Название: "Грабеж" Жанр: в общем, мелодрама Сюжет: БН-классика, альтернатива, пейринги преимущественно вне канона, но характеры узнаваемы
От автора: у этого произведения была сложная судьба, многие страницы обильно политы кровью автора, боровшегося за свое право подавать героев по личному усмотрению. Но на сегодняшний день, имхо - это лучшее из того, что я написала за все годы в фэндоме, ваш право с этим не согласиться :) Вторая редакция.
Отправлено: 22.09.10 17:17. Заголовок: Дико извиняюсь, что ..
Дико извиняюсь, что давненько не закглядывала! Пока не все прочитала, но вот впечатления: Ну, Полька, решила Модестыча с Лизой развести. Хитра, Лиса. Понравился приезд Михаила. (Еще б, это ж я! ). Особенно сценка на пруду. А потом горькое разочарование. Бедный Мишка. Только, памятуя, Гатин намек на неканоническую пару, чувствую, не видать здесь Мише такого счастья, как Лиза. Ведь рано или поздно, Лиза узнает, что Поля ее обманула. Еще понравился момент, где Модестыч находит портрет Лизы в дневнике у Михаила!
Отправлено: 25.09.10 17:13. Заголовок: Ифиль, спасибо за от..
Ифиль, спасибо за отзыв! Я рада, что тебе интересно Сейчас подкину проду :)
Ифиль пишет:
цитата:
Вот только любит ли он по-настоящему Лизу, или ему это только кажется?
А любил ли Онегин Татьяну? :) Не знаю, как можно назвать чувство мужчины, отвергнувшего девушку, готовую упасть к нему в объятья, но воспылавшего страстью к женщине, ему не доступной и холодной. "Запретный плод нам подавай, а без него нам не рай"
Светлячок, по твоему вопросу про обучение купеческих дочек танцам. Я полистала кое-какие источники. Начиная с середины уже 18 века купечество довольно быстро лезло вверх (вспомните тех же Демидовых) и давали детям хорошее образование, охотно пристраивали своих дочек замуж за обедневших дворян. Но все-таки такие неравные браки не были делом обыденным. Понятно, что ни о какой любви тут речи не велось, только расчет и амбиции. В 19-м веке такие купцы даже сделались героями водевилей (наверно, что-то вроде мольеровского "Мещанина во дворянстве"). С другой стороны, мне попадался дневник одного нижегородского купца - орфография вопиющая Так что, думаю, я не особо погрешила против истинного положения вещей. Девушкам даже дворянским далеко не всегда давали хорошее образование, что уж говорить о купчихах. Кто-то воспитывал дочек на французский манер, кто-то - по простому, по-русски.
Отправлено: 25.09.10 17:18. Заголовок: Утренние часы Лиза л..
Утренние часы Лиза любила проводить в малой гостиной, выходившей окнами во двор, куда солнце до полудня не заглядывало. Забравшись с ногами на диван и уютно подперев рукою щеку, она обычно читала или предавалась размышлениям, последнее время невеселым. Владимир Корф, прежний ее герой, более не волновал воображение, Михаил Репнин, несмотря на все его старания казаться интересным, был ей скучен, о господине же Шуллере она запретила себе вспоминать, но все равно вспоминала, и это сердило ее, одновременно приводя в отчаяние. Не проходило и часа, чтобы она не пожалела о том, что отвергла немца, и тут же не обругала себя за то, что сожалеет. То ей хотелось видеть неверного любовника у своих ног, униженно умоляющим не гнать его, то рисовалось, как он решительно распахнет дверь к ней в комнату, войдет, и, крепко стиснув ее в объятьях, заявит о своих правах. Страстно желая, чтобы он бесследно исчез из усадьбы и из ее мыслей, она то и дело, прячась у окна за портьерой, выглядывала во двор, ожидая, когда управляющий там появится. Она злилась на себя, на собственное малодушие, и чем больше злилась, тем сильнее ненавидела того, кто обрек ее на эти пытки. Или не ненавидела? Лиза блуждала в своих чувствах, как в потемках, одинаково боясь и потеряться в них, и выбраться на свет. Виновник же дурного настроения госпожи Забалуевой оставался по-прежнему спокоен и деловит, покрикивал на дворовых, совещался с хозяином, каждый день выезжал верхом – в город или на поля, – одним словом, не производил впечатления человека, хоть сколько-нибудь подавленного отлучением от милостей возлюбленной. Значило ли это, что он вовсе их не ценил? – Низкий притворщик! – гневно процедила Елизавета Петровна, отходя от окна и возвращаясь к дивану и к чтению. Однако фривольный французский роман недолго владел ее вниманием. Минут через десять молодая женщина захлопнула книгу и, отбросив ее, запрокинула голову к потолку, расписанному гирляндами цветов, среди которых порхали голуби и толстощекие купидоны. Изображенные деревенским художником-самоучкой, купидоны эти с неестественно выпученными глазами и корявыми луками имели вид нелепый и даже устрашающий, но Лиза любила рассматривать их раньше, в те времена еще, когда она не жила в этом доме хозяйкой, а бывала гостьей, вместе с матерью и братом, – разглядывала и со смехом гадала, что за чувства могут расцвести в сердце, которое пронзила выпущенная из такого уродливого лука стрела. Теперь ей было не до веселья. «Быть может, я слишком много и зло смеялась над бедными купидонами, ничуть не виноватыми в том, что живописец, их рисовавший, неловко владеет кистью? И рок, преследующий меня ныне, лишив счастья быть любимой ради меня самой, а не ради моих денег или положения в свете, – это наказание за былые насмешки? Ей вдруг почудилось, что один из купидонов, кровожадно прищурив глаз, натягивает тетиву на луке и вот-вот спустит стрелу… Видение было настолько явственным, что Лиза испуганно вздрогнула и зажмурилась, но тут же рассмеялась над своим глупым страхом. Чего проще – приказать маляру закрасить аляповатые фигуры на потолке, затереть, забелить… а потом так же набело переписать и жизнь, забыв, что случилось за последние месяцы, начать всё с чистого листа… и вспомнить, наконец, что она – замужем, что супруг ее – самый уважаемый в уезде человек, и пусть он и не молод и не красив, но неизменно добр к ней и внимателен, потакает всем ее прихотям и не настаивает на исполнении ею супружеских обязанностей, надеясь, должно быть, что воспитание и благородная кровь не позволят ей обмануть это доверие… Лиза прижала ладони к пылающим щекам. Господи, как стыдно! До чего же низко она пала! Свободой, великодушно дарованной ей Андреем Платоновичем, распорядилась самым низким, неблагодарным образом, – втоптала в грязь честь мужа, изменила ему, и с кем – с его управляющим, немецким проходимцем, вором и мошенником, который на протяжении многих лет крал деньги своего господина, а теперь украл и жену! «Украл?..» Госпожа Забалуева издала нервный смешок. Разве принуждал ее лукавый немец являться к нему на свидания, запугивал, угрожал? В тот дождливый день он всего лишь спросил, не угодно ли барыне взглянуть на маленький охотничий домик, который хоть и отличался скромностью архитектуры от барочной изысканности приютившей их ротонды, но имел неоспоримое перед этими живописными развалинами преимущество в виде почти целой крыши. Лиза, ни минуты не раздумывая, согласилась на эту прогулку, а теперь мучилась вопросом – почему? Потому ли, что она была тогда так слаба и несчастна и отчаянно нуждалась в чьей-нибудь поддержке, а под нарочитой лакейской угодливостью господина Шуллера почувствовала уверенную силу, которой не встречала у многих мужчин ее круга? Или потому, что он научил ее не бояться грозы и лошадей и не страдать из-за предательства барона Корфа? И с ним так приятно было болтать на немецком языке, ненавидимым ею в детстве… Лиза тряхнула головой, отгоняя опасные мысли. Зачем она ищет оправдания тому, чему нет и не может быть оправданий? Вспомнилось бледное, расстроенное лицо матери и рука, безвольно упавшая на подлокотник кресла, вспомнились испуг и мольба в глазах Сонечки… Против воли выданная замуж, упиваясь сначала своими горестями, а позже – недолгим счастьем, Лиза и не задумывалась о том, что другим тоже может быть больно. Другим – самым близким, родным ее людям, которые никогда не желали ей зла, и все их упреки, какими бы ни казались обидными, были – что греха таить – справедливы. Невозможно стать счастливой всем назло, невозможно радоваться, если радость эта причиняет кому-то страдание. «Ты будешь вести себя благоразумно?» – снова прозвучал в ее ушах голос матери. «Я буду вести себя благоразумно, – твердо решила Лиза. – Судьба уберегла меня от позора, вовремя раскрыв глаза на низость господина Шуллера, чтобы я осознала собственную низость, и ужаснулась, и раскаялась…» Она будет вести себя благоразумно, и близким более не придется переживать из-за нее или испытывать стыд. Надеждам князя Репнина, которые тот, вероятно, питает – ее вина, что она позволила им расцвесть, – следует положить конец, и как можно скорее. Этот милый и прекраснодушный молодой человек достоин настоящего счастья, а она, чье сердце иссушено разочарованиями, уже ничью душу не способна согреть, но, несчастная сама, не хочет, не имеет права делиться с кем-то своим злополучием. Решено! С сегодняшнего дня она начинает новую жизнь, и первое, что сделает в этой новой, беспорочной жизни – избавится от омерзительных купидонов. Воодушевленная этой идеей, Лиза вскочила с дивана, намереваясь сейчас же найти Андрея Платоновича и просить его, чтобы он распорядился прислать в эту комнату маляров, но не успела дойти до двери, как та распахнулась, и перед госпожой Забалуевой выросла взволнованная и запыхавшаяся Анна Прохоровна Корф. За спиной баронессы маячил испуганный лакей, которого ранняя визитерша не пустила доложить об ее приходе. – Зачем вы хотите отнять у меня мужа? – воскликнула она с порога. Хозяйка, опешившая от столь неожиданного и бесцеремонного вторжения, однако же нашла в себе силы учтиво приветствовать гостью и сделала лакею знак удалиться. – Чем вы приворожили Владимира, что он думает о вас и днем и ночью? – огромные голубые глаза Анны метали молнии, нежные щеки полыхали гневным румянцем. – Все мысли его и чувства только о вас одной, а я, венчанная жена, вынуждена довольствоваться жалкими крохами! «Как же она красива!» – подумала Елизавета Петровна с невольной женской завистью, но тут же укорила себя за эту мелочную досаду, спохватившись, что баронесса Корф достойна больше сочувствия, чем зависти, – не гордая счастливая соперница, но жалкая просительница, еще одна жертва легкомысленного поведения бывшей княжны Долгорукой. В искренность чувств к ней Владимира Лиза не верила, полагая его запоздалый пыл чем угодно, только не любовью, но винила себя в том, что слишком много давала прежде досужим кумушкам пищи для сплетен, открыто демонстрируя склонность к красавцу барону, – быть может, отголоски этих сплетен достигли ушей Анны, так сильно ранив ее? Она дружелюбно заговорила с гостьей, предложила той лимонаду – день был жаркий, – и шутливым тоном, будто не принимает прозвучавших обвинений всерьез, добавила, что была дружна с Владимиром в детстве и, по сию пору относясь к нему с приятельскою теплотою, счастлива видеть в числе своих друзей его милую супругу. Но Анна не желала оставлять враждебного тона: – Мой батюшка говорил мне, что в высшем свете считается хорошим тоном лгать друг другу, сохраняя любезный вид, и ни единому слову аристократов нельзя верить! Елизавета Петровна наклонила голову, пряча улыбку. – Зачем же вы поверили тому, кто ввел вас в заблуждение относительно природы моей дружбы с Владимиром Ивановичем? – Меня никто не вводил в заблуждение, я собственными ушами слышала, как Владимир признавался в своей любви к вам! Госпожа Забалуева оторопела. – Владимир Иванович сказал вам это? – спросила она растерянно. – Нет, он говорил с его другом, князем Репниным, но я стояла под дверью в библиотеку, и слышала всю их ссору от первого до последнего словечка! – Ссору? – нахмурилась Елизавета Петровна. – Да, князь упрекал Владимира, что он, будучи женатым человеком, добивается расположения другой женщины, а Владимир, – Анна едва удерживала себя, чтобы не разрыдаться, – Владимир ответил, что это чувство сильнее его, и он не перестанет вас любить, даже если умрет… И в свою очередь стал упрекать князя, что тот хочет соблазнить чужую жену… – Боже мой, какая нелепость! – воскликнула госпожа Забалуева, досадуя и на внезапную ревность Владимира, погнавшую его по темным закоулкам парка разыскивать женщину, некогда им отвергнутую, и на вспыльчивую язвительность Михаила, казавшегося до того злосчастного вечера образцом спокойной рассудительности и добродушия. – Хочу верить все же, что господам Корфу и Репнину достало здравого смысла не усугублять эту размолвку? – пробормотала она без особой, впрочем, надежды, ибо, проведя в столице несколько месяцев, знала, что кровь у барьера часто проливают по куда более мелким поводам, и теперь могла лишь сокрушаться о собственной ветрености, которая привела к столь драматическим последствиям. – Они хотят разрешить спор с помощью пистолетов, – подтвердила Анна худшие ее подозрения. – Они сошли с ума, – простонала Елизавета Петровна, без сил опускаясь на диван. Из глаз гостьи брызнули слезы. – Это вы виноваты! – обвиняющим жестом выбросила она вперед руку, почти коснувшись кончиками пальцев лба госпожи Забалуевой и заставив ту испуганно отпрянуть. – Вы не хотите отпустить Владимира, вы закабалили его, превратили в вашего безвольного раба! Ради вас он готов убить другого человека или умереть сам, но заботится при этом только о вашем добром имени! Он сказал князю, что они не могут допустить, чтобы ваша честь пострадала из-за этой дуэли, и князь предложил ему поехать в трактир и поссориться там, при свидетелях, за бутылкой вина или игрой в карты… – не выдержав, Анна уронила лицо в ладони и горько разрыдалась. Лиза смотрела на нее, раздираемая весьма противоречивыми чувствами. – Зачем же вы, вместо того чтобы попытаться предотвратить эту дуэль, приехали ко мне? Вы были там, вы все слышали, почему же вы не вмешались? Пусть мужчины не очень любят прислушиваться к женским советам, но самое ваше появление в критическую минуту могло заставить барона и его друга опомниться и отказаться от этой безумной затеи! – Я догнала Володю… когда он уезжал… – слова Анны едва можно было разобрать из-за рыданий. – Я умоляла его вернуться… но он только рассмеялся… сказал, что мне все померещилось… что они с приятелем шутили… и что они и не думали ссориться, а едут в трактир пообедать… Баронесса отняла, наконец, ладони от лица – заплаканного, в пунцовых пятнах, но не утратившего своей красоты. – Я ненавижу вас! – выкрикнула она с отчаянием и злобой. – Вы – гадкая воровка, вы не считаетесь ни с человеческими, ни даже с Божескими законами! Но Владимир все равно никогда не будет до конца ваш – даже если он погибнет сегодня от пули, он погибнет моим мужем! Моим!.. И уж могилу его вы не сможете у меня украсть!.. – Господи, о чем вы говорите?! – ужаснулась Лиза, тут же спрашивая себя, а что бы она сама предпочла – видеть любимого мертвым, принадлежащим ей одной, или живым, но в объятиях соперницы? «Вздор! Мертвые никому не принадлежат. Призывать смерть в союзницы способны лишь ревнивые эгоисты, которые не хотят ни с кем, кроме могилы, делить возлюбленных. Но не спешу ли я осудить эту женщину? – искоса взглянула она на Анну. – Кто знает, как бы я поступила на ее месте, будь у меня, как у нее, право бороться за Владимира? Он ведь не был мне даже женихом… Нет, нет! Я бы никогда не стала бороться за мужчину, который меня не любит. Но она – его жена, и я перед ней виновата, пусть и не так непоправимо, как она думает…» – Вы сказали, что Владимир Иванович с Михаилом Александровичем отправились в трактир? – спросила она у Анны, та утвердительно кивнула. – Едва ли они начнут ссору сразу, на пороге, – принялась госпожа Забалуева рассуждать вслух. – Им потребуется время, чтобы хотя бы пообедать, демонстрируя всем вокруг свои нарочито приятельские отношения, а потом поссориться, будто невзначай… Если мы поспешим, то еще успеем их застать… Едемте! – Куда? – жалобно всхлипнула баронесса. – Да в трактир же! – воскликнула Лиза, сердясь на ее недогадливость. – Моя тетушка говорила, что трактиры – это гнезда разврата, что порядочной женщине следует за версту их обходить… – Как можете вы думать о приличиях, когда жизнь вашего мужа в опасности? – хозяйка энергично затрясла колокольчиком, вызывая лакея. – Сию минуту велю закладывать коляску… нет, придется долго ждать… Вы приехали верхом или в экипаже? – В экипаже, – тихонько проронила Анна, оробевшая перед необычайно деятельной соперницей. – Едемте в вашей карете! – решила Елизавета Петровна, хватая баронессу за руку и увлекая ее к двери. – Шляпу и накидку! – крикнула она Полине, попавшейся им навстречу на лестнице, и, не дождавшись ни того, ни другого, в домашнем платье, простоволосая, по-прежнему крепко держа Анну за руку, выбежала из дому.
Забравшись с ногами на диван и уютно подперев рукою щеку, она обычно читала или предавалась размышлениям, последнее время невеселым. Владимир Корф, прежний ее герой, более не волновал воображение, Михаил Репнин, несмотря на все его старания казаться интересным, был ей скучен,
Ну вот, как я и думала. Лизонька окончательно и безповоротно запала на Карлушу.
Ипполит Куроедов согласился стать секундантом Корфа, однако предпринял попытку уладить разногласия между своим принципалом и князем Репниным. – Хотя бы перенесите поединок на другой день, – предложил он, когда Владимир, а вслед за ним и Михаил наотрез отказались пожать друг другу руки. – Неужели вам не нужно время, господа, чтобы привести в порядок дела и оставить распоряжения на случай, если один из вас погибнет? Да и кто стреляется пополудни? Но тут вмешался гостивший у Куроедовых их дальний родственник – драгунский капитан Писарев, известный в обеих столицах бретер. Он заявил, что, коли пристала охота, то стреляться можно в любом месте и в любое время, и припомнил случай из собственной бурной жизни, когда он дрался на дуэли ночью, в конюшне, потому что снаружи мела пурга, и не видно было ни зги. – К черту завещания! Мы с вами молоды, господа, не будем думать о смерти, – разливая по бокалам канарское, добавил кузен Серж, как называли его в доме Куроедовых. – А если эта старуха однажды заберет нас к себе, пусть наши дела приводят в порядок наследники. Уже сдаваясь, Ипполит настоял, чтобы при поединке присутствовал врач. Увы, доктора Штерна, к которому вся компания заехала по пути к месту дуэли, дома не оказалось, ждать же его возвращения ни Владимир, ни Михаил не захотели. Бывшие друзья столь страстно стремились как можно скорее расплатиться по кровавому векселю, что Ипполит начал сомневаться, было ли дело в том одном, что князь счел оскорбительным прозвучавшее из уст барона обвинение в нечистой игре. И вновь вмешался забияка Писарев, не желавший упустить случая участвовать в дуэли хотя бы в качестве зрителя, если не представилось возможности стреляться самому. – Обойдемся без лекаришек! Плох тот офицер, который не сможет перевязать рану, а чтобы закрыть убитому глаза, и вовсе хватит пары медяков. Владимир усмехнулся мрачной шутке циничного драгуна, но, наткнувшись на строгий взгляд Репнина, потемнел лицом и хмуро бросил: – Пора! Оставив две коляски, в которых они приехали, у кромки леса, четверо молодых людей вышли на небольшой цветущий луг, местными крестьянами издавна называвшийся почему-то Лягушкиным. Кузен Серж при молчаливом участии Ипполита воткнул в землю саблю, отмерил необходимое число шагов и бодрым голосом крикнул противникам: – Сходитесь! Вдруг налетевший холодный ветерок принес откуда-то и швырнул барону на плечо желтый березовый листок – ранний привет недалекой теперь уже осени. Владимир сдул листок с плеча, подумав мимолетно, что многолетняя их дружба с Михаилом была разрушена порывом такого же, невесть откуда прилетевшего злого ветра, и противостоять этому ветру никто из них не смог – даже Репнин, забывший в одночасье все свои благоразумные правила. Должно быть, чувство, испытываемое им к Елизавете Петровне, оказалось сильнее всех доводов рассудка. «А если и она его любит? – пронзило вдруг Владимира. – Она любит Михаила, а я убью его… Простит ли она меня? Женщины так ветрены, но Лиза не похожа ни на одну из них, и она никогда не лгала мне – ни когда признавалась в любви, ни когда сказала, что разлюбила… Так неужели я мщу ей? Мщу за то, что она меня больше не любит? Глупости! – рассердился он, прогоняя сомнения, едва не поколебавшие его решимость. – Я дерусь потому, что Репнин бросил мне вызов, и если он так мало ценит подаренное ему судьбой счастье, что готов отдать его на милость шальной пули, то я не вижу причины, по которой мне бы следовало заботиться о его жизни больше, чем заботится он сам». Михаил поднял пистолет, согласно жребию выстрел его был первым. Судя по смятенному и печальному выражению на лице князя, он снедаем был теми же тягостными сомнениями, что и противник, однако итог этих размышлений стал иным – Репнин вдруг отвел руку и выстрелил, не глядя, в сторону леса, вспугнув стаю птиц, с громким возмущенным щебетом сорвавшихся с деревьев. Но не успел грохот выстрела стихнуть, а разочарованный драгунский капитан – выругаться, как над лугом разнесся отчаянный женский крик: – Остановитесь, господа! Из-за берез вынырнула легкая нарядная коляска баронессы Корф. Не дожидаясь, пока экипаж остановится, Елизавета Петровна спрыгнула на землю, чудом удержалась на ногах и, подхватив юбки, спотыкаясь в высокой траве, побежала к ошеломленным ее внезапным появлением мужчинам. – Я умоляю, я требую, чтобы вы остановились! Это безумие, господа! Побледнев, как полотно, Михаил выронил дымившийся еще пистолет. – Елизавета Петровна… Господи… – пробормотал он, едва шевеля непослушными губами, запоздало ужаснувшись тому, что могло произойти. – А если бы… если бы пуля попала в вас?! Госпожа Забалуева смерила его уничтожающим взглядом и, подбежав к Владимиру, протянула руку: – Отдайте мне ваш пистолет! – Он заряжен, – в растерянности пытался протестовать барон. – Так отдайте его вашим секундантам! – не терпящим возражений тоном потребовала Елизавета Петровна и, повернувшись к зятю, велела ему принести коробку из-под дуэльных пистолетов. – Не ожидала, Ипполит Иванович, – с негодованием проговорила она, когда тот приблизился, – что вы станете принимать участие в подобном безумии вместо того, чтобы ему помешать! – Господин Куроедов сделал все для того, чтобы предотвратить этот поединок, и не его вина, что поединок состоялся, – произнес Михаил, поднимая упавший пистолет и опуская его в предупредительно открытый Ипполитом футляр. Владимир, поколебавшись, разрядил свой пистолет в воздух и положил в коробку рядом с первым. Анна, сидевшая в коляске, при звуке выстрела слабо вскрикнула и закрыла ладонями уши. Барон, бросив взгляд в ее сторону, чуть заметно поморщился. – А теперь, господа, – сказала Елизавета Петровна, обращаясь к обоим дуэлянтам, когда Ипполит захлопнул крышку футляра и щелкнул замком, – поклянитесь, что больше никогда не обнажите оружия друг против друга! – Сударыня, сударыня! – воскликнул бесцеремонный Писарев. – Невеликодушно отнимать у мужчин их маленькие привилегии! Оставив его реплику без внимания, госпожа Забалуева, по-прежнему глядя только на двух дуэлянтов, повторила свое требование. Ипполит покачал головой, не одобряя скандального вмешательства свояченицы в ход поединка, пусть даже и произошедшего, как теперь сделалось совершенно ясно, по ее вине. Повисло недолгое молчание, которое нарушил Владимир, обратившись к Елизавете Петровне: – Я могу просить вас о коротком разговоре наедине? Лиза, подумав, кивнула. Они отошли в тень деревьев, туда, где остальные могли только видеть их и гадать – кто с любопытством, кто с тревогой – о цели этого tête-à-tête. – Что вы хотели сказать мне? – осведомилась госпожа Забалуева. Легкий ветерок трепал ее непокрытые волосы, шуршал в складках светлого шелкового платья. В эту минуту она показалась Владимиру простой и очень близкой, такой, какой была в безмятежную пору их дружбы, не отравленной еще долговыми обязательствами, трусливым расчетом и разбитыми любовными надеждами. Время словно повернуло вспять, и они вновь стояли вдвоем, взявшись за руки, в прохладной тишине сада, и молодой барон самодовольно усмехался, встречая восторженно-влюбленный взгляд подруги детских лет… – Уедем, Лиза! – Куда? – Куда-нибудь… может быть, за границу… туда, где мы будем счастливы! Она, запрокинув голову, неожиданно громко расхохоталась. – А ведь я готова была пойти за вами на край света, Владимир! Он прижался лицом к ее рукам, ощутив холод пальцев. – Я виноват перед вами, Лиза… – А ваша жена? Разве перед ней вы виноваты меньше? – госпожа Забалуева отняла руки и отступила на пару шагов. Владимир шагнул было следом, но она жестом остановила его. – Вы принадлежите другой женщине, Владимир. Даже если бы я до сих пор вас любила, я бы не смогла похитить вас у нее… – Ей принадлежит только мой титул, но не я. – Она любит вас! Если бы не она, вы могли погибнуть сегодня… – Мне не нужна жизнь, если вас не будет рядом! – воскликнул он с отчаянием. – Вам лишь кажется, – тихо проговорила она. – Кажется, что невозможно жить без кого-то… но все проходит… Больно только сначала, а потом… потом привыкаешь… – по губам ее скользнула горькая улыбка. Она отвернулась, давая понять, что разговор окончен, и пошла к экипажам, где собрались уже остальные участники драмы, но Владимир догнал ее на полпути. – Скажите, вы не писали мне? – Когда? – Третьего дня, во время приема в вашем доме, – он нервным движением извлек из кармана мятый листок бумаги, но Лиза, пожав плечами, ответила: – Нет, я не писала вам. Зачем? Действительно – зачем? Зачем он мучит ее и себя, когда все давно кончено, и ничего не изменить, не переписать набело, скомкав и выбросив ошибки, как испещренный помарками черновик… – Простите меня, – промолвил он, с неизбывной, жадной тоской глядя на Лизу – последний раз. – Клянусь, что более не потревожу ни вашего покоя, ни покоя князя Репнина, – поцеловал ей руку и, на расстоянии раскланявшись с бывшим противником и секундантами, медленно побрел прочь. – Корф! Постой! – окликнул его Михаил, заметив, что из кармана Владимира выпал листок бумаги. Но барон ушел, не оглянувшись. Анна, до сих пор пребывавшая в оцепенении, вдруг встрепенулась и велела вознице ехать следом. Скрип колес и стук копыт, слившись с жалобным криком «Володенька!» потерялся вскоре на петляющей лесной дороге. – Бедная женщина, – пробормотала Лиза, провожая коляску взглядом. Михаил между тем подобрал потерянный Корфом листок, развернул его, пробежал глазами и издал изумленное восклицание. – Я подозревал, что Корф появился тогда в саду не случайно! Посмотрите, Елизавета Петровна! – протянул он ей записку. Лиза бросила равнодушный взгляд, но внезапно заинтересовалась. «Та, кого вы ищете, гуляет сейчас в саду с князем Репниным». – Почерк женский, – уверенно заявил любопытный Писарев, заглядывая через плечо Михаила. Лиза задумалась, рассматривая тонкую вязь букв, плотную чуть желтоватую бумагу. Провела пальцем по неровному краю листка, оторванного небрежною рукой. – Я знаю, кто это написал! – губы ее задрожали от гнева.
– Зачем вы хотите отнять у меня мужа? – воскликнула она с порога.
Я много чего ожидала от малютки-Анны в этом фике, но это уже совсем Вроде сериальная Нюшка не подавала признаков кретинизма. А тут просто рецидив.
Причина дуэли так и осталась для меня загадкой. Повода не обнаружила. В БН Вовка и Мишка сцепились из-за девицы, которая теоретически была свободна. Тут же - замужняя дама. У всех героев странные мотивации, ИМХО. Я их никак не могу признать. Как будто это герои из другого сериала.
Отправлено: 19.10.10 18:43. Заголовок: Мужики не всегда сце..
Мужики не всегда сцепляются из-за женщин, на которых хотят и могут жениться. Всё примитивно - чувство собственника. Ленский из-за какой ерунды вспылил - девушка, с которой он даже помолвлен не был, потанцевала вечерок с другим. Не целовалась, вольностей в темном углу не позволяла - просто потанцевала :) Вова считал Лизу своей, а тут залетный приятель нагло, под носом у законного мужа и друга детства дамочку соблазняет - какая душа это вынесет )))
Светлячок пишет:
цитата:
Я их никак не могу признать. Как будто это герои из другого сериала
Так ли уж из другого? :) Разве в БН уравновешенный Миша не ввязался в дурацкую дуэль с другом? Разве Лиза не наставила Забалуеву рога? Разница в деталях, но не под кальку же Сейдман переписывать - должна быть и авторская изюминка
Отправлено: 22.10.10 11:44. Заголовок: На обратном пути в у..
На обратном пути в усадьбу Елизавета Петровна и князь Репнин почти не разговаривали: она пребывала в сосредоточенной задумчивости, будто собираясь с силами перед каким-то отчаянным шагом, он не хотел докучать ей, понимая, что сейчас не время и не место для объяснения. Но дорога была долгой, и когда молчание сделалось слишком тягостным, Михаил спросил спутницу, как удалось ей разыскать дуэлянтов – верно, только благодаря Божественному наитию? Госпожа Забалуева ответила рассеянно, занятая своими мыслями: – Когда мы с баронессой не нашли вас в трактире, я подумала, что нужно ехать к доктору… ведь при дуэли всегда присутствует доктор, не так ли? – Мы действительно заезжали за доктором, – сказал князь, пораженный ее прозорливостью, – но не застали его дома… – Мы тоже не застали, – кивнула Лиза. – Но слуга доктора слышал, как вы велели вашему кучеру править на Лягушкин луг, а эти места мне с детства хорошо знакомы. Михаил глядел на нее с неприкрытым восхищением. – Я… я преклоняюсь перед вами, Елизавета Петровна! Та неопределенно хмыкнула, но по виду ее князь догадался, что она больше не сердится на него, и преисполнился самых радужных надежд. Осмелев, он даже полюбопытствовал у нее об авторе злополучной записки, однако вместо ответа госпожа Забалуева пробормотала: – Когда же мы, наконец, приедем? Повторить вопрос Михаил не решился, боясь снова ее рассердить, к тому же рассудил, что скоро все и так прояснится. Во дворе усадьбы он успел первым выпрыгнуть из коляски и подал спутнице руку. Лиза, снедаемая нетерпением, поблагодарила князя небрежным кивком головы и почти бегом устремилась к флигелю управляющего. Две дворовые девки, подоткнув юбки, мыли там полы. – Где господин Шуллер? – с порога потребовала хозяйка. – Простите, барыня, не говорил он нам, – одна из девок выпрямилась, вытирая мокрые руки о подол. – Должно, на конюшне, али в деревню уехал… А ты не знаешь, Палашка? Вторая девушка тоже не знала. Лиза вышла во двор, оглядываясь в поисках того, кто мог бы подсказать ей, где найти управляющего, и вдруг увидела господина Шуллера собственною персоной, спускающегося с крыльца барского дома. Глаза ее гневно сверкнули. Карл Модестович, в свою очередь заметив хозяйку, торопливо к ней направился. – Вы ищете меня, Елизавета Петровна? – осведомился он почтительно-подобострастным тоном, однако напускное это раболепие не могло более обмануть госпожу Забалуеву. – Я полагала, что на свете есть предел всему, даже вашей низости, но, похоже, ошиблась, – процедила она сквозь зубы, едва сдерживая клокотавшую в ней ярость. – Чем я имел несчастье не угодить вам? – в бархатно-вкрадчивом голосе управляющего прозвучали скорбные нотки. – Вы подстроили дуэль между бароном Корфом и князем Репниным! Чего вы добивались? Немец стрельнул глазами в сторону, туда, где неспешно прогуливался Михаил, ожидавший Лизу, и, быстро смекнув, изобразил на лице смиренное, почти испуганное удивление. – Помилуйте, барыня! Я слишком ничтожная персона, чтобы вмешиваться в дела столь важных господ… – Вы проследили за мной и сообщили барону Корфу запиской, что я с князем Репниным нахожусь в саду! – Лиза выдернула из рукава и, встряхнув, развернула перед управляющим изрядно потрепанный листок. – Это не мой почерк, – невозмутимо произнес господин Шуллер. – Я видела, как ловко вы копируете чужую руку, а французский язык вы знаете не хуже меня или любого из моих светских знакомых! – не отступала госпожа Забалуева. – И это листок из вашей записной книжки, которую вы всегда носите при себе, и в которой сейчас, я уверена, не хватает одной страницы! – она безошибочно указала рукой на ту полу его сюртука, где во внутреннем кармане Карл Модестович хранил тетрадь с хозяйственными заметками. Разоблаченный, но не раскаявшийся, немец прямо взглянул хозяйке в лицо – как почудилось ей, с насмешкой. – А если бы кто-то из них погиб?! – воскликнула она со слезами в голосе, ощущая одновременно злость и беспомощность. – На дуэлях это иногда случается, – откровенно ухмыльнулся управляющий. – Вы… убийца, низкий негодяй! Господин Шуллер поклонился ей с таким довольным видом, будто она удостоила его высшей похвалы. Не помня себя от гнева, Елизавета Петровна вскинула руку, собираясь отвесить наглецу пощечину, но в последний момент удержалась, не желая обнаружить перед ним свою слабость. Движение это, однако, не ускользнуло от немца, и в глазах его промелькнуло выражение, весьма похожее на торжество. Лиза растерялась. Ей сделалось вдруг страшно при мысли о том, какую власть имеет над ней этот человек, опутавший ее своим коварством, как паутиной, проникший, кажется, в самые потаенные уголки ее сознания. Он и пощечине, не коснувшейся его лица, был рад, потому что понял – барыня не подумала бы поднять на него руку, если бы относилась к нему только как к слуге. И, какую бы цель он ни преследовал, подталкивая двух поклонников хозяйки к кровавому барьеру – рассчитывал пробудить в ней вместе с гневом страсть, или хотел отомстить, скомпрометировав ее в глазах общества, – урожденная княжна Долгорукая почувствовала себя глубоко оскорбленной подобным проявлением неравнодушия к ней бывшего любовника, хоть совсем еще недавно страдала из-за его безразличия. «Никогда ему не прощу!» – возмутилась в ней вся ее мятежная натура. – Избавьте меня от необходимости просить моего супруга вас уволить, – произнесла Лиза, избегая встречаться с немцем взглядом и постаравшись придать голосу как можно больше холодной твердости. – Боюсь, Андрей Платонович не захочет со мною расстаться, даже если вы будете настаивать, – пряча в усах улыбку, ответствовал управляющий. Вздохнув, она опустила ресницы. «Господи, дай мне силы!..» – Тогда… тогда потрудитесь хотя бы не попадаться мне на глаза! Решив, видимо, не испытывать долее терпение хозяйки, немец с поклоном ретировался, и к госпоже Забалуевой тотчас подошел князь Репнин. – Что случилось, Елизавета Петровна? – спросил он с тревогой, заметив ее бледность. Она кусала губы в бессильном бешенстве. – Записку написал ваш управляющий? – догадался Михаил. – Возможно ли?! – Это страшный человек, Михаил Александрович, – Лизу била нервная дрожь. – Я столько раз просила моего супруга избавиться от него, но Андрей Платонович не понимает, не хочет понимать всей опасности… – Но зачем? – недоумевал князь. – Какая выгода вашему управителю от моей ссоры с Корфом? Когда вы сказали, что знаете, кто написал записку, я был уверен, что вы имеете в виду кого-то из гостей, бывших на бале, с которыми вы не очень дружны… – Ни один из наших недоброжелателей, явных или тайных, не причинил мне и моему супругу вреда столько, сколько господин Шуллер! – с ненавистью воскликнула госпожа Забалуева. – Вы спрашиваете, зачем он это делает? Из врожденной злокозненности, быть может, или пытается скрыть за этими мелкими интригами другие свои преступления – я не знаю! – в отчаянии всплеснула она руками. – И, наверное, он чем-то запугал моего мужа, если тот до сих пор его не уволил и прощает все его грязные мошенничества! Внезапно она заплакала, и Михаил, плохо сознавая, что делает, руководимый необъяснимым жарким порывом, как в тот миг, когда вызвал к барьеру бывшего друга, шагнул вперед, обнял ее, вздрагивающую, и прижал к своей груди. Она доверчиво прильнула к нему, а он осторожно гладил ее по плечам и спине, не обращая внимания на сновавших по двору слуг, слыша только ее негромкие всхлипы и бешеный стук своего сердца, готовый защитить эту женщину, если потребуется, от всего мира. Лиза подняла голову, кончиками пальцев вытирая со щек слезы. – Спасите меня от него, Миша! – взмолилась она. – Я верю вам, вы – сильный, умный, благородный… вы сможете… Отправьте его в острог или на каторгу… Я боюсь его, если он останется здесь, он может совершить нечто ужасное… он способен на все! Вспомните, он едва не убил вас и Владимира! – Исход дуэли непредсказуем… – Если б вы знали, что я пережила, когда жена Владимира сообщила мне, что вы будете с ним стреляться! – Вы… любите его? – спросил Михаил, немедленно пожалев, что задал этот вопрос – он предпочел бы не знать на него ответа, если ответ будет утвердительным. – К-кого? – с запинкою и густо покраснев, пролепетала Лиза. – Владимира Корфа. Она с облегчением вздохнула и улыбнулась. – Нет. Князю показалось, что солнце в эту минуту засияло ярче. – Избавить вас от мошенника-управляющего – какая ничтожная малость! – воскликнул он, смеясь. – Попросите меня о чем-нибудь невыполнимом, Елизавета Петровна, я на все готов ради вас! – Избавьте меня от него, и я до конца моих дней буду вам признательна. Михаил поцеловал ее руку и долго не отпускал. Ни он, ни она не заметили, что из окна второго этажа эту сцену наблюдает господин Забалуев, и на сморщенных губах его бродит отвратительная усмешка.
Дуэль наделала шуму в уездном обществе, взорвав его дремотную размеренную скуку. Не было дома, где бы шепотом или вслух не обсуждали оное возмутительное происшествие, однако героинею скандала молва нарекла баронессу Корф. Несчастной красавице припомнили все – и низкое происхождение, и вызывающую роскошь, и вульгарность манер. «Вообразите, дорогая, она присутствовала при поединке! – упоенно шуршали по гостиным и будуарам почтенные матери семейств, строго следя за тем, чтобы эхо подобных бесед не коснулось нежных ушек их юных дочерей. – Какой стыд! Какая вопиющая безнравственность!» Иные из тех, кто не забыл еще прошлогодних слухов о страстном романе между княжной Долгорукой и Владимиром Корфом, пытались, видя нынешнюю близость Елизаветы Петровны с князем Репниным, высказать робкие намеки на другую причину дуэли, но подозрения эти так и остались подозрениями. Супруги Корф нигде не показывались (говорили, что молодой барон с некоторых пор всем прежним знакомствам стал предпочитать общество стакана бренди), драгунский капитан Писарев отбыл в полк, князь же Репнин, ввиду недолгого его пребывания в уезде, не успел еще ни с кем сойтись настолько, чтобы к нему решились обратиться с расспросами в деликатном деле. Таким образом, хищное внимание уездных сплетников, жаждущих из первых рук получить скандальные подробности, сосредоточилось на последнем, пусть и не главном участнике разыгравшейся драмы. Однако Ипполит Куроедов угрюмо отмалчивался, а мать его, обычно весьма словоохотливая, стала внезапно воздержной на язык и не спешила пускаться в откровения с кем бы то ни было, сделав исключение лишь для ближайшей подруги, госпожи Ланской. «Все это так ужасно, – больным голосом жаловалась Ирина Филипповна, наливая гостье в миниатюрную чашечку дымящийся шоколад. – Я никогда не думала, что Ипполит способен меня огорчить! Он питает к молодому Корфу расположение, и с этим я еще могла бы смириться, хотя решительно не понимаю, как может этот беспутный юноша внушать кому-то приязнь… Но чтобы мой сын последовал дурному примеру, чтобы позволил упоминать наше имя рядом с именем этой бесстыдной кокотки, этой вульгарной купчихи?!.. C'est insupportablement*!» Она всхлипывала и утирала глаза кружевным платочком, а приятельница сочувственно кивала, уверяя, что никто из их общих знакомых не посмеет усомниться в благонравии Ипполита, что всем известны его ум, великодушие и чистота помыслов, в то время как молодой Корф прославился своими опасными сумасбродствами, венцом которых стал le mariage extravagant**. – Я полагала пустыми сплетнями разговоры о том, будто барон стрелялся с соперником на глазах у собственной супруги, – продолжала гостья, – но вчера при выходе из церкви я встретила докторшу, и та рассказала, что госпожа Корф заезжала к ним в день дуэли, разыскивая мужа… Ирина Филипповна вдруг побледнела и часто задышала. – Эту особу ни с кем невозможно спутать, – брезгливо поморщилась m-me Ланская, принявшая волнение приятельницы за досаду на «вульгарную выскочку», – едва ли вы найдете в нашем уезде вторую женщину, которая бы одевалась одновременно столь пышно и столь безвкусно… Хозяйка поспешила согласиться с гостьей, и обе дамы еще около часа провели за чинной беседой, воздав должное грехам одних и добродетелям других, и расстались, премного довольные друг другом, обменявшись на прощание нежным поцелуем. – Ваши тщания, матушка, кажется, имеют успех, – с невеселою усмешкой проговорил Ипполит, провожая взглядом отъезжающую со двора коляску госпожи Ланской. – Все наши друзья и друзья их друзей убеждены, что дуэль произошла из-за жены барона Корфа… Он отошел от окна и поворошил кочергой поленья в камине – день был прохладный. – Кузен Серж до самого отъезда сожалел, что вы запретили ему восхищаться госпожой Забалуевой вне этих стен… Вы не боитесь, что, добравшись до Москвы, он перестанет чувствовать себя должным считаться с этим запретом? – Прискорбно, что он не нашел себе другого предмета для восхищения, – недовольно пробормотала Ирина Филипповна. – Он говорит, что из Lise вышел бы бравый гвардеец, – вдруг озорно улыбнулся Ипполит. – Ах, Боже мой, ваш Серж изрекает чудовищные глупости! – с досадою воскликнула госпожа Куроедова. – Надеюсь, что в Москве этим глупостям никто не поверит, а если и поверят, то забудут их в череде таких же глупых историй, которые случаются там едва не каждый день. В любом случае, чем дальше отсюда Серж даст волю своему красноречию, тем лучше для нас! Какое счастье, что докторша видела только пестрый наряд баронессы Корф и не заметила рядом с нею Lise… – добавила она, зябко ежась и кутаясь в кружевную шаль. – Какое счастье, что Lise и баронесса Корф не заходили в трактир, а проехали мимо, не обнаружив у крыльца наших экипажей, – в тон матери произнес Ипполит. – Иначе бы скрыть участие моей свояченицы в сем скандальном происшествии не удалось бы даже с помощью близорукой докторши. – Но почему, почему мы должны беспокоиться о том, как уберечь ее доброе имя от кривотолков?! – бурно вознегодовала Ирина Филипповна. – Действительно, почему? – поинтересовался сын, выказывая первые признаки раздражения. – Почему бы нам не предоставить самой Lise заботу об ее репутации? – Потому что Lise решительно ни о чем на свете не умеет заботиться, в особенности о благополучии своих близких! Кто поручится, что, избежав позора теперь, она не обесславит себя и нас через неделю или через месяц?! – госпожа Куроедова горестно заломила руки. – Ах, зачем ты женился на ее сестре, такой же, быть может, бесстыднице, но умеющей более ловко маскировать свою порочность?! На скулах Ипполита заходили желваки. – Матушка, не вы ли сами заставили меня искать руки сначала Лизаветы Петровны, а потом Софи? И запретили даже думать об Элен, - добавил он вполголоса, но мать услышала. – Элен!.. Вспомни, что говорили о ней и о бароне Корфе! – Не слишком ли много мы придаем значения тому, о чем говорят? – Дорогой мой, достойный человек никогда не даст повода окружающим сказать о нем дурно! Если соблюдать правила приличия… – Вся моя жизнь подчинена правилам! – взорвался Ипполит. – Я с самых пеленок живу по этим проклятым правилам, будто в неукоснительном следовании им и есть мое высшее предназначение! Знаете, что я чувствовал, глядя на Корфа, стоявшего под дулом пистолета? Я завидовал ему! Хоть жизни его оставались, может, считанные секунды, я завидовал ему! Он не сверял каждый свой шаг с требованиями приличий, он жил так, как велело ему сердце – кутил, воевал, влюблялся… он пил и пьет воздух жизни полной грудью, а я задыхаюсь в тисках этого никчемного, праведного существования! – молодой человек с силой рванул воротник, будто ему и в самом деле сделалось душно. – Ипполит! – страдальчески воскликнула Ирина Филипповна, испугавшись этого неожиданного бунта. Впервые ее послушный, благонравный сын осмелился открыто ей перечить. – Я принял предложение Владимира стать его секундантом, потому что мне захотелось прикоснуться к жизни, о которой я ничего не знал! Возможно, та жизнь не для меня, и даже наверное не для меня, но я имел право знать о ней, а вы, матушка, вы отняли у меня это право! Вы решили, что я не должен быть военным, а должен быть помещиком, вы тщательно следили, чтобы я не опорочил себя недостойным занятием или знакомством, вы нашли мне жену, наконец… Я всегда поступал правильно, как нужно, я ни разу вас не разочаровал, так отчего же мне теперь кажется, что я упустил в моей жизни что-то самое важное?! – Ты нездоров, мой мальчик, – госпожа Куроедова уже оправилась от растерянности и заговорила прежним своим непререкаемым тоном. – Тебе нужно отдохнуть. Я прикажу приготовить липовый чай… – Избавьте меня от вашего липового чая! – отрезал Ипполит и выбежал вон, едва не столкнувшись в дверях с Софьей Петровной. Та испуганно посторонилась, давая ему дорогу, но муж на нее даже не посмотрел. – Боже мой! – простонала Ирина Филипповна, вновь прикладывая платочек к глазам. – Что… случилось? – дрожащим голосом спросила Сонечка. – Ипполит сердит… на меня? Из-за Лизы? – бедняжка застыла посреди комнаты с таким жалким и виноватым видом, будто не сестра, а она сама совершила нечто предосудительное. Госпожа Куроедова не отвечала, лишь молча всхлипывала, и Сонечка подбежала к ней, упала на колени, с мольбою ловя ее взгляд. – Я не перенесу, если Ипполит отвернется от меня! Я ни в чем, ни в чем перед ним не виновата! – губы ее мелко тряслись, из огромных глаз катились слезы. – Клянусь, поступок Лизы мне отвратителен не менее, чем вам! Я отрекаюсь от нее, я не хочу называть своей сестрою женщину, которая забыла о собственной чести и о чести семьи! Ирина Филипповна смягчилась, взяла руки невестки в свои и ободряюще ей улыбнулась: – Ипполит просто устал. Ему нужен отдых и наша с вами любовь, дитя мое… – Я очень, очень его люблю! – с сердечным волнением вскричала Сонечка, словно боясь, что свекровь усомнится в ее искренности. – Мы обе его любим, – Ирина Филипповна ласково погладила ее по щеке. – И мы должны окружить его теплотою и нежностью, чтобы помочь ему забыть все огорчения… __________________________________________
Отправлено: 28.10.10 16:38. Заголовок: Gata пишет: – Вы ..
Gata пишет:
цитата:
– Вы подстроили дуэль между бароном Корфом и князем Репниным! Чего вы добивались?
И как это я сразу не догадаласья! Gata пишет:
цитата:
Внезапно она заплакала, и Михаил, плохо сознавая, что делает, руководимый необъяснимым жарким порывом, как в тот миг, когда вызвал к барьеру бывшего друга, шагнул вперед, обнял ее, вздрагивающую, и прижал к своей груди. Она доверчиво прильнула к нему, а он осторожно гладил ее по плечам и спине, не обращая внимания на сновавших по двору слуг, слыша только ее негромкие всхлипы и бешеный стук своего сердца, готовый защитить эту женщину, если потребуется, от всего мира.
Мне все жальче и жальче Михаила. Gata пишет:
цитата:
– Я не перенесу, если Ипполит отвернется от меня! Я ни в чем, ни в чем перед ним не виновата! – губы ее мелко тряслись, из огромных глаз катились слезы. – Клянусь, поступок Лизы мне отвратителен не менее, чем вам! Я отрекаюсь от нее, я не хочу называть своей сестрою женщину, которая забыла о собственной чести и о чести семьи!
Отправлено: 31.10.10 15:25. Заголовок: Gata пишет: тут за..
Gata пишет:
цитата:
тут залетный приятель нагло, под носом у законного мужа и друга детства дамочку соблазняет - какая душа это вынесет
Это больше бы Алексу подошло в ситуации с Ольгой.
Gata пишет:
цитата:
Так ли уж из другого?
Это моё ИМХО.
Gata пишет:
цитата:
Клянусь, поступок Лизы мне отвратителен не менее, чем вам! Я отрекаюсь от нее, я не хочу называть своей сестрою женщину, которая забыла о собственной чести и о чести семьи!
Есть женщины, которые ради мужчины не то что сестру, маму РОдную сдадут Соня тут либо лицемерка, либо ханжа. Не знаю, что хуже.
Обещаю, что в конце у него всё будет хорошо, но сначала ему придется немножко пострадать и снять розовые очки, которые мешают воспринимать жизнь такой, какая она есть. Хотя мой Миша - романтик безнадежный :)
Светлячок пишет:
цитата:
Это моё ИМХО.
Света, ты еще не знаешь, какие качества моим персонажам некоторые читатели умудрялись приписывать. У меня волосы дыбом вставали ))) Терзалась сомнениями, что я никудышный автор, раз не могу донести собственное видение характеров. Но потом, вспомнив, какой разнопляс мнений существует даже вокруг классических произведений, поняла, что писателю, отправляя своих героев в свободное плавание, надо смириться с тем, что их будут воспринимать по-разному :)
Светлячок пишет:
цитата:
Соня тут либо лицемерка, либо ханжа. Не знаю, что хуже.
Ханжа и лицемер - одно и то же. Сонечка - фанатка добродетели, способная отрубить себе руку, если бы та чем-то себя осквернила. Такие люди мнят себя праведниками, по ограниченности своей не понимая, что впадают в куда худший грех.
Отправлено: 31.10.10 19:05. Заголовок: Прошло три недели. К..
Прошло три недели. Клонился к закату щедрый август с ароматом меда и яблок, спелым золотом пшеничных колосьев, грибными туманами и колокольным звоном на праздник Успения Богородицы. Солнце было еще жарким, но ходило низко и даже как будто устало, пропали ласточки и стрижи, посерела вода в реке, – во всем ощущалось дыхание близкой осени. Лениво понукая коня, Карл Модестович ехал по щетинистому, кочковатому жнивью, рассеянно поглядывал на ряды желтых скирд и фигурки жнецов, мелькавшие в глубине поля, у кромки еще несжатой пшеницы. Хлеб в этом году родился богатый, и крестьяне торопились убрать его, ловя каждое мгновение сухих и теплых дней. От зари до зари пропадал в полях и управляющий господина Забалуева, но отнюдь не потому, что жатва требовала постоянного его присутствия. Это было бегство, или, вернее сказать, полубегство: порвать путы, державшие его здесь, он все еще не мог решиться и, пометавшись по полям, усталый и в пыли с головы до ног, возвращался в хозяйскую усадьбу – возвращался под покровом ночи, ибо при свете дня слишком ясно проступало то, от чего он стремился убежать. Он не привык проигрывать, а в усадьбе все напоминало ему о сокрушительном поражении – и косые ехидные взгляды Полины, и статуи в саду, взиравшие на него, казалось, так же насмешливо, и даже ступеньки крыльца, на которых состоялся последний его разговор с Елизаветой Петровной. В те короткие минуты торжества, когда она дрогнула перед ним, когда в растерянном ее взгляде он увидел отблески прежнего огня, с внезапной и горькой отчетливостью он осознал, что этого торжества она никогда не простит и никогда к нему не вернется. Расчетливый и беспринципный, снискавший славу самого ловкого мошенника в уезде, господин Шуллер почувствовал вдруг себя семилетним мальчишкой, у которого жадная мачеха отняла золотой талер, пусть нечестно добытый, но такой желанный! Боль давней обиды сын баварского ткача пронес через много лет, но с той поры не ведал глубоких разочарований или неудач. Он научился быть осторожным и не вожделеть недоступного, не пускаться в предприятия, когда успех в них не сулили сто шансов из ста. Даже играя с приятелем-немцем в штосс, он никогда не рисковал и не делал крупных ставок. А теперь он поставил на карту слишком много, и все проиграл. Карла Модестовича догнал деревенский староста, тоже верховой, заговорил о чем-то – кажется, просил отпустить с барщины часть мужиков, – управляющий, не дослушав, кивнул в знак позволения. …Чтобы низвергнуть госпожу Забалуеву с надменных высот благополучия и заставить ее посмотреть на него не сверху вниз, сначала он замышлял с помощью князя Репнина отправить в острог ее мужа, но отказался от этого плана, едва заподозрил, что падение уездного предводителя грозит обернуться наибольшей выгодой именно для князя. Главную роль в новой своей игре хитроумный немец отвел красавцу барону Корфу, до недавнего времени безраздельно царившему в сердце Елизаветы Петровны. Столкновение двух соперников неминуемо должно было привести к дуэли – кичливыми аристократами признавался только этот способ для решения «вопросов чести», – и, оттачивая карандаш, чтобы написать им на французском языке записку, Карл Модестович заранее поздравлял себя с победой. Живой или мертвый, пав от руки барона, или, покинув, подчиняясь требованиям приличий, дом скомпрометированной женщины, князь Репнин перестал бы тревожить ревнивое воображение немца. О чувствах самой Елизаветы Петровны господин Шуллер задумывался мало, резонно полагая, что веселость нрава и легкомыслие не дадут ей долго сожалеть о потере двух знатных поклонников. Но гроза прошла стороной, отгремев громами и отсверкав молниями где-то далеко, над головами барона и баронессы Корф, а над усадьбою господина Забалуева все так же сияло безоблачное голубое небо, слепя своей нестерпимой яркостью того, у кого в душе царил непроглядный мрак. …Чей-то голос вновь вторгся в его невеселые размышления. – Делай, как знаешь, и перестань мне докучать, – ворчливо отозвался Карл Модестович, думая, что его преследует вопросами деревенский староста, но тут обнаружил, что разговаривает уже не со старостой, а с конюхом Никитой. – Откуда ты взялся? – удивился он. Парень путано и бестолково стал объяснять, что послан барином, который требует к себе господина управляющего по неотложному делу. – Alles klar , – кивнул немец и, видя, что конюх не уезжает, мнется, будто желая и не отваживаясь о чем-то спросить, буркнул: – Ну, что еще? – Узнать я хотел, Карл Модестыч… – Никита неловко теребил огромными ручищами холщовую шапку, то пытаясь сунуть ее за пояс, то сжимая в кулаке. – Уж вы не взыщите… – выдавил он с трудом и снова замолчал. – О деле твоем помню, – усмехнулся немец, догадавшись, – вольные и ты, и Полина твоя получите, дай только срок хлеб убрать, – и, не слушая бессвязных благодарных речей парня, дал шпоры коню. …Он мог бы с легкостью раскрыть всем глаза на подлинную причину дуэли, шепнув пару слов своему приятелю, управляющему соседней усадьбой, или двугорскому лавочнику, у которого покупали шпильки и ленты почти все уездные дамы, но не захотел больше играть репутацией Елизаветы Петровны. Отчасти им двигало что-то, похожее на угрызения совести, отчасти – а, может быть, и главным образом – понимание тщеты подобных усилий, ибо, сколько бы сильно ни пострадала госпожа Забалуева из-за всех этих интриг, искать утешения в объятиях бывшего любовника она явно не была расположена. Ее расположением по-прежнему пользовался князь Михаил Репнин. История с дуэлью, вместо того чтобы отдалить их друг от друга, сделала еще ближе. По утрам хозяйка и гость продолжали выезжать на конные прогулки, князь неизменно сопровождал супругов Забалуевых в церковь на воскресную службу, а по вечерам все так же лилась из распахнутых окон гостиной веселая музыка. Безмятежное течение жизни в сей Аркадии было нарушено лишь однажды – визитом княгини Долгорукой. Случилось это дня три спустя после достопамятной дуэли, когда Карл Модестович, не успев узнать распространившихся по уезду слухов, питал еще надежды на скорое исчезновение соперника и не спасался бегством на поля. Свидание матери с дочерью протекало бурно. Управляющий, застав под дверью гостиной, откуда доносились громкие раздраженные голоса, двух любопытных лакеев, сердитым шепотом велел им убираться прочь. Тут дверь отворилась, и вышла Марья Алексеевна, вся еще во власти неостывшего гнева, вслед за нею показалась Лиза, расстроенная и с покрасневшими глазами. На немца ни та, ни другая не обратили внимания, да он и не стремился быть замеченным, отступив в тень какой-то ниши. – Не провожай меня! – бросила княгиня дочери, уходя. В тот вечер окна гостиной были глухи и темны, и господин Шуллер возликовал, решив, что все, наконец, устроилось к полному его удовольствию, но наутро свежая и улыбающаяся Елизавета Петровна, без следа вчерашних слез на лице, одетая в нарядную новую амазонку и в компании такого же сияющего и нарядного князя, как ни в чем не бывало, отправилась на прогулку. По неким внешним признакам управляющий догадывался, что Репнин не стал пока любовником Елизаветы Петровны, но дело, видимо, неуклонно к тому шло, ибо молодой князь весь был переполнен радостным восторгом, который поселяет в душе надежда на взаимность. Немец завидовал, злился и искренне желал императорскому эмиссару провалиться в преисподнюю.
Отправлено: 31.10.10 19:06. Заголовок: …Гадая, что за неотл..
…Гадая, что за неотложное дело нашлось к нему у хозяина, Карл Модестович взбежал по лестнице во второй этаж и прямиком направился к кабинету, где господин Забалуев имел обыкновение коротать часы до обеда, листая какой-нибудь альманах или подсчитывая карточные долги, сумма которых к разу от раза угрожающе возрастала. Дверь была приоткрыта, и довольно широкая щель между ней и косяком позволяла беспрепятственно заглянуть в кабинет, каковым обстоятельством немец и не преминул воспользоваться, рассчитывая обнаружить нечто для себя любопытное – например, неизвестный доселе тайник, хотя знал наверное, что даже если бы такой тайник и существовал, хранить хозяину там было бы нечего, кроме кипы закладных и просроченных векселей. Но Андрей Платонович не суетился у секретного сейфа, не рылся в ящиках письменного стола, нащупывая второе дно, а ползал на коленях перед стоявшей посреди комнаты супругой и тщетно норовил поймать и поцеловать руку, которую она брезгливо отдергивала. – Елизавета Петровна, душенька… смилуйтесь! – лепетал он, некрасиво дрожа дряблыми щеками, по которым струились слезы – не понять, настоящие ли, поддельные. – Заставьте вечно Бога молить… – Дайте мне пройти! – госпожа Забалуева метнулась было в сторону двери, но муж поймал ее за пышные юбки и, зарывшись в них лицом, глухо забормотал: – Ангел мой… не погубите… клянусь, ни словечком не попрекну… на себя грех возьму… – Отпустите, вы мне противны! – она, чуть не плача, пыталась выдернуть свой подол из его цепких пальцев. – Знаю, что противен… да ведь разве я чем вас обидел когда? Разве я к вам не со всею душою? Сжальтесь, будьте милосерды! – продолжал молить Андрей Платонович, искательно заглядывая в лицо жены, на котором можно было прочесть одновременно жалость и отвращение. – На вас последнее мое упование… ведь, коли не вы, князь в острог меня заточит, а я стар, немощен… погибель мне, в остроге-то… Неужли вы смерти меня обречете?!.. Карл Модестович вдруг понял, о чем именно просит Лизу ее супруг, и почувствовал непреодолимое желание ворваться в кабинет, схватить этого старого омерзительного паука, вздумавшего торговать собственною женой, и вышвырнуть в окно, чтобы раскололась о камни двора, как гнилой орех, уродливая его голова… Желание это было настолько острым, что у немца даже заболели руки, и он, сунув их в карманы, отошел от двери и прижался спиной к прохладной стене. Hol's der Teufel! – Мне… мне нужно подумать, – слова хозяйки слышались ему, как сквозь туман. А потом – резкий хлопок двери и окутавшее его облако до боли знакомых, теплых и чуть горьковатых духов. Он догнал ее в коридоре. – Лиза… Елизавета Петровна! Не делайте этого! Она скользнула по нему равнодушным взглядом, будто и не человек перед нею был, а пустое место, и с надменным недоумением пожав плечами, удалилась. Карл Модестович скрипнул зубами, вновь ощутив, как заломило пальцы. Наивно было бы ждать, что после всего, что между ними случилось, она сможет относиться к нему без ненависти, но он не хотел, чтобы она считала его чем-то вроде господина Забалуева или князя Репнина, который, вполне вероятно, осведомлен был об условиях этой гнусной сделки, ибо Андрей Платонович, хитрый лис, не стал бы продавать товар, не заручившись согласием покупателя! Немцу сделалось тошно, на лбу выступила липкая испарина. Уехать, что ли – хоть в Остзею, хоть к черту в пекло, забыть все, как дурной сон? Купить домик с красной черепичной крышей, жениться на голубоглазой длинноногой курляндке и выращивать в саду мальвы… – Карл Модестович, голубчик! А я уж вас заждался, – проскрипел у него за спиной голос хозяина. Многолетняя привычка взяла верх. Немец повернулся и, с непроницаемым выражением лица отвесив господину Забалуеву поклон, сказал, что ждет его распоряжений.
Обещаю, что в конце у него всё будет хорошо, но сначала ему придется немножко пострадать и снять розовые очки, которые мешают воспринимать жизнь такой, какая она есть. Хотя мой Миша - романтик безнадежный :)
Очки на помойку! Gata пишет:
цитата:
– Мне… мне нужно подумать, – слова хозяйки слышались ему, как сквозь туман. А потом – резкий хлопок двери и окутавшее его облако до боли знакомых, теплых и чуть горьковатых
Догадываюсь, конечно, какое предложение Заба мог Лизе сделать....
Отправлено: 15.11.10 11:30. Заголовок: Пардон, совсем забыл..
Пардон, совсем забыла ;)
* * *
Утром следующего дня Андрей Платонович отбыл в город, предупредив, что, вероятно, задержится там на несколько дней, и, уже взойдя на подножку кареты, подозвал управляющего: – Вы помните?.. – Так точно-с, – последовал ответ. – Не первый раз доверяюсь тебе, Карл Модестыч, а все боюсь, что обманешь, – наигранно вздохнул господин Забалуев. Он взял за добрую примету, поручая какое-нибудь щекотливое дело своему управляющему и сообщнику, выразить прежде сомнение в его преданности. Соблюдая ритуал, немец рассыпался перед хозяином в клятвенных заверениях, что тот всецело, не опасаясь обмана, может положиться на испытанного слугу. Успокоенный, Андрей Платонович добродушно похлопал управляющего по плечу и полез в карету. – Буду ждать от тебя известий, – бросил он, устраиваясь среди мягких бархатных подушек, в коих любил нежить измученную старческими недугами спину. – Не извольте волноваться, барин! Немедленно дам вам знать, как только здесь потребуется ваше присутствие, – позволил себе заговорщицки улыбнуться Карл Модестович. Никогда еще ему не было так легко притворяться, как в этот день – последний день его пребывания в усадьбе предводителя Двугорского дворянства. – Свидетелей возьми тех, кого я указал, – продолжал наставлять его господин Забалуев. – И не оплошай, голубчик, очень тебя прошу! Следи осторожно, не дай Бог, спугнешь… – Будьте покойны, Андрей Платонович, – повторил управляющий, захлопывая за хозяином дверцу кареты. – Дельце-то на мази, три дня, самое большое – неделя, – пробормотал предводитель, стукнув тростью по передней стенке кареты, веля кучеру трогаться. – От мальчишки вреда уже не будет, можно было и не спешить… когда б не эта ревизия… Ах, чтоб Егору Алексеичу оказаться половчее? Как все некстати! Как некстати, не вовремя… Слов этих, заглушенных шумом отъезжающего экипажа, немец не расслышал, но даже если бы и расслышал, едва ли удостоил их своим любопытством. Мыслями он был далеко отсюда – в пасторальной тиши маленькой курляндской усадьбы, под сказочно голубым и по-домашнему уютным небом, где медовым ароматом благоухали цветущие липы и доносилось с фермы сонное мычание коров. Следуя вчера за барином в кабинет, он твердо намеревался просить о расчете и уехать, не мешкая, хотя бы Андрей Платонович воспротивился и не дал ни расчета, ни рекомендаций – ни в том, ни в другом немец более не нуждался, – однако еще до окончания разговора переменил решение. Хозяин обронил вскользь, что готов расплатиться с последним крупным долгом, и обмолвка эта пробудила в господине Шуллере дремавшую последнее время алчность. Деньги, добытые невесть какими плутнями (все честные способы поправить свои дела предводитель давно исчерпал), находились теперь, вероятнее всего, в сейфе, нужно было только дождаться, когда Андрей Платонович уедет в город, и уповать, что он не возьмет этих денег с собою для возвращения кредитору, или, хотя бы, возьмет не все. До приезда хозяина пропажи никто не обнаружит, а потом… управляющий ухмыльнулся. Потом пусть сколь угодно долго ищут по всем закоулкам необъятной Российской империи немца Карла Шуллера, той порой Федор Никаноров, тульский мещанин, без помех доберется до Митавы. Если же, паче чаяния, денег в сейфе не окажется, бывший управляющий припрячет по случаю приобретенный паспорт и поселится в остзейском раю под собственным именем. На конюшне между тем вновь поднялась суета – закладывали коляску. Карл Модестович удивился мимолетно, увидав хозяйку, отъезжающую со двора не верхом и не в компании всегдашнего поклонника. Кольнуло вдруг беспокойство, подумалось, что станется с нею, когда господин Забалуев осуществит свое коварное намерение предать супругу позору, чтобы скандалом запятнать честное имя князя Репнина и лишить того возможности выдвигать какие бы то ни было обвинения. Немец сердито пожевал ус. К черту сентиментальность! Эта легкомысленная капризная барынька никогда не ценила его дороже старой шляпки и, кажется, искренно полагала, что за сто рублей он с охотою даст себя взнуздать. Или не за сто рублей – за двести? Ist das nicht gleich…* Он только пыль для нее, а пыли не пристало заботиться о башмаках, которые ее топчут. Подавив вздох, Карл Модестович направился в хозяйский кабинет, стараясь думать о приятном – о свободе, сытой и благополучной, ради которой он столько лет позволял самодурам-господам относиться к нему как к лакею, о вожделенной свободе, до которой было теперь рукою подать. Проходя мимо бильярдной, немец услышал глухой стук шаров. Поклонник Елизаветы Петровны, скучая, вероятно, в ее отсутствие, пытался побороть эту скуку, развлекая сам себя. Карл Модестович представил князя, который склонился над зеленым сукном стола, сосредоточенным взглядом выискивая удобную мишень для кия. Серьезный и рассудительный молодой человек, кладезь многих добродетелей, которые он ничтоже сумняшеся принес на алтарь пылкой страсти, ради обладания желанной женщиной пойдя на грязную сделку с ее супругом, переступил через честь и забыл свой долг, долг не перед каким-нибудь провинциальным столоначальником, но перед самим государем-императором. Размышляя, чем грозит Репнину участие в сей истории, – а в том, что отголоски ее рано или поздно достигнут высочайшего слуха, едва ли стоило сомневаться, – немец вновь ощутил укол болезненной ревности. Женскому сердцу тем милее жертвы, приносимые во имя любви, чем выше им цена, и не возможным утратам князя позавидовал сын баварского ткача, а тому, что соперник обретет взамен утраченного. Однако почему он решил, что князь Репнин чем-то рискует? При всей внешней бесхитростности, даже наивности, поручик производил впечатление человека неглупого, и скорее можно было предполагать, что он лишь сделал вид, будто отказался от преследования господина Забалуева – обманул утратившего с годами чутье старого мошенника, имея подлинным намерением избавить от него не только уездное дворянство, но и самоё Елизавету Петровну. Редкая женщина не захотела бы принять подобный дар. Немец криво усмехнулся. Ему нечего было подарить ей, единственной женщине, которая могла заставить его расстаться с мечтою о тихой жизни в домике с мальвами во дворе, а она никогда не оценит того, что для нее он готов был на эту жертву. Утешаясь тем, что ему, по крайней мере, не придется видеть триумфа соперника, управляющий продолжил свой путь в кабинет хозяина. В сейфе лежали старые расписки, какие-то письма, векселя, нить помутневшего жемчуга и несколько десятирублевых ассигнаций. Карл Модестович в задумчивости постучал пальцами по тяжелой железной дверце. Он почти не огорчился тому, что не нашел денег, но легкое чувство досады вкупе с растревоженным любопытством не давали ему покоя. Быть может, он неверно истолковал слова господина Забалуева, и тот поехал в город не отдавать деньги, а добывать – войти в долг к какому-нибудь купчине-толстосуму или гостю из соседней губернии, – ведь не честным же словом собирался он расплачиваться по векселям! Имя последнего кредитора также оставалось для управляющего загадкой, и если раньше он не придавал этой мелкой подробности значения, то теперь таинственность, ее окружавшая, показалась ему подозрительной. Повертев в руках нить жемчуга, немец бросил ее обратно в сейф и захлопнул дверцу. «Болван, – пробормотал он хмуро, – ты просто ищешь предлог, чтобы здесь задержаться. Ты всё уже решил, так будь хозяином своему слову! Покидать усадьбу тайком больше нет смысла, отправляйся сей же час в город, к господину Забалуеву, и объяви ему о своем уходе, и возьми с собою деньги и вещи, чтобы не было соблазна вернуться». Он запер сейф, ключ хотел положить в ящик стола, но передумал, решив отдать его бывшему хозяину при встрече, вышел из дому и на крыльце едва не столкнулся с неожиданно быстро возвратившейся с прогулки хозяйкой. Елизавета Петровна наклонила голову, избегая взгляда управляющего, но немец успел заметить, что глаза у нее покраснели. Тщетно старался он убедить себя, что ему нет и не должно быть дела до слез хозяйки, ноги сами привели его к каретному сараю, где он, как и ожидал, нашел словоохотливого кучера Степку, который поведал управляющему, что возил барыню в усадьбу господ Куроедовых, но Ивана Ксенофонтовича с Ипполитом Ивановичем не случилось дома, а Софья Петровна выслала лакея, сказав, что она больна и не принимает. – Больна? – недоверчиво хмыкнул Карл Модестович. – Барыня-то сначала хотели записку госпоже Куроедовой написать и велели ихнему лакею, чтобы бумагу принес и карандаш, а потом вдруг заплакали и говорят мне: «Поехали домой!» Между сестрами вышла размолвка, только и всего. Раздосадованный, что не оправдались тайные его надежды, а еще больше злясь, что имел глупость на что-то надеяться, Карл Модестович вернулся к себе во флигель и, чтобы отвлечься, занялся разбором бумаг, которых за долгие годы службы у господина Забалуева скопилось у него немало. Обнаружив минут через десять, что пытается читать записи в какой-то тетради, держа ее вверх ногами, он в раздражении отшвырнул тетрадь, собирался было кликнуть служанку – пора было укладывать вещи в дорогу, – но вместо этого налил полный стакан водки, чего никогда не делал раньше, и осушил одним глотком. С облегчением почувствовал, как приятное тепло побежало по жилам, а сознание спасительно затуманилось, и рухнул на кровать, не снимая сюртука. Проснулся он поздним вечером с тупой головной болью и, чтобы вновь не поддаться искушению, выплеснул остатки водки из графина за окно. Умылся, пожевал кислое яблоко, прогоняя горький привкус похмелья и попытался вернуться к разбору записей – напрасно. Между строк вставала она, Лиза… Устав бороться с собой, он сгреб бумаги и, не читая, бросил их в камин, поджег и долго смотрел, как пляшут языки пламени, превращая в пепел последние восемь лет его жизни. Будь что будет! Он предпримет еще одну попытку с нею поговорить и расскажет о вероломных планах ее супруга, если только гнев и обида не настолько застили ей разум, что она откажется внять предостережениям бывшего любовника. Уже в сенях барского дома он спохватился, что забыл сменить мятый сюртук – и это, как и полный стакан водки, с ним тоже случилось сегодня впервые. Возвращаться, однако, он не стал, поднялся во второй этаж и разыскал там Полину. – Ступай к хозяйке, скажи, что мне надобно с ней посоветоваться по неотложному делу. И не мешкай! – прикрикнул он грозно, видя, что девка и ухом не ведет. – Мне торопиться некуда, – ответила нахальная горничная, привычно перекатывая во рту леденец. – А коли дело у вас неотложное, ждите, когда Лизавета Петровна с прогулки вернутся. – Она пошла гулять? В такой час? – Карл Модестович невольно бросил взгляд на окно, за которым уже сгустились сумерки. – С князем? – спросил он и тут же пожалел. Увы, слово не воробей… – Барыня вольны гулять, когда им вздумается и с кем им вздумается, нас с вами не спросясь! – ухмыльнулась Полина. Выругавшись, он сбежал по лестнице и вышел на террасу. Душный августовский вечер отступал перед натиском ночи, в черном безлунном небе сияли холодным светом сотни звезд, но они были слишком далеки, чтобы рассеять притаившийся в густой массе деревьев мрак – фонари на аллеях зажигали только во время съездов гостей. Немец вспомнил, как несколько недель назад на этой же самой террасе продал барону Корфу за пятьсот рублей секрет, который чаял открыть бесплатно, и усмехнулся невесело горькому каламбуру судьбы. Теперь сам он дорого готов был заплатить, чтобы узнать, в каком уголке парка искать Елизавету Петровну и князя Репнина. Вдруг на одной из боковых аллей показалась женская фигурка в светлом платье. «Она!» – обрадовался Карл Модестович, вдвойне ликуя оттого, что возвращается хозяйка домой одна, без князя (наврала подлая девка!), но когда госпожа Забалуева взбежала на террасу и оказалась в круге света, падавшего из окон гостиной, нахмурился. На щеках Елизаветы Петровны играл лихорадочный румянец, волосы были в беспорядке, кружевной воротник платья смят и съехал на бок, будто платье надевали впопыхах и не успели толком расправить. Hol's der Teufel! Забывшись, немец шагнул к ней, схватил за плечи, встряхнул: – Ты была с ним?! Она молча улыбалась. Он помнил эту ее чуть пьяную улыбку, и шалый блеск в глазах, и кожу, матово белевшую в пыльном луче солнца, пробившемся сквозь щель в крыше старой сторожки… Черт побери, он ни с кем не желал делить этих воспоминаний! – Ты была с ним! – он с отвращением оттолкнул ее от себя. Хозяйка издала презрительный смешок и ушла в дом. Вся кровь ударила немцу в голову. То, чего он боялся, все-таки случилось, и так быстро, словно коварной ветренице недоставало только благословения супруга, чтобы пасть в объятия князя Репнина, этого юного баловня Фортуны, не заслужившего ни одного из щедро просыпаемых на его голову даров. – Ваш новый избранник недолго будет вас тешить, Lise, – процедил немец с бешенством, нащупывая во внутреннем кармане сюртука пистолет, полный решимости немедленно отправиться на поиски поручика и застрелить его, где бы ни повстречал, но на нижней ступеньке крыльца вдруг остановился. Нет, он не станет мстить грубо, по-мужицки. Убийство князя Репнина, наделенного полномочиями самим государем, едва ли пройдет незамеченным, будет расследование, и неизвестно, чем окончится это расследование для господина Шуллера – весьма вероятно, что и виселицей. Мало отомстить неверной любовнице; чтобы почувствовать полное удовлетворение от свершившейся мести, сам мститель должен остаться безнаказанным.
----------------------------------- * Не все ли равно (нем.)
Отправлено: 24.11.10 17:53. Заголовок: Gata пишет: Карл Мо..
Gata пишет:
цитата:
Карл Модестович удивился мимолетно, увидав хозяйку, отъезжающую со двора не верхом и не в компании всегдашнего поклонника. Кольнуло вдруг беспокойство, подумалось, что станется с нею, когда господин Забалуев осуществит свое коварное намерение предать супругу позору, чтобы скандалом запятнать честное имя князя Репнина и лишить того возможности выдвигать какие бы то ни было обвинения.
Мерзавец! Gata пишет:
цитата:
Забывшись, немец шагнул к ней, схватил за плечи, встряхнул: – Ты была с ним?! Она молча улыбалась. Он помнил эту ее чуть пьяную улыбку, и шалый блеск в глазах, и кожу, матово белевшую в пыльном луче солнца, пробившемся сквозь щель в крыше старой сторожки… Черт побери, он ни с кем не желал делить этих воспоминаний!
Если честно, совершенно не жалко Карлушу! Gata пишет:
цитата:
во внутреннем кармане сюртука пистолет, полный решимости немедленно отправиться на поиски поручика и застрелить его, где бы ни повстречал, но на нижней ступеньке крыльца вдруг остановился. Нет, он не станет мстить грубо, по-мужицки.
Надеюсь, что дело до этого все же не дойдет... Gata, спасибо за проду, но только это очень жестоко, обрывать все в такой момент!
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 91
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
). Особенно сценка на пруду. А потом горькое разочарование. Бедный Мишка. Только, памятуя, Гатин намек на неканоническую пару, чувствую, не видать здесь Мише такого счастья, как Лиза. 
Я рада, что тебе интересно 
Сейчас подкину проду :) 
Вроде сериальная Нюшка не подавала признаков кретинизма. А тут просто рецидив. 
Соня тут либо лицемерка, либо ханжа. Не знаю, что хуже. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
