось блефовать, не имея на руках козырей, а в этот раз на карту было поставлено слишком много. Однако провести искушенного в бесконечных интригах предводителя дворянства оказалось не так-то просто. – Вот когда с вашим тестем столкуетесь, тогда и милости прошу, а пока – увольте-с! – развел руками господин Забалуев. – Впрочем, по старой дружбе с Иваном Ивановичем я, так и быть, замолвлю за него словечко перед тещею моей, княгиней Долгорукой, только вот обещать ничего не могу, уж не обессудьте… Продолжать визит не имело смысла, но Владимир, надеясь дождаться возвращения Лизы, еще добрый час заставлял себя выслушивать нудные сентенции Андрея Платоновича, а потом и его гостей, Василия Кирилловича Хрипунова с супругой, которые с упоением принялись поучать молодого человека, как тому следует жить и как преодолеть губительные последствия разорения, всем в уезде казавшегося неминуемым. Чувствуя, что ему с каждой минутой все труднее и труднее удерживаться в рамках учтивости, и боясь случайною грубостью окончательно уничтожить и без того слабые шансы на успех своего дела, барон Корф поспешил откланяться, искренно желая провалиться и мстительной княгине Долгорукой, и алчному предводителю дворянства, и скареде-тестю, и громогласному старику Хрипунову. Выехав за пределы забалуевской усадьбы, он всадил шпоры в бока коню, посылая того галопом. В лицо ударили жаркий ветер и сухая пыль, взметнувшаяся из-под конских копыт. Вымещая свою досаду на бедном животном, Владимир гнал и гнал его вперед, не разбирая дороги, по полям, косогорам, едва не задавив на тропинке двух крестьянок, возвращавшихся из лесу с полными туесками спелой малины. Побросав туески, девушки бросились в разные стороны, а потом, ползая в пыли и собирая рассыпавшиеся ягоды, горько плакали, проклиная «черного дьявола». На мосту путь всаднику преградил застрявший воз. Лохматая крестьянская лошадка, понукаемая таким же лохматым мужичком, тщетно пыталась сдвинуть с места телегу, провалившуюся задним колесом в щель дощатого настила. Владимир спешился. – Скидывай мешки! – велел он мужику и, не дожидаясь, пока тот слезет с телеги, начал сбрасывать тяжеленные мешки сам. Досада его, по-прежнему бурля, требовала выхода, хотя бы и такого. – А ну-ка, навались! – вдвоем с мужиком, кряхтя от натуги, они приподняли ставшую в два раза легче телегу и сдвинули в сторону от коварной трещины в прогнившей доске. – Благодарствуйте, барин! – крестьянин поклонился ему в пояс. Владимир брезгливо мотнул головой – не за что! – и стал отряхивать перепачканный в пыли сюртук. Под мостом негромко и прохладно журчала вода. Усталый конь всхрапнул, жадно поводя ноздрями, барон потрепал его по холке. – Досталось тебе сегодня, бедняга… Прости, ты-то ни в чем не виноват… – и, подхватив его под уздцы, повел с моста вниз, к реке. Напоив коня, он разделся и бросился в воду, размашистыми саженками поплыл к другому берегу. Солнечные зайчики играли на поверхности реки, как вчера в золотисто-карих глазах Лизы. Владимир окунулся с головой, смывая с себя наваждение, нырнул до самого дна. Мелькнула мимолетная мысль – лечь бы здесь, на перину из водорослей и мягкого ила, сон на этой постели будет покоен и вечен… Выругавшись, он оттолкнулся ногами от дна и вынырнул наверх, на стремнину, несколько минут ожесточенно греб против течения. Почувствовав усталость в плечах, поплыл обратно к берегу, тревожно спрашивая себя, что с ним происходит. Прежде подобные мысли его не посещали. Только в темную ночь на Кавказе, у бивачного костра, накатывала вдруг волною непонятная тоска… Владимир упал на траву, подставляя тело жарким лучам полуденного солнца, принявшимся слизывать капли воды с его кожи. Воспоминания унесли его в позапрошлую зиму. Негромко потрескивали дрова в камине, завывала вьюга за окном… И змеилась холодная усмешка на губах княгини Долгорукой. – Моя дочь юна и неразумна, но вы, Владимир Иванович, уже знаете жизнь, и должны были расстаться с иллюзией, что l'argent ne fait pas le bonheur?* Почему он не подумал тогда, что эти слова могли быть пустой угрозой? А вдруг княгиня лишь испытывала его, усомнившись в искренности его чувств к Лизе, но не имела в виду лишить дочь приданого? Поздно оглядываться назад, поздно сожалеть… поздно, поздно, поздно… _____________________________________________
* (фр.) не в деньгах счастье
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5659
Репутация:
45
Отправлено: 28.07.10 19:44. Заголовок: По серой ленте дорог..
По серой ленте дороги, петляющей между лугов и редких перелесков, быстро катилась коляска, запряженная парой гнедых лошадей. В звенящей тишине летнего дня далеко разносились стук копыт и покрики возницы. Владимир привстал на стременах, прикрывшись ладонью от бившего в глаза солнца, стал вглядываться вдаль. И хоть экипаж ехал не со стороны города, сердце молодого барона вдруг екнуло и радостно забилось. «Она!» Подстегнув коня, он поскакал навстречу. Заметив приближающегося всадника, госпожа Забалуева велела кучеру остановиться. Она тоже сразу узнала Владимира, таким он не раз являлся ей в снах: с черными волосами, развевающимися на ветру, верхом на свирепом вороном жеребце, – герой прежних лет, девичьих грез. Он приветствовал ее учтивым поклоном. – Bonjour, cher baron, comment allez-vous?* – ответила она ему по-французски, как всегда имела обыкновение обращаться к знакомым в присутствии прислуги. Он что-то ответил, едва ли сознавая, о чем говорит. Им овладело давно позабытое волнение, какого он не испытывал много лет, он трепетал как мальчишка, впервые представленный светской львице, чувствуя, что и мысли, и язык отказываются ему повиноваться. Барон Корф, покоритель женских сердец, острослов и дуэлянт, умевший вскружить голову любой столичной капризнице, вдруг растерялся перед женщиной, которую всегда полагал далекой от его идеалов, перед деревенской простушкой, подругой детских лет… Полноте, да она ли это была? Он ли это был? Елизавета Петровна смутилась и даже будто покраснела слегка под его жарким взором, однако овладела собою и с той же непринужденностью, с какой начала беседу, сообщила Владимиру, что вопрос о долговых обязательствах улажен, княгиня Марья Алексеевна отзывает из суда иск против Корфов и дает им отсрочку еще на год. Молодой барон не верил своим ушам. Возможно ли? Злопамятная княгиня, не соглашавшаяся уступить ни просьбам больного старика, ни обещаниям высоких процентов, столь внезапно и столь необъяснимо смягчилась, что чудо это можно было объяснить не иначе, как вмешательством божественного Провидения. Но разве Провидение, воплощая свои замыслы, не выбирает человека в качестве орудия? Коляска госпожи Забалуевой возвращалась из усадьбы Долгоруких. Владимир вдруг догадался и задохнулся от волнения. – Это вас я должен благодарить… – Не нужно благодарностей, – Елизавета Петровна сделала протестующий жест. – Мне это не стоило ни больших трудов, ни больших жертв, я всего лишь огорчила мою мать, – усмехнулась она невесело. – Но это сделали вы! В этом «вы» было всё – и раскаяние, и мольба о прощении, и безмерное восхищение. Если бы Лиза отвернулась от него равнодушно, если бы даже порадовалась его несчастьям, он не посмел бы ее упрекнуть, как упрекал предавших его друзей. Только что двигало ею на самом деле? Не скрывалась ли за этим великодушным поступком… месть? Женщины, с которыми Владимир расставался так же легко, как и соблазнял, не прощали ему и нередко мстили, со всею жестокостью и коварством, на какие способен злой женский ум. Разжалованием и ссылкой на Кавказ прошлой осенью он не в последнюю очередь был обязан козням покинутой любовницы. Однако никогда еще не наказывали его столь изощренно – благодеянием. Он посмотрел в глаза госпоже Забалуевой, надеясь прочесть в них свой приговор, и увидел там – нет, не злобное удовлетворение от свершившей мести, а нечто гораздо худшее – жалость и сочувствие. Владимир сквозь землю готов был провалиться, он все мог принять от Лизы – месть, ненависть, только не эту обидную, раздавившую его жалость. Вместе с горечью унижения к нему пришло понимание того, что он потерял эту женщину навсегда. – Приглашаю вас в будущий четверг, я устраиваю прощальный вечер по случаю отъезда моего брата Андрея в Петербург. Кажется, даже будут танцы, – улыбнулась госпожа Забалуева. – Помните, как весело мы с вами отплясывали в прежние времена? Котильон я оставлю за вами! Надеюсь, баронесса Корф не станет ревновать? – Благодарю, я непременно буду! – с жаром воскликнул Владимир, из бездны отчаяния воспаряя к вершинам надежды. Вопрос об Анне он не услышал, но Елизавета Петровна пожелала уточнить: – Прошу вас быть вместе с супругой. – Да-да, конечно, – машинально кивнул барон. – Так не забудьте, в четверг на следующей неделе! Я буду вас ждать. Полина с живым любопытством прислушивалась к этому разговору. Не зная французского языка, она, однако же, сумела разобрать в быстрой речи хозяйки знакомые ее слуху «soirée» и «je vous attendrai»*, а пылкие взгляды молодого барона говорили красноречивее всяких слов. На пухлых вишневых губах горничной расцвела ехидная улыбка. ____________________________
* Здравствуйте, любезный барон, как поживаете? ** «вечер» и «буду вас ждать» (фр.)
Светлячок
Воздушный фонарик
Сообщение: 982
Репутация:
15
Отправлено: 30.07.10 14:41. Заголовок: Gata пишет: Надо и ..
Gata пишет:
цитата:
Надо и уникального собственного изюмчику добавить :)
КМ + Лизка = еще тот изюм
Gata пишет:
цитата:
Анна Прохоровна отхлестала провинившуюся служанку по щекам и, растрепанная, в дезабилье, побежала к мужу и, плача, стала требовать, чтобы он отправил девку на скотный двор, а взамен прислал другую, посноровистей.
Теперь финик в тексте обнаружился
Gata пишет:
цитата:
Анна присмирела, как котенок на руках у хозяина.
Сразу видно поклонницу Анны невооруженным глазом Про юную купчиху читать необычно. Анна Прохоровна
А вот не надо было Лизочка за Забу замуж спихивать. Лизанька - это же как мина замедленного действия, не знаешь, где и когда рванет. Но рванет всенепременно!
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5704
Репутация:
45
Отправлено: 03.08.10 17:30. Заголовок: Лиза не могла бы объ..
Лиза не могла бы объяснить даже себе самой это странное настойчивое желание познакомиться с женой Владимира. С купеческой дочерью, снискавшей счастье, которого лишена оказалась княжна Долгорукая, – стать баронессой Корф. С воровкой, разлучницей, коварно воспользовавшейся денежными затруднениями молодого барона, чтобы отнять его у той, кому он с самого рождения был предназначен. С миниатюрной белокурой красавицей, приезжавшей к воскресной обедне в карете, запряженной шестерней, цугом, в то время как княгини и графини довольствовались простыми пароконными экипажами. В расшитом золотом платье, в небрежно наброшенной на голые плечи горностаевой накидке Анна Прохоровна важно проплывала мимо брезгливо шушукающихся уездных дам и вставала в первом ряду молящихся, щедрой рукой кидала в кружку для пожертвований сторублевые ассигнации. Священник благодарно и почтительно улыбался баронессе, а та лишь выше задирала точеный носик, и огромные бриллиантовые серьги в ее ушах хищно сверкали, приковывая к себе раздраженно-завистливые взгляды. Купив за два миллиона мужа, она, кажется, вместе с тем купила и уверенность, что он принадлежит ей целиком и безраздельно, как шестерка серых в яблоках лошадей или горностаи на плечах. Но всего несколько минут назад ее супруг, презрев данные у алтаря клятвы, другой женщине целовал руки со всем пылом воскреснувшей страсти, и огонь этот был настолько жарок, что сердце госпожи Забалуевой вспыхнуло в ответ торжествующей радостью. «Он мой, мой!» – ликовала и пела в ней каждая клеточка. Так не для того ли хочет она встретиться с баронессой, чтобы насладиться триумфом над поверженной соперницей, доказав ей и всему свету, кто есть единственная госпожа ветреного красавца-барона, и, как бы много ни нашлось дам, предъявлявших на него свои права, в том числе и законная жена, право первой любви непобедимо и неоспоримо? Лиза едва не рассмеялась. «Боже мой, кому я собираюсь доказывать превосходство? Этой несчастной купчихе, что со всеми ее миллионами не способна удержать мужа подле своей юбки?» Минутный упоительный восторг от ощущения власти над человеком, чьей власти она сама еще недавно всей душой мечтала предаться, сменился тоской и щемящим холодом в груди. И тем болезненнее было это чувство, чем сильнее старалась она его побороть. К чему обманывать себя? Она ревновала, но не барона Владимира Корфа, в одночасье сделавшегося ей безразличным, а двоедушного немца-управляющего; ревновала страстно, мучительно, и к кому – к крепостной девке, служанке, одна мысль о соперничестве с которой должна была бы казаться смешной и оскорбительной супруге предводителя уездного дворянства! Елизавета Петровна покосилась на горничную, не подозревая, что та сейчас с ревнивой злобой задает себе тот же вопрос: «Почему она, а не я?» – Если не хочешь, можешь не отвечать, – произнесла Лиза. – Управляющий, господин Шуллер – твой любовник? – Клевета это, барыня! – зарумянилась Полина. – Врут всё про меня, завистники подлые, очернить хотят! А я девушка честная! Возница, молодой чернявый парень по имени Степка, негромко фыркнул, прикрыв рот ладонью. К счастью для Полины, смешок этот потонул в стуке колес и конских копыт, однако хозяйка, уловив фальшь в голосе горничной, недовольно нахмурилась: – Я позволила тебе не отвечать на мой вопрос, но это не значит, что ты можешь лгать! Хитрая Полина тотчас сменила тон. – Да ведь срам-то какой, Елизавета Петровна, – захныкала она, делая вид, что вот-вот расплачется от стыда и страха. – А не отошлете вы меня на скотный двор, коли я правду скажу? – Не отошлю, говори! – велела ей хозяйка. Горничная пару раз жалобно всхлипнула, потерла кулаком сухие глаза и стала рассказывать, как соблазнял ее, доверчивую деревенскую дурочку, коварный немец, как был ласков и мил, сулился не обижать, а через год-другой, когда накопит достаточно денег, выкупить ее у барина и увезти в Курляндию, где облюбована им была маленькая уютная мыза. – Поверила я ему, глупая была, а надоумить-то и некому, с малых лет я сирота круглая… – причитала плутовка, так горько сокрушаясь о своей незавидной доле, что даже пустила настоящую слезу. – Откуда мне было знать, что господин Шуллер всем девкам в доме то же говорил, чтобы с ними потешиться… он ведь первый у меня был и единственный, больше я никого до себя не допускала… Степка на козлах смеялся, уже не таясь. – Он обещал на тебе жениться? – чуть дрогнувшим голосом спросила Елизавета Петровна. Полина бросила на хозяйку быстрый взгляд и со злорадством заметила, как та, побледнев, прикусила губу. – Обещал, да об обещании своем не вспомнил ни разу… я однажды о том заикнулась, так Карл Модестович меня на смех поднял, дурой обругал. А когда я понесла, ребеночка вытравить велел… – продолжала свой рассказ горничная, вдохновенно мешая правду с выдумкой. Ребенок был, только от управляющего, или от смазливого нахального буфетчика, или от сладострастного старика, друга хозяина, Полина не знала и вытравила дитя сама, без чьего-либо приказа – боялась, как бы не прогнали ее из дому, с теплого и сытого места. – Вот так и живу во грехе, второй уж год… Извелась вся, от стыда глаз на людей поднять не могу… Измучил он меня, истерзал, проклятый! А и отказать ему моченьки нету, как поманит – бегу, себя не помня… Она громко шмыгнула носом и замолчала, ожидая новых вопросов хозяйки. Но госпожа Забалуева предпочла оборвать неприятный ей разговор. – Хочу купаться! – вымолвила она капризно. – Жарко! Полина заверила барыню, что тотчас по приезде приготовит для нее ванну. – Не хочу ждать до дому, – поморщилась Елизавета Петровна. Дорога бежала вдоль берега реки, мимо кудрявых белоствольных берез, за которыми поблескивала серебристая полоска воды. – Останови здесь! – приказала хозяйка кучеру. – Куда вы, барыня?! – всполошилась горничная. – Купаться! – весело ответила Лиза, без посторонней помощи выбираясь из коляски и вприпрыжку убегая к реке. Полина, роняя свертки, неуклюже слезла с сиденья. Задержавшись на подножке, буркнула кучеру сердито: – Ну, чего зубы скалишь? Только посмей барыне худо про меня сказать, я Карлу Модестовичу пожалуюсь, он с тебя шкуру спустит! Степка проворчал, что не имеет никакой охоты наживать неприятности из-за потаскухи. – Дурак! – ударила его кулаком Полина и, подобрав подол сарафана, побежала вслед за хозяйкой, уже скрывшейся в березняке. – Не я дурень, а Никитка! Таких-то дурней еще поискать, – пробормотал Степан, вспомнив конюха, который за кружкой самогона, бывало, принимался сетовать на горькую свою любовь. – И ведь на ком жениться-то удумал, тьфу! – парень взглянул на Полину, бежавшую по траве, мелькая тугими белыми икрами. – Сладка ягодка, да уж больно многие ею лакомились… – вздохнул и, обмотав вожжи вокруг запястья, прикорнул на облучке.
Елизавета Петровна, развязав ленты шляпки, бродила у самой кромки воды. Горничная вдруг оробела, запоздало испугавшись, не переусердствовали ли она, стараясь очернить управляющего в глазах хозяйки, и не обратится ли теперь гнев госпожи Забалуевой вместо немца на нее, Полину. Раньше бы ей страшно не было, но раньше она и не видела разбитых часов и побелевших от ярости глаз Елизаветы Петровны… Веселая добродушная барыня, с беспечностью прощавшая прислуге нерадивость и мелкое воровство, превратилась внезапно в злобную фурию, и обещание выпороть провинившуюся служанку прозвучало из ее уст отнюдь не пустой угрозой. Вина же Полины перед госпожой Забалуевой, как девка сама хорошо понимала, была велика: посягнуть на любовника хозяйки – это не шелковое платье прожечь утюгом или стащить из шкатулки колечко с изумрудным камушком. Елизавета Петровна про то колечко и не вспомнит, а интрижки с немцем-управляющим не простит, и неважно, что господин Шуллер пригрел Полину задолго до женитьбы их хозяина на княжне Долгорукой – с тех пор, как барыня пожелала немца для себя, прежней пассии надлежало безропотно отступиться. А коли не отступилась, пусть не ропщет на суровое наказание! В знойный летний день Полину пробрал озноб. Зачем хозяйка заманила ее на этот пустынный берег? Уж не для того ли, чтобы тайком, без свидетелей, свести счеты? Выпороть горничную она угрожала вчера, не будучи уверенной в своих подозрениях. Кто знает, что у нее на уме теперь, когда ей стала известна правда? Ударит камнем по голове – вон сколько их на берегу валяется! – столкнет в воду, а в усадьбе скажет, что служанка утонула по неосторожности. Посокрушается для отвода глаз, отправит мужиков на поиски, и найдут тело Полины через несколько дней разбухшее, обезображенное, а может, и не найдут – унесет его течением в темный омут, затянет илом, и не вспомнит никто про девку злосчастную, будто и не было ее вовсе… Разве один Никита слезу скупую уронит. Полина чуть не зарыдала от отчаяния. И что за блажь взбрела Елизавете Петровне? Разве мало ей одного поклонника, молодого и знатного? О бароне Корфе все уездные дамы вздыхают, жена его, небось, от счастья сама себя не помнит, на мужа-красавца наглядеться не может, а госпоже Забалуевой еще и управляющего подавай! Нет на белом свете справедливости! Пусть Карл Модестович и грозен бывал, и распекал порою так, что душа уходила в пятки, зато и приласкать умел, как никто другой, и жила Полина за ним два года, не зная ни горя, ни тяжелой работы, а теперь из-за хозяйкиной прихоти лишилась враз и любовника, и покровителя. И жизни, того и гляди, лишится. – Что же ты мешкаешь? Помоги мне раздеться! – нетерпеливо дернула плечом Елизавета Петровна. Полина посмотрела на ее тонкие нежные руки, перевела взгляд на свои – крепкие, с широкими ладонями, и немного успокоилась. Утопить себя, как беспомощного котенка, она не даст, а там, глядишь, и порки посчастливится избежать, надо лишь хитрее быть, барыне не перечить, прикинуться приветливой да покорной. Пропади он пропадом, этот немец! Невелика потеря. Лишь бы Елизавета Петровна не лютовала, с хозяйкой лучше жить в ладу, а Филька-буфетчик тоже сладко целует. Полина почти повеселела, однако спиной к госпоже Забалуевой на всякий случай решила не поворачиваться. Избавившись с помощью горничной от платья, нижних юбок и чулок, Лиза в одной батистовой сорочке подбежала к реке, попробовала воду босой ножкой и рассмеялась: – Холодная! Приседая и от восторга повизгивая, она несколько минут барахталась в реке, потом, замерзнув, выскочила на берег. Мокрая ткань сорочки облепила ее тело, став почти прозрачной. – Как бы не увидали вас тут, барыня, – сказала Полина, стаскивая с хозяйки набрякшую от воды сорочку и помогая облачиться в платье. – Нет здесь никого! – легкомысленно отмахнулась Лиза. – А мне будто шорох в кустах почудился… – оглянулась горничная на густые заросли ивняка. – Это ветер шумит! – госпожа Забалуева извлекла из изящного ридикюля маленькое золоченое зеркальце, посмотревшись в него, расправила мокрые локоны и, помолчав, добавила: – Я поговорю с Андреем Платоновичем, и он велит господину Шуллеру на тебе жениться. Мой супруг и вольную тебе подпишет, а о приданом позабочусь я. Полина бросилась целовать хозяйке руки. – Погоди благодарить, – остановила ее Лиза. – Я еще и передумать могу. Ты любишь его? – смерила она горничную испытующим взглядом. – Люблю, барыня! – с жаром заверила ее Полина, и глазом не моргнув. Стать госпожою Шуллер, вознестись над всей дворней, над завистливыми товарками и похотливыми лакеями! И вольную получить, и приданое! Об этом дочь деревенского плотника, погибшего много лет назад в пьяной драке, не смела и мечтать. И госпожа Забалуева оказалась ничуть не злая – растрогалась, поверила… вместо того чтобы наказать, наградила. Лукавая служанка торжествовала победу, радуясь, как ловко провела хозяйку, и посмеиваясь над ее простодушием. А, может, померещилось Полине, и не было ничего между барыней и управляющим? Ведь в объятьях-то друг друга она их не видала, как и не замечала нежных взглядов, брошенных украдкой, не перехватывала любовных записок. Лишь однажды уловила мимолетный запах духов, да и в том уже не была уверена – вдруг и запах ей почудился? И чего она давеча испугалась, дуреха? Хмурого вида Елизаветы Петровны, слушавшей рассказы о похотливом управляющем и вытравленном плоде? Грязными, должно быть, сочла эти откровения чистоплотная барыня, вот и хмурилась. Но браниться не стала, боле того – обещала просватать Полину за господина Шуллера. А какая женщина любовника собственными руками сопернице отдаст?!
«Я все сделала правильно, – рассуждала Елизавета Петровна по дороге домой. – Нет иного способа избавиться от этого наваждения…» Мужчины, одного из которых она любила, а другого готова была полюбить, забрали по частице ее души, и Лиза не хотела думать, кто взял больше – слишком было больно… Что-то умерло в ней безвозвратно, потух огонек радости, юного задора. Она почувствовала себя старухой. «Все кончено, жизнь прошла. Наверное, у меня будут еще поклонники, и я буду пить шампанское, и танцевать, и носить роскошные наряды, и даже смогу всем этим наслаждаться… но никогда уже не буду счастлива. А ведь они убили меня! – подумала она вдруг о бывшем женихе и бывшем любовнике. – Они оба мои убийцы… Что же? Проклинать их? Бесконечно терзать ненавистью сердце? Нет, простить… простить и предать забвению! Пусть это не вернет мне счастья, но хотя бы сделает спокойной». Обиды на Владимира Лиза давно не таила, куда труднее было забыть предательство Карла. После всего, что случилось, она боялась его видеть, боялась себя – что не выдержит и совершит какую-нибудь непоправимую страшную глупость. Оставалось уповать, что, женившись, господин Шуллер навсегда покинет их края, уедет в Курляндию, где, по словам Полины, он собирался купить мызу. Надо дать за горничной хорошее приданое, чтобы сполна удовлетворить алчность немца, и тогда сам господин Забалуев не сможет удержать вороватого управляющего на службе. Лиза готова была, если потребуется, продать все свои драгоценности, лишь бы не встречаться больше с этим отвратительным мошенником, которому она в злую минуту доверилась. – А вот и супруга моя, Елизавета Петровна! – обрадованно воскликнул Андрей Платонович при виде жены, появившейся на пороге гостиной. – Душенька, позвольте вам представить нашего гостя, князя Михаила Александровича Репнина! Навстречу Лизе поднялся молодой светловолосый человек в мундире гвардейского поручика. – Счастлив познакомиться, сударыня! – Добро пожаловать, князь! – она протянула руку. – Вы к нам из Петербурга? Улыбка его была мягкой и как будто немного смущенной, теплотою лучились добрые карие глаза, и Лиза, несмотря на боль, раздиравшую ей грудь, почувствовала, что улыбается ему в ответ.
Полина такая же женщина из плоти и крови. И красотка. В ревности не соображаешь крепостная или нет.
Вот именно - сердце сословных различий не знает. Натали тоже Андрея к Тане ревновала, хоть императрица и пыталась ей внушить, что не стоит обращать внимания на какую-то интрижку с крепостной. Но женщина своего мужчину ни с кем делить не хочет. И Лизхен напрасно сословную спесь в помощницы пыталась призвать - бесполезно :)
Светлячок пишет:
цитата:
Репка появился. Что теперь будет?
Что-то будет :)
Светлячок
Воздушный фонарик
Сообщение: 1014
Репутация:
16
Отправлено: 06.08.10 12:59. Заголовок: Gata пишет: Но женщ..
Gata пишет:
цитата:
Но женщина своего мужчину ни с кем делить не хочет.
Я это имею в виду. Для сердца нет сословных различий
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5747
Репутация:
46
Отправлено: 08.08.10 19:15. Заголовок: Когда в условленный ..
Когда в условленный час Лиза не появилась в сторожке, Карл Модестович ничуть не удивился и не встревожился. Он был бы скорее удивлен, если бы она пришла вовремя: так отличаясь от других женщин манерами и образом мыслей, в том, что касалось пунктуальности, госпожа Забалуева была женщиною вдвойне. Немец шутливо упрекал ее за опоздания, которые приходилось измерять десятками минут, она смеялась в ответ и клялась на следующее свидание прийти раньше, и однажды даже сдержала свое слово, опередив любовника на добрых полчаса. Господина Шуллера, с подлинно немецкой аккуратностью приехавшего к сторожке минута в минуту, ждали обиженно надутые губы Елизаветы Петровны и суровый выговор. Впрочем, долго притворяться сердитой она не смогла, тут же со смехом бросилась немцу на шею: – Мне показалось, будто я ждала целую вечность! Понимаю теперь, что ты чувствуешь, когда меня долго нет… Прости меня, – проворковала она виновато и в то же время лукаво, – больше я не стану тебя мучить, обещаю! И подкрепила свое обещание нежным поцелуем, что не помешало ей на другой же день это обещание нарушить. Карл Модестович охотно извинял легкомыслие любовницы и терпеливо ждал ее, сколько бы ни пришлось, зная, что за каждую минуту ожидания шалунья щедро заплатит ему своими ласками. Но сегодня ожидание затянулось. Через три часа немец убрал тетрадку, где вел подсчет прибылей от продажи сена – за делами амурными он не забывал о делах хозяйственных, – потер затекшую шею, встал и вышел наружу. Полчаса он прогуливался вокруг избушки, то и дело поглядывая в сторону рощицы, откуда обычно выезжала Лиза, потом присел на крыльцо и попытался вернуться к расчетам, но всегда покладистые цифры вдруг перестали его слушаться. Впервые он ощутил серьезное беспокойство. Мысль, а не решила ли Лиза его испытать, припомнив его собственное обещание ждать хотя бы целую неделю, мелькнула и тут же исчезла: госпожа Забалуева, при всей ее склонности к озорству, на такую жестокую шутку не была способна. Когда солнце скатилось к горизонту, стало ясно, что она не приедет. Ломая голову, что могло случиться, Карл Модестович отвязал от дерева коня, лениво махавшего хвостом, разгоняя назойливых слепней, вскочил в седло и поскакал в усадьбу. На конюшне кучер Степка что-то рассказывал обступившим его конюхам, те громко смеялись, но при виде управляющего притихли и вернулись каждый к своему делу: кто – чистить стойла, кто – таскать воду и корм лошадям. Болтливого Степку как ветром сдуло. Немец подошел к стойлу Тоби, потрепал своего любимца по холке и вроде невзначай спросил у оказавшегося поблизости конюха, не выезжала ли нынче барыня по делам или на прогулку. Парень ответил, что да, выезжала, только не верхом, а в коляске: – В Нестерове они были-с, у господ Долгоруких… Узнав всё, что он мог здесь узнать, Карл Модестович покинул конюшню. Едва смолкли снаружи его шаги, как прятавшийся Степка вынырнул из темного угла и под дружный хохот конюхов возобновил свой рассказ о «Польке-потаскушке, которая с кем только не валялась, а всё выходит, что с одним, да и не это диво, а диво, что барыня ей верит», и долго еще потешал всех, пока не накинулся на него с вилами разъяренный Никита, угрожая вспороть ему брюхо, если тот не замолчит. Насилу мужики оттащили Полининого заступника от струхнувшего кучера. Управляющий тем временем, не подозревая о бушевавших за его спиной страстях, торопливо направлялся к господскому дому, в окнах которого уже начинали зажигаться огни. Всегда осторожный, в этот вечер немец, однако, не смог противостоять желанию увидеть Елизавету Петровну – пусть мельком, не имея возможности к ней прикоснуться или обменяться парой слов; его успокоил бы один ее короткий взгляд, улыбка, наклон головы, – любой знак, что она не изменилась и завтра в обычный час приедет в их сторожку. Ругая себя за глупую сентиментальность и на ходу придумывая дело к господину Забалуеву, он поднимался по ступенькам крыльца, когда откуда-то сбоку раздался полунасмешливый, полусочувственный голос: – Всё в трудах, всё в заботах, Карл Модестович? Немец оглянулся. За колонной, поигрывая кончиком цветастого платка, стояла Полина. – С раннего утра до позднего вечера хлопочете, ни отдыха не зная, ни радости… – она приблизилась, провела ладонью по его груди, расправляя складку на сюртуке. – И дома у вас своего нет, и приласкать ночью некому… Чай, холодно в пустой постели-то спать? – А ты почему без дела прохлаждаешься? – нахмурился управляющий. – Гляди, накажет тебя барыня! – Не накажет! – хихикнула Полина. – Елизавета Петровна добрая, купила мне в лавке муслину и кружев целый моток, а еще нитку жемчуга обещала подарить! – Вольно же барыне тебя, бездельницу, баловать! – покачал головой Карл Модестович. – Верно, она меня задобрить хотела, чтобы я об ее свидании с бароном Корфом помалкивала. – О каком свидании? – О котором они нынче днем договаривались! – Елизавета Петровна встречалась сегодня с Владимиром Корфом? – недоверчиво усмехнулся немец. – И где же? Уж не в доме ли у матушки своей, княгини Долгорукой? – Зачем у Долгоруких? – не поняла или сделала вид, что не поняла его иронии Полина. – По дороге они встретились, не доезжая реки, и беседовали долго, всё по-французски – нарочно, поди, чтоб мы со Степкой не поняли, да я-то не дура, смекнула, что к чему! – Ну, и что же ты… смекнула? – стараясь за небрежным тоном скрыть остро вспыхнувший интерес, спросил управляющий. Он не собирался верить Полине на слово, зная ее лживую натуру, однако не похоже было, чтобы девка врала про встречу на дороге… Жаль, что сам он не присутствовал при этом свидании, хотя бы и вместо кучера на облучке… уж он бы сумел разобраться, «что к чему»! – А то и смекнула, – чуть обиженно продолжала Полина, обманутая напускным безразличием бывшего любовника. – Барыня сказала господину Корфу, что будет его вечером ждать, и еще повторила потом – суаре… – Ах, суаре! – с облегчением рассмеялся управляющий. – Уж не то ли, которое госпожа Забалуева в будущий четверг устраивает? – Будто я не знаю, как господа друг дружку в гости зовут! – еще пуще разобиделась Полина. – Приглашения посылают на бумаге дорогой, с золотом по краю, «силь ву пле», да «просим пожаловать»… а тут Елизавета Петровна уж так-то нежно барону улыбалась, и он ей ручку целовал, не отрывался, сперва пальчики, потом локоток голый – там, где перчатка заканчивается… Должно быть, на лице у немца что-то отразилось, потому что Полина, просияв ехидной улыбкой, спросила нарочито медовым голосом: – А вам-то что за печаль, Карл Модестович? Чай, рога не вам носить, а барину! – Вот язык без костей! – рассердился управляющий. – Слышала бы твою брехню хозяйка, она бы тебе к тряпкам да бусам розог горячих подарила! Нахальная Полина достала из кармана бонбоньерку с леденцами, украденную из комода Елизаветы Петровны, сунула одну конфетку за щеку и сладко причмокнула губами. – Не барыня, так я сам велю тебя выпороть! – грозно ощетинил усы немец. Горничная, испугавшись его свирепого взгляда, вздрогнула и чуть не подавилась леденцом, но тут на крыльцо вышел молодой светловолосый офицер в ладно сидевшем на его стройной фигуре мундире. Вслед за офицером, отставая на полшага, семенил хозяин дома с приторно любезной миной на лице. – Прошу, князь, бывать у нас без церемоний! – раскланялся Андрей Платонович с гостем и крикнул в глубину двора: – Коня господину Репнину! Коня тотчас подвели. – Откуда сей поручик? – вполголоса осведомился немец у горничной. Впервые на его памяти хозяин оказывал подобные почести чину ниже генеральского. – В наших краях Репниных, будто, не было… – Из самого Петербурга, – так же шепотом ответила Полина, языком перекатывая за щекою леденец. – По всему видать, важная птица! – Молод он, чтобы быть важной птицей, – проворчал Карл Модестович, глядя, как поручик садится в седло. Его кольнуло странное чувство, будто князь Репнин явился вестником грядущих неприятностей. Немец усмехнулся и выбросил эти мысли из головы. Он никогда не верил в предчувствия.
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5748
Репутация:
46
Отправлено: 08.08.10 19:15. Заголовок: Ночью в конюшне случ..
Ночью в конюшне случился пожар. Огонь, к счастью, вовремя заметили и потушили, выгореть успело немного – две деревянные перегородки между пустыми стойлами да часть хранившейся там конской сбруи. Конюхи метались в клубах дыма, выводя лошадей; в углу, на куче сена обнаружили неподвижное тело Никиты, рядом с которым валялась пустая бутыль из-под самогона. Сразу сделалась ясна и причина пожара. – Видать, опрокинул спьяну, светильню-то, – переговаривались мужики, вытаскивая Никиту на воздух и пытаясь привести его в сознание водой. – Дыму наглотался… а мог и заживо сгореть… и коней бы погубил… вот беды бы натворил, дурень! Разбудили управляющего. Злой спросонья, однако в аккуратно застегнутом сюртуке, господин Шуллер явился на конюшню. Бормоча под нос немецкие ругательства вперемежку с русскими, он осмотрел дымившиеся еще головешки, заметил между ними закопченную горелку, перевернул ее носком сапога. – Кто оставался на ночь за лошадьми присматривать? Никита, к тому времени уже очнувшийся, не стал прятаться за спины товарищей и, пошатываясь, выступил вперед – взъерошенный, с мутным взглядом, со следами сажи на лице и рубахе. Немец принюхался: – Да ты пьян, скотина! Парень взглянул на него исподлобья: – Пороть будете? Ну, порите… хоть насмерть забейте! Всё одно жизни нет… – Жизни нет, говоришь? – недобро прищурился господин Шуллер. – Так я дам тебе жизни! – и велел конюху Евсею, угрюмому жилистому мужику лет сорока, принести кнут. Никита сам сорвал с себя грязную рубаху и встал к столбу, обхватив его руками. Евсей, которому пороть провинившегося брата-холопа было не впервой, деловито и неторопливо связал Никите кисти рук, отошел на пару шагов, размахнулся, примеряясь, и ударил. Поперек широкой загорелой спины парня лег багровый рубец. – Пори, пока пощады не запросит! – бросил управляющий Евсею. Тот молча кивнул и ударил второй раз. «Нипочем не закричу! – думал Никита, стиснув зубы. – Сдохну, а не закричу!» Кнут со свистом вспарывал воздух, удары сыпались один за другим, от обжигающей боли из головы парня выветрились остатки хмеля, но ни крика, ни стона с его губ не сорвалось. – Упрямый! – поцокал немец языком, и не понять было – то ли сердито, то ли одобрительно. Евсей с неспешной деловитостью продолжал поднимать и опускать кнут, потемневший от крови, что сочилась из десятков рваных рубцов на спине Никиты. – И будет с него! – Карл Модестович махнул рукой, разрешая Евсею прекратить экзекуцию. – В конюшне порядок навести, чтобы к вечеру чисто было! – велел он мужикам, уходя. – Плотника пришлю, чтобы перегородки заново сладил. А вдругорядь пьяным кого увижу, шкуру спущу, пощады не ждите! Уже рассветало. Собравшиеся на дворе у конюшни холопы обступили Никиту, кто-то ворчал, что ему досталось поделом, но большинство парня жалели. Одна сердобольная бабенка принесла мази – лечить раны, Евсей подал стакан мутного самогону: – Выпей, авось, полегчает! А на меня не серчай, все мы тут подневольные… Морщась от боли, парень поплелся в сарайчик, где ночевали конюхи, рухнул на свой тюфяк и заплакал. Там его и разыскал Степан, который при порке не присутствовал и прибежал, узнав о происшествии на конюшне от вездесущих лакеев. – Ох, и здоров же ты, Никитка! – весело воскликнул кучер. – Из-под Евсеева кнута всех чуть живыми уносят, а ты, говорят, на своих ногах ушел… – он осекся, поглядев на израненную спину приятеля, и спросил совсем другим тоном: – Как же ты это, а? Ты ведь, будто, и не напивался никогда до беспамятства? Чего ж теперь-то стряслось? – Сам знаешь, – буркнул Никита. – Неужто из-за Польки? – присвистнул Степка. – Ну и дурак! Сколько раз тебе говорил – забудь ее! Нашел бы себе девку добрую в деревне, женился да жил припеваючи… Никита пошевелился и глухо застонал. – Я сейчас бабку Пелагею позову, от ее травок любая рана в три дня затягивается! – Степка подхватился бежать. – А ты лежи, не двигайся, не тревожь раны! Кучер был малый добрый и незлопамятный и не сердился на Никиту, который вчера едва не заколол его вилами. Да и понимал Степка, что сам виноват – зачем было при конюхе о разлюбезной его Польке злословить? – Погоди, – остановил его Никита. – Расскажи мне, что вчера Полька барыне толковала? Только без вранья, слышишь? Всё, как есть, расскажи! – Да зачем тебе? – Надо, – угрюмо произнес Никита и снова потребовал: – Рассказывай! Степка пожал плечами – охота же бедняге душу себе бередить! – и поведал ему почти слово в слово слезливую Полинину историю, нашедшую вчера столь живой отклик в сердце Елизаветы Петровны. Никита, насупясь, слушал, и на скулах его играли желваки. – Значит, велел ей проклятый немец ребеночка вытравить? – Так Полька сказывала, а что там на самом деле было – одной ей ведомо. Ты ей верь, да с оглядкой! Никита долго молчал, а потом вымолвил с мрачной решимостью: – Убью я этого черта нерусского! – Совсем с ума спятил! – побледнел Степка, в испуге озираясь по сторонам. – Не дай Бог услышат, да господину управителю донесут, он же тебя со свету сживет, и меня вместе с тобой! – Он, сволочь, Польку погубил… – Гляди, как бы твоя Полька тебя самого не погубила! – принялся увещевать приятеля Степан. – Сегодня тебя из-за нее кнутом отходили, а завтра, ежели немца порешишь, с головой простишься! Польке же всё, как с гуся вода… не будет управителя, она к дворецкому прилепится, али к буфетчику – чтобы есть послаще да спать помягче, и ты в этой табели, – кучер с удовольствием ввернул словечко, услышанное от господ, – нумер последний! Степка убежал за бабкой Пелагеей, а Никита, рыча от злости и обиды, впился зубами в плотно сжатый кулак. – Все равно я его убью!..
После завтрака хозяин потребовал к себе управляющего с отчетом о ночном происшествии. Немец подробно доложил о пожаре, не упустив случая лишний раз посетовать на лень и склонность к пьянству русского мужика, которые стоят неодолимым препятствием на пути к процветанию имения господина Забалуева и всего государства Российского. Андрей Платонович слушал рассеянно, видно было, что мысли его витают где-то далеко отсюда. Он даже не стал, против обыкновения, ворчать на управляющего: «Полно, Карл Модестович, на мужичков пенять! От твоего воровства убытков больше». Недоумевая, зачем хозяин его звал, если теперь так мало интереса проявляет к его докладу, господин Шуллер, немного обиженный подобным невниманием, от событий на конюшне перешел к делам коммерческим, посокрушался мимоходом, что цены на сено в этом году низки, и открыл свою тетрадку, намереваясь назвать несколько цифр, но Андрей Платонович его перебил: – Оставьте, голубчик! За сено я не беспокоюсь, вы и без моего совета найдете, как выгодно продать. Другое меня тревожит… Господин Забалуев и впрямь выглядел не на шутку взволнованным, и немец обругал себя, что не заметил этого сразу. Не хозяин, а он сам стал безмерно рассеян! – Получил я известие, что в наш уезд направляется с инспекцией лицо, наделенное полномочиями самим государем-императором… и лицо это, – сообщил Андрей Платонович, понизив голос до таинственного шепота, – князь Репнин! Немец выразил осторожное сомнение, не заблуждается ли хозяин относительно личности ревизора на манер городничего из одной сатиры? – Знаю, знаю, видел сие представление в Москве! – кисло поморщился господин Забалуев. – Глупая пьеса, если не сказать, что вредная, хотя кое-кто из нынешних вольнодумцев и находит ее забавной… И осмеянный в ней достойный муж и преданный слуга государев пал жертвою вздорных слухов, а у меня, дружок, сведения наивернейшие! О визите гостя из Петербурга Андрей Платонович был предупрежден губернатором, другом и благодетелем, оказывавшим покровительство отнюдь не бескорыстно и превосходно осведомленным о многочисленных грешках протеже, а потому опасавшимся, буде грешки эти всплывут наружу, пострадать от неминуемого скандала. – Князь Репнин успешную делал при дворе карьеру, был адъютантом, – господин Забалуев со значением поднял палец, – самого наследника престола! Потом неожиданно впал в немилость и якобы был удален от двора, однако же чина не лишен… И вот он, извольте видеть, вместо того чтобы отправиться в родовое имение, навещает наш Богом забытый городок… Управляющему не нужно было изображать любопытство; едва хозяин произнес имя Репнина, в памяти немца тут же воскресли давешние смутные подозрения. Мельком виденный накануне молодой человек предстал вдруг фигурою загадочной и опасной. – Третьего дня я нарочно поехал в город, – продолжал между тем господин Забалуев, – легко свел с князем знакомство, звал бывать у нас… и что же? Он тут как тут! Весел, болтлив, хочет казаться ветрогоном, но меня-то ему не провести! И Андрей Платонович посвятил управляющего в детали созревшего за ночь плана, не Бог весть какого хитрого, однако сулящего определенные выгоды. Столичный гость ютится в гостинице, весьма далекой от того, чтобы называться комфортабельной, следственно, с охотой должен принять приглашение переехать в усадьбу предводителя дворянства, за которым, к тому же, имеет тайное предписание приглядывать. А поселившись в доме господина Забалуева, князь, сам того не ведая, превратится из охотника в дичь. Немцу в сей диспозиции отводилась малопочтенная, но многотрудная роль шпиона. – Глаз с него, Карл Модестович, не спускай! Письма, что он будет посылать, вскрывай, не чинясь, мне каждый его шаг знать надобно, – давал наставления хозяин. – А коли приступит к тебе с расспросами о моих делах и деньгами станет соблазнять, молчи! Каких бы златых гор ни сулил – молчи! Помни: моя голова полетит, и твоей на плечах не удержаться. – Не извольте беспокоиться, Андрей Платонович, всё будет исполнено в наилучшем виде-с, – изрек управляющий тоном одновременно подобострастным и заговорщицким. Господину Забалуеву эта развязность, к которой он сам же и поощрил немца, сделав своим сообщником, не понравилась. – Боязно мне тебе доверяться, шельма! – испустил он тяжелый вздох. – Ох, боязно! Да выхода другого нет… Карл Модестович прикинулся донельзя оскорбленным, заявив, что не совершил ничего такого, что дало бы хозяину повод усомниться в его преданности, и слышать сии упреки ему горько и обидно – после стольких-то лет верной службы! – А ведь лет-то и вправду немало минуло, – согласился Андрей Платонович. – В сентябре будет восемь, – уточнил немец. – Восемь, да… как время-то летит! – закручинился предводитель дворянства. – А всё будто вчера – и похороны Ольги Егоровны, – он перекрестился, вспоминая покойную госпожу Забалуеву, первую супругу, – и отставка моя… Сколько годков я вдовствовал… но, хвала Всевышнему, жизнь наша не из одних печальных событий состоит, и вот я снова женат и счастлив, и хоть не любит меня Елизавета Петровна, все равно – живая душа рядом, есть с кем словечком за обедом перекинуться, или к соседям в гости… А ты, Карл Модестыч, так и живешь бобылем… не пора ли и тебе жениться? Господин Шуллер, немного опешив, ответил, что о женитьбе пока не задумывался. – Пора, пора задуматься, голубчик! Одному человеку быть никак не можно, – Андрей Платонович вдруг ухмыльнулся и будто подмигнул управляющему: – Взял бы да и женился на Полине! Девка спелая, в самом соку… У немца сделался такой испуганный вид, что хозяин громко, от души расхохотался. – Али брезгуешь? – спросил он, утирая выступившие от смеха слезы. – Зря, ей-же-ей, зря! Я за девкой приданое хорошее дам, экономкой сделаю, и тебе жалованье прибавлю… ну, неужто не рад? Оправившись от изумления, Карл Модестович пробормотал, что премного благодарен за даруемую милость, однако никак не может ее принять, ибо уже связан словом с другой женщиной – соврал, не моргнув глазом, что в Курляндии у него есть невеста. – Из местных? Небось, тоща, как вобла, и с челюстью лошадиной, – презрительно хрюкнул Андрей Платонович. – Уж не к ней ли ты рвался, когда весною расчет хотел получить? И думать забудь, голубчик! Никуда тебя не пущу, и с Полиной окручу, дай только срок от князя Репнина избавиться.
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5749
Репутация:
46
Отправлено: 08.08.10 19:16. Заголовок: Не зная, принимать в..
Не зная, принимать всерьез хозяйскую угрозу женить его на девке-горничной, или отнестись к этому, как к прокисшей шутке про острог, Карл Модестович медленно спустился по лестнице на первый этаж. Извлек из кармана серебряные часы (иметь золотые он не мог себе позволить, боясь нарушить образ человека простого и скромного), щелкнул крышечкой: время приближалось к полудню, а он так до сих пор и не встретился с Лизой. В другие дни, когда у них не было свиданий, он находил ее в музыкальной комнате, в библиотеке или в бильярдной и даже успевал поцеловать украдкой, если никого из слуг не оказывалось рядом, но сегодня госпожи Забалуевой нигде не было, словно она нарочно пряталась от любовника. Карл Модестович заглянул поочередно во все комнаты первого этажа, без особой надежды толкнул дверь в последнюю, столовую – пусто. Повернулся, чтобы уйти, и на пороге лицом к лицу столкнулся с той, с кем со вчерашнего дня напрасно искал встречи. Она вздрогнула от неожиданности и залилась румянцем, однако, быстро подавив волнение, сухо осведомилась: – Почему вы здесь? Нимало не обескураженный ее холодностью – иначе она и не могла с ним разговаривать здесь, в коридоре, по которому то и дело сновали слуги, – управляющий, играя свою роль, отвесил низкий поклон и произнес почтительно, что ждет распоряжений. – Распоряжений? – госпожа Забалуева недоуменно наморщила лоб. – За распоряжениями о хозяйстве вам лучше обратиться к моему супругу. Кажется, ничто в ее словах или голосе не противоречило той игре, которую они вели при посторонних, но немец вдруг внимательно посмотрел хозяйке в лицо. Она быстро опустила ресницы. – Я жду ваших личных распоряжений, Елизавета Петровна, – произнес он негромко. – Ах, это… – она покривила губы, как ему показалось, брезгливо. – У вас так много забот, господин Шуллер… Дела по управлению поместьем требуют времени и внимания, и потому я освобождаю вас от лишних, обременительных вам обязанностей. – Но мне эти обязанности вовсе не в тягость! – запротестовал он. – Мне кажется, вы не понимаете, – проговорила она уже с заметным раздражением. – Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Карл Модестович давно приучал себя к мысли, что конец неизбежен, и полагал, что сумеет без особого огорчения его принять, не ожидал лишь, что конец наступит так быстро. Сказать больше было нечего, однако немец позволил себе последнюю дерзость: – Осмелюсь спросить, Елизавета Петровна, вы отказываетесь от моих услуг, потому что барон Корф возвратил вам утраченные некогда надежды? – Вы забываетесь, господин Шуллер, – процедила она тоном, каким не разговаривала с управляющим даже в худшие времена, прошлой осенью, когда едва могла терпеть его присутствие, а ему и в самых смелых мечтах не грезилось, что однажды он станет для нее кем-то больше, чем просто слуга. Много лет назад таким же тоном – брезгливо, сквозь зубы, сообщила ему о скором замужестве другая его хозяйка. Тон этот означал, что милости кончились, и немцу надлежит вернуться в прежнее ничтожное состояние, из которого он ненадолго был возвышен по барскому капризу. Ах, Lise, Lise! Словно и не было долгих упоительных часов в заброшенной сторожке, нежных рук и счастливого смеха, словно и не теряло ее лицо надменного выражения, с каким вышла она из кареты в день возвращения из Петербурга. Что теперь делать? Упасть перед ней на колени, целовать подол платья, моля о возвращении прежних милостей? «Прикажи пороть меня на конюшне, как простого холопа, убей, но не отнимай права называть тебя Lise!» Только едва ли тронут ее, вновь сделавшуюся чужой и надменной даму, униженные мольбы. Ждать, что она сжалится, смягчится? Где там! Вернее всего – рассмеется презрительно, оттолкнет носком туфельки, с брезгливостью поддернув юбки… Как умеют аристократы в любом положении сохранять чванливо-благопристойный вид, словно ни грехи, ни страсти человеческие им не ведомы! Управляющий склонился в низком поклоне – не перед любовницей, перед барыней. Госпожа Забалуева несколько секунд смотрела на него, будто ждала чего-то, потом сердито передернула плечами и удалилась. Карл Модестович провожал ее взглядом, пока она не скрылась за одной из дверей. Он не хотел терять эту женщину. Даже сознавая, что она никогда по-настоящему не принадлежала ему, что душой и мыслями всечасно стремилась к другому мужчине, он не хотел ее терять. Мимо прошмыгнул лакей, таща какую-то коробку, управляющий цыкнул на него: – Брысь на черную лестницу! Взяли моду, в грязных лаптях по паркету… Самонадеянность, граничащая с безумием – соперничать с Владимиром Корфом, самым блестящим в уезде кавалером, сумевшим, по слухам, не затеряться и в столице, и там тоже снискать славу покорителя женских сердец. На стороне барона были молодость, знатность и красота, на стороне немца – лишь хитрость и житейский опыт, умещавшийся в простой формуле: нет денег, чтобы купить – укради, нет способа добиться желаемого честным путем – добейся обманом. Не так мало, но не так уж и много. Карл Модестович вдруг остро пожалел, что не родился дворянином; впрочем, сожаление это длилось недолго. Что толку в дворянстве? Дворянство подарило бы ему лишь сомнительную привилегию станцевать с госпожой Забалуевой мазурку на каком-нибудь бале или получить на дуэли пулю в грудь, но при этом ни на йоту не приблизило бы к самой Елизавете Петровне, а также не сделало бы хранителем секретов ее супруга, за которые так кстати появившийся в уезде князь Репнин, вероятно, выложит кругленькую сумму. Что-то белело на полу. Немец наклонился, поднял кружевной платочек, оброненный хозяйкой, с наслаждением вдохнул исходивший от него тонкий аромат. – Sehen wir*, Елизавета Петровна, – пробормотал он, пряча платочек в карман, – останетесь ли вы так же горды, когда вашего супруга, мздоимца и казнокрада, отправят в острог, а имение опишут за долги!
Какие страсти начались. Так я и поверила, что Модестыч отступится
Gata пишет:
цитата:
– Sehen wir*, Елизавета Петровна, – пробормотал он, пряча платочек в карман, – останетесь ли вы так же горды, когда вашего супруга, мздоимца и казнокрада, отправят в острог, а имение опишут за долги!
Карлуша верен себе
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5859
Репутация:
47
Отправлено: 25.08.10 15:26. Заголовок: Михаил Репнин принад..
Михаил Репнин принадлежал числу тех редких счастливчиков, которым удается жить в ладу со всем миром, никому не внушая зависти или неприязни. Фортуна была благосклонна к молодому князю, однако среди его знакомых не нашлось бы ни одного человека, кто бы счел эту щедрую благосклонность незаслуженной, и крылся секрет всеобщего дружеского расположения отнюдь не в том, что Репнин, как сказал бы сэр Оливер Сэрфес*, одинаково низко кланялся и негодяям, и честным людям. Сдержанный по натуре, Михаил в любом обществе бывал ровен и учтив, не позволяя себе ни порицать одних, ни рассыпаться в похвалах перед другими. В нем ничего не было слишком: он был горд, но не высокомерен, щедр, но не расточителен, добродушен, но не мягкотел. Благоразумие помогало ему избегать скандалов, то и дело разражавшихся в высших кругах столицы, хотя образ жизни он вел далекий от аскетического и не чурался забав светских бездельников. Впрочем, и в развлечениях он соблюдал умеренность – если пил, то не допьяна, если играл, то не делал долгов больше, чем мог бы оплатить сам, не обращаясь за помощью к отцу, а об амурных успехах не откровенничал даже с близкими приятелями. Дуэль он полагал наиглупейшим способом улаживания разногласий и, присутствуя на двух или трех поединках в качестве секунданта, сумел помирить противников, после чего кто-то из светских острословов заметил язвительно: «Если вы боитесь стреляться и не знаете, как избежать дуэли без ущерба для вашей чести, позовите в секунданты князя Репнина!» Михаил мог показаться излишне благоразумным для молодого офицера, но то было благоразумие, проистекавшее не от трусости, а от уверенности в собственной правоте. При всей его осторожности и рассудительности князь слыл человеком отважным, в свете ходили легенды об одном его кавказском подвиге: плененный мюридами, он сумел бежать, захватив с собою их командира. – Превосходный молодой человек! – рекомендуя Репнина на место адъютанта наследника престола, отозвался о нем в разговоре с императором господин Жуковский, наставник цесаревича Александра. Его величество пожелал сам познакомиться с претендентом, имел с Михаилом получасовую беседу, остался доволен его манерами и образом мыслей, и в тот же день представил сыну нового адъютанта. Александр Николаевич, чьи отношения с венценосным родителем в ту пору оставляли желать лучшего, поначалу с подозрением отнесся к креатуре отца, но, узнав Михаила ближе, проникся к нему искренней симпатией и одарил самой горячей привязанностью. Из простого офицера для поручений Репнин превратился в друга и наперсника, поверенного всех тайн; насколько эти тайны были опасны, выяснилось спустя полгода, когда Петербург облетело известие о внезапной отставке Михаила Репнина. Вездесущие сплетники утверждали, что князь расплачивается за потакание скандальной связи цесаревича с фрейлиной императрицы, красавицей-полячкой Ольгой Калиновской – связи, едва не закончившейся отречением Александра от прав престолонаследования. История эта была у всех на устах, и при любой встрече знакомые, прежде чем справиться о здоровье друг друга, интересовались новыми слухами из Зимнего дворца, а те приходили весьма противоречивые. Что главную виновницу скандала выслали в Варшаву, было известно доподлинно; что император пребывает в сильнейшем гневе, представлялось вероятным; о судьбе же злосчастного адъютанта можно было только догадываться, но, что бы ни грозило Репнину: крепость, Сибирь или Кавказ, – блестящей его карьере настал конец, этого мало кто не понимал. Десятки друзей осаждали дом Михаила – к чести их сказать, не ради любопытства, а чтобы выразить сочувствие в связи с постигшей его опалой. Князь, опровергая слухи о своем разжаловании, к друзьям выходил в мундире с адъютантскими аксельбантами, держался спокойно, и если и был подавлен, то внешне ничем этого не обнаруживал. – Я жду нового назначения, – уклончиво отвечал он на расспросы. А через несколько дней покинул Петербург, никому не сообщив, куда направляется. «На Кавказ!» – дружно решили все, ибо отбыл Репнин без конвоя. Но путь бывшего адъютанта наследника престола лежал не на Кавказ.
…– Простите меня, Михаил, – говорил цесаревич, виновато пожимая ему руку. – Я не имел права вовлекать вас во все это, как не имел права дарить надежду несчастной Оленьке… – голос его предательски дрогнул, и Александр отвернулся к окну, чтобы адъютант не увидел выступивших на его глазах слез. – Клянусь вам, ваше высочество, государь узнал не от меня… – начал было Репнин. – Я знаю, знаю! – перебил его цесаревич. – Вы не могли бы совершить низкого поступка, но разве мало вокруг меня тех, кто почитает доносительство добродетелью, возведя его в ранг долга перед государством? Хотя, быть может, в чем-то эти господа правы, как прав и мой отец… – добавил он другим, печальным и усталым тоном, так не похожим на прежний, задорный. Страдание стерло с лица Александра мальчишеское выражение, взрослость пришла к нему вместе с осознанием, что он имеет права на простые человеческие чувства и ошибки несравненно меньше, чем любой из подданных его отца.
…– Вы разочаровали нас, Репнин, – проговорил император, не поднимая взгляда от лежащих перед ним на столе бумаг. – Я виноват, ваше величество, и готов понести наказание, – произнес Михаил, поклонившись. – Не слышу раскаяния в вашем голосе, – Николай, наконец-то, оторвался от изучения документов и смерил холодным взглядом стоявшего перед ним навытяжку молодого офицера. – Должно быть, ваше романтическое воображение уже рисует картины геройской гибели на Кавказе? – Я приму, не ропща, любое решение вашего величества, – Михаил без робости встретил взгляд, перед которым трепетали все царедворцы. Император усмехнулся. – На Кавказ мы вас не пошлем, но и не надейтесь, поручик, что вам будет позволено бездельничать в отставке… Ступайте! – отпустил он Репнина взмахом руки. – Мы подумаем, где найти применение вашим способностям…
Оба эти разговора Михаил вспоминал, полулежа в расстегнутой рубашке на диване в душной и тесной гостиничной комнатке и разглядывая узор из мелких трещин на потолке. Он всячески пытался оттянуть момент, когда нужно будет встать и отправиться с визитом к предводителю местного дворянства, напыщенному и одновременно подобострастному старику с маленькими бегающими глазками и липкой слащавой улыбкой на сморщенных губах. Михаилу доводилось встречать во дворце немало таких двуличных стариков, заискивающих перед важными сановниками и надувавшихся спесью перед низшими чинами, и он научился относиться к ним с философской насмешливостью, как к некоему неизбежному злу, но господин Забалуев был особенно отвратителен, на извилистых дорожках его морщин оставили следы, казалось, все известные человечеству пороки. Репнин дал слово не роптать, какое бы наказание ни назначил ему император, но вынужден был признаться, что в сложившихся обстоятельствах сдержать это слово было невероятно трудно. Выслеживать провинциального мошенника – о такой ли карьере мечтал полный честолюбивых планов выпускник Пажеского корпуса? Горше всего было сознавать, что он не оправдал надежд отца. Князь Александр Михайлович Репнин третий год находился в Италии в составе русского посольства, сын написал ему тотчас после своей отставки с должности адъютанта, уповая, что отец сумеет прочесть между строк то, о чем пришлось умолчать по цензурным соображениям. Окно было распахнуто настежь, но задувавший в него теплый ветерок не рассеивал духоты. С улицы доносился разноголосый шум – скрип колес, крики мелких торговцев, ржание коней и цокот копыт, где-то в отдалении глухо звенели колокола. Городок, несмотря на изнуряющую летнюю жару, продолжал жить своей суетливой жизнью. Первой мыслью Михаила было явиться в Двугорск инкогнито, в партикулярном платье, под видом скучающего бездельника, перебиравшегося с места на место в поисках новых встреч и развлечений. В тех краях жил его однополчанин и добрый приятель Владимир Корф, с кем они сдружились во время Кавказской кампании, вместе делали вылазки против горцев, вместе коротали ночи у бивачных костров. Владимир был единственный, кто не желал внимать увещеваниям Репнина относительно дуэлей, и, мало ценя и свою, и чужую жизнь, бросал и принимал вызовы с веселой бесшабашностью, пугавшей иногда его рассудительного товарища. Однако несходство характеров не мешало их дружбе, и Михаил был уверен, что Корф с радостью окажет ему гостеприимство, даже собирался послать приятелю письмо, но в последний момент передумал, найдя более короткий путь к разоблачению нечистого на руку предводителя. Узнав о визите официального лица из Петербурга, господин Забалуев, весьма вероятно, захотел бы свести с ним близкое знакомство, чтобы оценить степень исходившей от него опасности и обезоружить, если потребуется, с помощью излюбленных мошенниками средств – подкупа или клеветы. Михаилу, таким образом, не пришлось бы прикладывать много усилий, чтобы раздобыть доказательства вины предводителя Двугорского дворянства, тот доставил бы их ему сам. Поручик рад был обнаружить, что не ошибся в своих расчетах, когда на другой день после приезда выйдя на прогулку, столкнулся на улице с господином Забалуевым. Хитрый старик сделал все, чтобы эта встреча выглядела непреднамеренной, и окажись на месте Михаила другой, менее проницательный человек, он бы, пожалуй, поверил в случайность. Князь видел, что и господина Забалуева не обманула его, Михаила, напускная любезность, и потому не удивился последовавшему вскоре приглашению на обед. Ища сближения, старый лис сам лез в расставленную ему ловушку, всё складывалось удачным для охотника образом… отчего же не покидало его душу чувство раздражения и неудовлетворенности? Но долго предаваться унынию Михаил не умел. «В нынешнем моем занятии нет ничего грязного или постыдного. Шпион, соглядатай? Нет! Я тот, кто призван избавить отечество от господ забалуевых!» Он крикнул денщика и велел принести холодного квасу, с жадностью напился, а потом, вздохнув, стал надевать мундир. _____________________________
Господин Забалуев был настолько предупредителен, что прислал за князем к гостинице свою коляску, но Михаил отказался воспользоваться этой любезностью, предпочтя прогулку верхом, лишь подробно расспросил кучера о дороге к усадьбе предводителя дворянства. Сбиться с пути, по словам возницы, было совершенно невозможно: – Все прямо и прямо, барин, никуда не сворачивая, а как мост переедете, там и вовсе рукой подать… Миновав городскую заставу, Михаил послал коня в галоп, с наслаждением подставив лицо теплому ветру, доносившему с лугов и полей пряный аромат диких трав. Как, оказывается, не хватало ему, пленнику дворцовой службы и этикета, этого пьянящего воздуха свободы! – Эге-гей-го! – вырвался из его груди громкий радостный крик и, подхваченный озорным эхо, разнесся по окрестным полям, разбившись о видневшуюся вдали зеленую кромку леса. Михаил запрокинул голову к небу, пытаясь охватить взглядом весь его голубой безбрежный простор c белесой рябью облачков на горизонте… и едва успел поймать упавшую с головы фуражку. Он весело рассмеялся и поскакал дальше. Дорога спустилась к реке, скоро должен был показаться мост, о котором говорил ему кучер господина Забалуева. Жара и жажда дали о себе знать, Михаил достал из седельной сумки фляжку с водой, но, сделав два глотка, кисло поморщился: вода успела нагреться на солнце и стала противно-тепловатой. Решив, что не совершит большого греха, приехав к господину Забалуеву позже обещанного, Репнин поворотил коня в сторону реки. Берег был пологий, поросший ивняком, местами подступавшим к самой воде. Пробравшись меж густыми зарослями, Михаил попал на крошечный песчаный пляж. Там было тенисто и тихо, лишь сонно где-то квакали лягушки. Михаил снял мундир и сапоги, по колено зашел в реку и, набрав полную пригоршню прохладной, немного пахнувшей тиной воды, с удовольствием напился и ополоснул разгоряченное лицо. Вдруг он услышал голоса и задорный женский смех. Вспомнив, как мальчишкой еще в отцовском имении подглядывал за купавшимися молодыми крестьянками, и теперь не в силах противиться охватившему его шаловливому желанию, будто вместе с мундиром он скинул всю свою солидность и строгие манеры, Михаил на цыпочках подкрался к кустам и осторожно раздвинул ветки. В первый миг он зажмурился, ослепленный представшим ему волшебным видением. Выходившая из реки девушка казалась обнаженной, так тонка и прозрачна была сорочка, облегавшая ее стройное тело. Гибкая талия, безупречной формы грудь и руки, упавшие на шею и плечи мокрые пряди золотистых волос и юное смеющееся лицо, – именно такими рисовались ему в воображении русалки, которые, по рассказам старой няньки, в ночь на Ивана Купалу выбирались из воды и, развив косы, садились на ветвях деревьев, маня и соблазняя доверчивый люд. Он не отвел глаз и тогда, когда вторая девушка, по виду служанка, стала снимать с пленительной наяды мокрую сорочку, но ни одной плотской или непристойной мысли не промелькнуло в его голове. Михаил лишь смотрел и восхищался, в немом благоговейном трепете, как восхищаются величайшими творениями искусства, хоть и успел заметить, что таинственная русалка вместо чешуйчатого рыбьего хвоста имеет пару прелестных маленьких ножек. «Кто она? – думал он, наблюдая, как незнакомка, хихикая, пытается просунуть мокрые руки в узкие рукава платья, как смешно, по-детски, встряхивает головой, отбрасывая с лица влажные кудри. – Наверное, дочь кого-то из местных помещиков… она так молода, почти ребенок… резвый, милый ребенок… невозможно, чтобы это юное шаловливое создание уже познало тяжесть брачных уз…» Девушки углубились в разговор, серьезный, судя по выражению их лиц, и Михаил, устыдившись своей нескромности, покинул берег реки, благодарно потрепав по холке коня, не выдавшего его присутствия случайным ржанием. Менее всего на свете Репнину хотелось бы смутить очаровательную купальщицу. Выбравшись на дорогу, он увидел не замеченную им ранее коляску и дремавшего на облучке возницу. «Только в сказках русалки являются из воды, – мысленно улыбнулся Михаил. – А прелестные юные барышни, если не хотят утомлять себя пешей прогулкой, обыкновенно ездят в экипажах… Вот удобный случай! Надо лишь спросить кучера, кто его хозяйка…» Но он вдруг испугался так скоро узнать ее имя, испугался, что рассеется невесомое волшебство тайны, столь любезной его романтической натуре. «Если нам суждено встретиться, эта встреча произойдет, рано или поздно… так не будем же ее торопить!» – принял решение Михаил и, пришпорив коня, не оглядываясь больше на коляску и сонного кучера, поскакал в сторону моста.
– …А слыхали вы, князь, как Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю Багратиону и сказал: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить»? Багратион отвечал: «Неприятель у нас на носу? На чьем? Если на вашем, так он близко; а коли на моем, так мы успеем еще отобедать!» Господин Забалуев оказался великолепным рассказчиком, знал десятки занимательных историй из жизни вельмож Александровской эпохи и о войне 1812 года, во всех сражениях которой он, судя по его словам, принимал геройское участие и едва ли не в одиночку разгромил Наполеона. Непринужденной беседе способствовали две-три рюмки старого доброго коньяку. Гость, обласканный хозяином, чувствовал себя свободно и не скучал в ожидании обеда. Промочив горло, Андрей Платонович собирался было поведать новый анекдот, как вдруг раздались легкие шаги и шелест шелковых юбок. – А вот и супруга моя, Елизавета Петровна! – радостно встрепенулся предводитель. Бессмысленно противиться воли судьбы, если ей вздумалось что-то у вас отнять, но и в стремлении одарить госпожа Фортуна бывает не менее настойчивой. Михаил повернул голову, ожидая увидеть старуху в чепце и капоте, если и не такую же безобразную, как ее муж, то такую же слащавую и фальшивую… и не поверил собственным глазам. Давешняя наяда, вся будто пронизанная солнечными лучами и благоухающей свежестью, милая хохотунья, чье имя он в приступе романтической робости побоялся узнать, сама явилась к нему! – Счастлив познакомиться, сударыня! – вскочил он, едва помня себя от радости, смущения и целого сонма других, не поддающихся описанию чувств, разбуженных в нем этой неожиданной и втайне желанной встречей. – Добро пожаловать, князь! – дружелюбно улыбнулась она, протягивая ему руку. – Вы к нам из Петербурга? Андрей Платонович, отчего же вы не предупредили, что сегодня у нас будет гость? – Я хотел сделать вам сюрприз, душенька! – елейным голосом пропел господин Забалуев. – Вы давеча сетовали, что скучаете по столице? Князь Михаил Александрович только что оттуда и с удовольствием расскажет вам все петербургские новости! – Охотно! – немедленно согласился Репнин, преисполненный галантного стремления хоть чем-то услужить своей наяде. – Вы бывали в Петербурге, сударыня? – Мы с супругом провели в столице прошлую зиму, и я, даже, кажется, видала вас, князь, на одном придворном бале, – снова улыбнулась она, на этот раз лукаво, – но представлены мы не были… – Вы провели зиму в столице… с супругом? – переспросил Михаил, все еще не понимая, о каком супруге она говорит, и тут с внезапным ужасом осознал, что его собеседница – госпожа Забалуева, о чьем приходе Андрей Платонович возвестил радостным кудахтаньем несколько минут назад. Открытие это было настолько чудовищным, что все мысли разом покинули голову бедного Репнина, и если б не отточенное светской жизнью искусство поддержать учтивую болтовню, князь, мечтавший произвести самое благоприятное впечатление, явил бы вместо того жалчайшее зрелище онемевшего истукана. Он что-то рассказывал, и даже с живостью, заставлял себя улыбаться очаровательной Елизавете Петровне и ее куда менее очаровательному супругу, но разум и чувства его пребывали в оцепенении. Подали обед. Способность думать и ощущать постепенно возвращалась к Михаилу, неся с собою боль и пронзительную горечь разочарования. Как жестоко посмеялась над ним судьба, дав воспарить к небесам на крыльях волшебной грезы и тут же швырнув наземь, в объятья беспощадной реальности! Человек беспечный, склонный к веселым авантюрам и не исповедующий строгой морали, легко прогнал бы от себя уныние и поспешил насладиться всеми радостями, которые сулили лето, деревня и общество юной хорошенькой женщины, но не таков был Михаил. Его нарождавшееся чувство было столь чистым и трепетным, и нежным, и прекрасным, что он не мог осквернить его мыслями о пошлом адюльтере. Молодой офицер не отрывал восхищенного взгляда от улыбчивой визави, та мило смущалась, розовея, но вместе с тем видно было, что его поклонение ей льстит. Она была старше, чем показалось ему тогда на берегу, и хоть губы ее смеялись, на дне орехово-карих глаз притаилась грусть. Невозможно, чтобы она любила этого отвратительного старика, думал Михаил, неприязненно косясь на господина Забалуева, увлеченного жареной куропаткой и почти утратившего интерес к застольной беседе. Но она принесла этому старику клятву верности у алтаря, стала его законной женой (едва ли добровольно), и, вероятно, страдала из-за этого, не могла не страдать, как не могла и нарушить принесенной клятвы, – именно такой, несчастной и благородной, рисовалась она в воображении неисправимого мечтателя. Репнин влюблялся и прежде и, влюбляясь, в мечтах наделял свою избранницу добродетелями, часто не существующими, что неизбежно приводило его к разочарованию, однако, лишив некоторых иллюзий, не заставило разочароваться в женщинах вообще. Он знал, что где-то на свете живет и ждет его та единственная, не заблудиться на пути к которой поможет ему сердце, и когда пробьет час, он возьмет ее руки в свои и скажет: «Стань моей подругой навек!..» – а она доверчиво склонит головку ему на грудь, и всё вокруг озарится сказочным сиянием, и грянет хор ангелов небесных, благословляя их союз… Не знал Михаил лишь одного – что рука его возлюбленной окажется отмеченной чужим обручальным кольцом. После обеда Елизавета Петровна музицировала и пела в гостиной, Андрей Платонович дремал или только делал вид, что дремал, в кресле, а Михаил стоял, облокотившись о крышку рояля, и неотрывно смотрел в лицо госпоже Забалуевой, ловя жадным взором каждое движение ее губ, каждый взмах ресниц, ощущая и с трудом преодолевая желание наклониться и поцеловать выбившийся из ее прически шаловливый локон. Она весело смеялась, и попадала между нот, и в глазах ее, обращенных на Михаила, то и дело вспыхивали озорные огоньки, растапливая давешнюю грусть. Детскость в ней странным и милым образом сочеталась с женским кокетством, беззаботность с печалью, невинность со страстностью. Женщина-ребенок, не сознающая могущества своих чар, властная разжечь пламя в крови мужчины, но сама еще не опаленная этим огнем. Отчего-то Михаил был уверен, что у нее не было любовников, хоть ничьей голове, по его мнению, рога не пристали бы больше, чем плешивой макушке господина Забалуева. Даже проведя в столице несколько месяцев, Елизавета Петровна сохранила провинциальную простоту манер, а веселая открытость свидетельствовала о чистой и спокойной совести. «Вы мне нравитесь!» – словно говорила Репнину ее улыбка. И ничего, кроме этой искренне выказанной приязни – ни жеманных ужимок, ни игривых полунамеков или томного трепетания веера, – ни одной из тех сотен уловок, к которым, внешне оставаясь холодными и благочинными, прибегают для поощрения кавалеров светские дамы. Но Михаилу мало уже было одной ее улыбки, дружеского расположения. «О чем я думаю? – вдруг ужаснулся он. – Увлечь это невинное создание, смутить покой ее души воистину было бы преступлением! Быть может, она не слишком счастлива теперь, но какое имею я право сделать ее несчастной?» Однако броня его моральных правил уже дала трещину, взрываемая, как лед весенним половодьем, внезапной нахлынувшей страстью, а душной и маетной ночью, в коротких провалах забытья, сменявших жаркую бессонницу, к нему являлись отнюдь не целомудренные сны. К утру он сдался на милость этого недуга и, не дожидаясь наступления часа, приличного для визитов, отправился в усадьбу господина Забалуева, где, как и накануне, был встречен весьма радушно. Хозяйка занимала его приятной беседой, а хозяин снова угощал коньяком, «привезенным из Парижу в 1814 году», и, не уставая повторять, как он горд и счастлив вниманием, оказанным ему, бедному сельскому помещику, столичным гостем, заявил, что счастью его не будет границ, если любезный Михаил Александрович поселится в его доме на все время пребывания в Двугорском уезде. Михаил с радостью принял это приглашение, забыв о главной причине, побуждавшей его добиваться гостеприимства Андрея Платоновича. Молодой человек витал в эмпиреях; он виделся с Елизаветой Петровной за завтраком, обедом и ужином, гулял с нею в саду, катался верхом, играл по вечерам в шашки или пел под ее аккомпанемент романсы, наслаждаясь каждою минутой, проведенной рядом с желанной женщиной и не задумываясь о будущем. Но когда развеялся хмель первой влюбленности, Михаил обнаружил, что его наяда остается по-прежнему веселой и беспечной, и в дружеском ее с ним обращении не видно ни малейшего признака сердечной склонности. Сначала огорчившись, после он успокоил себя, что прошло слишком мало времени, что даме, ведущей добродетельную жизнь, трудно переступить через собственную стыдливость и обязательства перед мужем, пусть даже нелюбимым. Мысли Михаила вернулись к господину Забалуеву, и, жалея Елизавету Петровну, обреченную хранить верность человеку, не достойному ни уважения, ни преданности, князь проникся еще большим отвращением к ее супругу. О том, что делать дальше, Репнин раздумывал недолго. У него остались еще влиятельные друзья в столице, и он приложит все силы, чтобы расторгнуть брак этой женщины с омерзительным старым мошенником. Она, несомненна, будет признательна за помощь в обретении свободы, а любовь на почве благодарности произрастает чаще, чем на почве дружбы. И Михаил, наверстывая упущенное, с удвоенным рвением занялся делом по изобличению плутоватого предводителя дворянства.
Ему повезло, что до Корфовских крепостных дело не дошло
Gata пишет:
цитата:
Страдание стерло с лица Александра мальчишеское выражение, взрослость пришла к нему вместе с осознанием, что он имеет права на простые человеческие чувства и ошибки несравненно меньше, чем любой из подданных его отца.
Наследник куда достойнее в паре фраз в романе, чем все его скачки за каретой Ольги в сериале.
Gata пишет:
цитата:
Способность думать и ощущать постепенно возвращалась к Михаилу, неся с собою боль и пронзительную горечь разочарования. Как жестоко посмеялась над ним судьба, дав воспарить к небесам на крыльях волшебной грезы и тут же швырнув наземь, в объятья беспощадной реальности!
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 67
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Про юную купчиху читать необычно. Анна Прохоровна 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
