Отправлено: 19.12.09 17:24. Заголовок: "Когда настанет время узнать" - 2

Название: "Когда настанет время узнать"
Рейтинг: PG-13
Жанр: Мелодрама
Сюжет: по мотивам романов Рафаэля Сабатини, сериалов "Бедная Настя" (в основном) и "Одна ночь любви" (чуть-чуть)
Герои: Владимир, Анна, И.И.Корф, семья Долгоруких и несколько неглавных персонажей из ОНЛ
Примечание автора: спасибо Царапке и Gata Blanca за советы при написании фика

Начало<\/u><\/a>

 Отправлено: 02.03.11 18:59. Заголовок: Тоффи, спасибо за пр..

Тоффи, спасибо за продолжение! Нечасто вы нас балуете, зато всегда помногу, и насыщенно. Помещенные в другую реальность, герои БН являют новые грани, и эти грани не вызывают неприятия. Даже откровенное негодяйство Андрея уже стало казаться естественным :)

Тоффи пишет:

цитата:

Глаза его расширились, и первоначальное изумление, отразившееся на его землисто бледном лице, уступило место ликующей радости. — Вера! — крикнул он в полный голос. — Ве… — и, не договорив до конца, но бесконечно счастливый, покинул этот мир.

Надеюсь, ИИ не будет являться сыну привидением, чтобы долбить ему - женись на Анне!

 Отправлено: 03.03.11 06:52. Заголовок: Gata пишет: Даже от..

Gata пишет:

цитата:

Даже откровенное негодяйство Андрея уже стало казаться естественным :)

Для меня это всё-таки не привычно. Андрей в БН был тюфяк, мямля, но не подлец. А тут такой прям злодейский парень вместе с МА.

Спасибо за проду. Жаль, что редко.

 Отправлено: 03.03.11 08:04. Заголовок: Светлячок пишет: А ..

Светлячок пишет:

цитата:

А тут такой прям злодейский парень вместе с МА

Здесь он больше похож на маму :)

 Отправлено: 18.04.11 18:44. Заголовок: Спасибо за отзывы, з..

Спасибо за отзывы, за внимание к моему фику и за терпение!

Светлячок пишет:

цитата:

Для меня это всё-таки не привычно. Андрей в БН был тюфяк, мямля, но не подлец. А тут такой прям злодейский парень вместе с МА

Мне пришлось пожертвовать сходством Андрея с оригиналом, потому что в остальном семья Долгоруких идеально вписывалась в этот сюжет. Простите, если такое перевоплощение вам неприятно. Надеюсь, главные герои получились симпатичнее?

Gata пишет:

цитата:

Надеюсь, ИИ не будет являться сыну привидением, чтобы долбить ему - женись на Анне!

Никаких привидений не будет, но тени прошлого еще обязательно всплывут.

 Отправлено: 18.04.11 18:45. Заголовок: Глава XVII. В то в..

Глава XVII.

В то время, пока Иван Иванович умирал в своей спальне, поручик Писарев и два его помощника деловито перетряхивали содержимое письменного стола барона, скрупулезно обследуя каждый попавший им в руки клочок бумаги. Из этого вы можете сделать вывод, что поручик относился к числу людей, ставивших дело превыше любых иных соображений.
Жандарму, выстрелившему в Ивана Ивановича, он велел убираться восвояси и на коленях молить Бога, чтобы этот опрометчивый поступок не привел его на виселицу. Четвертого помощника Писарев отправил с донесением к князю Андрею Долгорукому, от ответа на которое зависела дальнейшая судьба молодого Корфа.
Обыск между тем продолжался, переместившись в спальню, где лежал усопший. Там тоже все было перевернуто вверх дном: каждый уголок, каждая щелочка были внимательно осмотрены, из-под покойного вытащили тюфяк и вспороли его, и даже Владимир с Никитой были обысканы с головы до пят. Но трудолюбивые подручные поручика Писарева напрасно выставляли на показ свое рвение: им не удалось обнаружить ни единого доказательства изменнической деятельности хозяина квартиры или его гостя. На свидетельства о рождении Владимира и смерти его матери ищейки взглянули лишь мельком, сочтя их не относящимися к делу и не догадываясь, какой интерес они могут представлять.
Но, если ни в бумагах, ни в вещах покойного не отыскалось улик, изобличающих его как заговорщика, то в документах, удостоверяющих личность самого Ивана Ивановича, недостатка не было. Эти документы поручик Писарев предусмотрительно захватил с собой, надеясь под их прикрытием избежать неприятных вопросов о причине гибели барона. Никаких вопросов, однако, не последовало. Графу Бенкендорфу доложили, что один из жандармов застрелил Корфа-Рязанова в целях самозащиты, когда старый барон выхватил пистолет в ответ на предъявленный ему приказ об аресте.
Сначала начальник Третьего отделения выразил негодование по поводу того, что его нерасторопные полицейские не сумели взять заговорщика живым, но по зрелом размышлении пришел к выводу, что преувеличивает размер ущерба, нанесенного его делам этой смертью: старый Корф, за которым укоренилась слава на редкость упрямого человека, никогда бы не сознался ни в одном из своих преступлений, с каким бы пристрастием его ни допрашивали, а судебное разбирательство, не дав ожидаемых результатов, завершилось бы преданием огласке факта существования заговора, что меньше всего отвечало интересам его величества.
Там, где из небытия поднималась тень декабрьского заговора, граф Бенкендорф предпочитал поступать с величайшей осторожностью. Огласка могла превратить тлеющие угольки в пламя вселенского пожара, в то время как главной целью этого ловкого и хитрого человека было не раздувать, а тушить пожары, где бы он ни наткнулся на их очаги.
Что до Андрея Долгорукого, то, произойди эта трагическая история на сутки раньше, он не преминул бы послать поручику Писареву приказ о немедленном аресте Корфа по подозрению в причастности к пресловутому заговору. Но утром того самого дня ему нанесла визит мать, донельзя возбужденная новостью, которой поспешила с ним поделиться: Петр Михайлович, соблазненный посулами Корфа, переметнулся-таки на сторону заговорщиков. Теперь, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги против Корфа, им надлежало удостовериться, насколько глубоко запутался князь в паутине заговора, и не приведет ли арест Владимира к куда более плачевным последствиям, чем разоблачение мошенничества при строительстве храма. Все эти соображения княгиня выложила своему сыну. Тот позеленел от злости.
— Позвольте, матушка, — заметил он, — но ведь именно к этим аргументам я прибег в нашем последнем разговоре, когда вам угодно было назвать меня безмозглым остолопом за то, что я не видел способа устроить наше дело без вовлечения в него моего отца.
— Разве? — презрительно пожала плечами Мария Алексеевна. — Я назвала вас безмозглым остолопом? Тогда я польстила вам: вы еще безнадежнее, чем я предполагала. Глупец, неужели же вы не видите разницы между тем, как именно будет раскрыт заговор: из вашего сообщения шефу жандармов или на допросе Корфа? Если бы граф Бенкендорф получил все нити заговора из ваших рук, вы смогли бы выторговать у него поблажку!
Упреки матери вывели Андрея из себя.
— Может быть, я и болван, как вы изволили выразиться, но я никак не возьму в толк, чем нынешнее положение вещей отличается от того, что было несколько дней назад?
— Ничем не отличается, но мы думали, что будет отличаться, — досадливо объяснила княгиня. — Мы решили, что ваш отец не продастся заговорщикам, рассчитывая на его трусливую осторожность. Но, похоже, мы с вами ошиблись. Он запродал свою душу Корфу, связав нас этим по рукам и ногам.
Андрей понял, наконец, а, поняв, почувствовал себя между Сциллой и Харибдой. Когда вечером к нему нагрянул посланец Писарева, он заскрежетал зубами от ярости, злясь, что вынужден пребывать в бездействии, в то время как рыбка уплывает из его сетей. Он передал поручику распоряжение оставить Корфа в покое — до тех пор, разумеется, пока они сообща не договорятся о принятии каких-либо мер.
С плеч предприимчивого жандармского офицера как будто гора свалилась. Будучи арестованным, Корф вполне мог выдвинуть обвинение против убийц Ивана Ивановича, а поручик догадывался, что его шефу, графу Бенкендорфу, скандал вокруг этого дела не придется по душе. Писарев очень надеялся, что, отпустив Корфа на все четыре стороны, он тем самым оградит генерала от ненужного беспокойства, и оказался прав.
Непоправимое несчастье, внезапно обрушившееся на Владимира, заставило его позабыть об обстоятельствах, послуживших тому причиной. Да и против кого было ему возбуждать судебное преследование — против Третьего отделения, от чьего имени выступал поручик, явившись с ордером на арест старого барона? Или против жандарма, нажавшего на курок пистолета? И тот, и другой являлись всего лишь бездушными инструментами громоздкой машины имперского правосудия.
В первые часы Владимир ощущал свое горе особенно остро; боль потери казалась невыносимой, а пронзительное чувство одиночества — просто ужасным. Покойный был единственным близким ему на земле существом — человеком, заменившим ему друзей и родных. Теперь Владимир остался один на всем белом свете; совершенно один. В своем несчастье он сделался эгоистом, горюя о том, чего лишился со смертью Ивана Ивановича. Но к его безысходной скорби примешивалось утешительное сознание того, что приемный отец ушел из жизни в тишине и покое собственной спальни, до последней минуты видя возле себя заботливые дружеские лица. Жизнь его не была счастливой: яд мести отравил ее, подобно червю, пожирающему изнутри сочную мякоть спелого плода. Иван Иванович скончался. И с момента его разоблачения это роковой выстрел был самым милостивым подарком из уготованных ему судьбой. А ведь могли быть и суд, и виселица, и жесточайшая моральная пытка, предшествующая смерти в петле. Случившееся в доме на Морской улице было лучше — в тысячу раз лучше, и Владимир благодарил небеса за то, что они распорядились именно так, а не иначе.
Обо всем этом он размышлял, спустя два дня провожая тело Ивана Ивановича к его последнему пристанищу, и боль, разрывавшая его сердце, как будто бы немного притупилась, но вспыхнула с новой, мучительной силой, когда он услышал глухой стук комьев земли о крышку гроба, в котором покоились останки того, кто был ему отцом, матерью, братом и — целым миром.
Постояв немного у свежего могильного холмика, он побрел к выходу с кладбища, но возле самых ворот кто-то робко дотронулся до его плеча. Владимир резко повернулся и прямо перед собой увидел огромные голубые глаза Анны. Девушка была закутана в длинный темный плащ с капюшоном, который в тот момент откинула с лица. Недоумевая, как она могла очутиться здесь, Владимир повел взглядом по сторонам и приметил у церковной ограды, шагах в пятидесяти от ворот, поджидавший ее наемный экипаж.
— Я пришла сказать, как глубоко сочувствую вашему горю, — произнесла она.
Он смотрел на нее, не скрывая изумления.
— Как вы узнали?
— Догадалась, — ответила она. — Я слышала, что вы были с ним до самого конца, а о случившемся проговорилась Мария Алексеевна. Андрей Петрович получил известие от полицейского чиновника, собиравшегося арестовать некоего господина Рязанова. Я догадалась, что он и был вашим приемным отцом, как вы его называли. И вот я здесь — чтобы выразить вам мои соболезнования.
Он схватил ее руки и пылко поцеловал, в чем рьяный поборник нравственности усмотрел бы нарушение всех мыслимых и немыслимых приличий.
— Это так мило и любезно с вашей стороны, — произнес он.
Она увлекла его назад, в прохладную тень аллеи, тянувшейся вдоль высокой кладбищенской ограды. Корф механически двигался за ней следом, едва понимая, куда она его ведет. Ее сочувствие разбередило кровоточившую рану, вновь наполнив его душу тоской и болью.
— Там похоронено мое сердце, — проговорил он, указывая рукой на ряд могил, где еще копошились люди с лопатами. — Из всех живущих на земле он один любил меня.
— Вы ошибаетесь, — в ее мягком голосе прозвучало больше печали, чем упрека.
— Нет, не ошибаюсь. Мое горе эгоистично: я скорблю о самом себе и о моем одиночестве. Это свойственно любому из нас. Когда мы говорим, что оплакиваем умершего, правильнее было бы сказать, что мы скорбим о живых. Им лучше там, чем здесь — всем тем, кто покинул этот жестокий мир, — а мы не правы, оплакивая их уход.
— Не говорите так, — попросила она. — Это причиняет страдания.
— Правда имеет обыкновение ранить, вот почему, не желая страдать, мы столь часто избегаем ее, — он вздохнул. — Но вы были так добры, придя сюда и принеся слова вашего искреннего сочувствия. Если что-то и могло рассеять беспросветный мрак моей скорби, то это только вы — вы и ваше сочувствие.
В молчании они дошли до конца аллеи и повернули обратно. Но то было не бессмысленное молчание двух людей, не имевших, что сказать друг другу. То было тяжелое, печальное молчание, навеянное угрюмыми мыслями одного из них и глубоким сопереживанием другой. Наконец, она решилась заговорить, спросив, что он теперь собирается делать.
— Вернусь в Италию, — ответил он. — Вероятно, было бы лучше, если бы я никогда не появлялся в России.
— Я так не думаю, — сказала она просто, откровенно и без тени кокетства, бывшего неуместным в данном месте и в данных обстоятельствах.
Он искоса взглянул на нее, потом остановился и отвернулся.
— Я рад, — вымолвил он. — Вы облегчаете мой отъезд.
— Но я не это имела в виду! — воскликнула она, протягивая к нему руки. — Я имела в виду совсем не то, о чем вы подумали — вы знаете, вы знаете, о чем я говорила. Вы знаете — не можете не знать, — какие чувства толкнули меня к вам в этот горький час, когда вы так нуждаетесь в утешении и поддержке. И как жестоко звучат после этого в ваших устах слова о том, что за этой оградой похоронено единственное живое человеческое существо, любившее вас!
Он сжал ее руки в своих.
— Умоляю вас, ни слова больше! — проговорил он хриплым голосом, со странным блеском в глазах и лихорадочным румянцем на лице. — Ни слова больше, иначе я забуду о том, кто я есть, и брошусь в омут этого безрассудства.
— Безрассудство, Владимир? — ее голубые глаза встретились с его серыми.
— Не просто безрассудство — полное безумие. Все сильные чувства — это сплошное безумие. Оно пройдет, и вы будете благодарны мне за то, что я оказался достаточно сильным человеком и не позволил этому безрассудству захлестнуть вас.
— А кроме этого… кроме этого, нет ничего, что могло бы стать между нами?
— Ничего другого, — ответил он. — Но одного этого более, чем достаточно. У меня нет имени, чтобы предложить его женщине.
— Имя? — отозвалась она презрительно. — Вы полагаете, что я придаю этому какое-то значение? Над вами довлеют глупые предрассудки.
— В покорности предрассудкам состоит смысл нашей жизни, — вздохнул он.
Нетерпеливо притопнув ногой, она продолжала:
— Владимир, вы сказали, что любите меня, и, сказав так много, наделили меня правом — а я понимаю это именно так — говорить с вами о том, о чем я сейчас говорю. Вы один во всем мире, без родных и близких. Единственный человек, заменивший вам их всех, похоронен здесь. И вы один вернетесь в Италию?
— А! — издал он восклицание. — Теперь я понимаю. Понимаю. Жалость побудила вас сделать то, что вы сделали, — жалость и сочувствие к моему одиночеству. Не правда ли, Анна?
— Не стану отрицать, без жалости я не набралась бы смелости придти к вам. Да и зачем мне отрицать, если это жалость, которая не может ни обидеть вас, ни оскорбить, жалость, которая родилась из любви к вам, Владимир?
Он положил руки ей на плечи, награждая ее пылким взглядом.
— Дорогая моя, — произнес он. — Вы оказываете мне великую честь. — А потом его руки соскользнули с ее плеч, безвольно упав вниз. Он вздохнув и мрачно покачал головой.
— И все-таки — нет. Когда я попрошу вашего опекуна отдать вас мне в жены, что я отвечу ему на вопрос о моем происхождении — о моей семье, родителях, и на тому подобные вопросы, на которые он имеет право требовать ответа?
Она заметила, как сильно он побледнел.
— Стоит ли в это углубляться? Человек — это то, что есть он сам, а не его отец или фамилия. — Она осеклась. — Вы заставляете меня умолять, — добавила она, заливаясь стыдливым румянцем. — Я не стану продолжать, ибо и так уже сказала больше, чем намеревалась, а вы проявили недостаточно милосердия, позволив мне зайти так далеко. Довольно! Вам известны мои мысли — мои самые сокровенные мысли. Вам известно, как мало меня волнует отсутствие у вас имени. Вам решать, что делать дальше. А сейчас я ухожу; мне пора домой.
Он поклонился и попытался еще раз выразить чувство глубочайшего восхищения ее благородством. Потом проводил девушку до ворот и помог ей сесть в карету.
— Что бы я ни решил, Анна, — сказал он ей на прощание, — это будет решение, которое я сочту наилучшим для вас, а не для себя; мне нет нужды размышлять или сомневаться — что бы я ни решил, верьте мне, когда я говорю от всего сердца, что один этот короткий час озарил всю мою мрачную жизнь светом дивной радости.

 Отправлено: 19.04.11 06:38. Заголовок: Тоффи пишет: старый..

Тоффи пишет:

цитата:

старый Корф, за которым укоренилась слава на редкость упрямого человека, никогда бы не сознался ни в одном из своих преступлений, с каким бы пристрастием его ни допрашивали

Очень точное резюме ИИ от Бени.

Анна и Владимир в романтичном ореоле = сладкий диетический морсик. Спасибо за продолжение, Тоффи.

 Отправлено: 21.04.11 15:34. Заголовок: В фике все герои не ..

В фике все герои не похожи на сериальных, ИМХО. Я почти никого не узнаю, но история интересная. Тоффи, спасибо за продолжение. Жаль, что так редко. Я успеваю забыть к новой главе, о чем было в предыдущих.

 Отправлено: 26.05.11 18:50. Заголовок: Тоффи пишет: В то в..

Тоффи пишет:

цитата:

В то время, пока Иван Иванович умирал в своей спальне, поручик Писарев и два его помощника деловито перетряхивали содержимое письменного стола барона, скрупулезно обследуя каждый попавший им в руки клочок бумаги. Из этого вы можете сделать вывод, что поручик относился к числу людей, ставивших дело превыше любых иных соображений.

Хоть кто-то написал про добросовестного Сержика.

 Отправлено: 17.06.11 18:21. Заголовок: Спасибо за отзывы! h..

Спасибо за отзывы!

Роза пишет:

цитата:

Анна и Владимир в романтичном ореоле = сладкий диетический морсик

Мне показалось, или это было сказано немножко с иронией? Но мне все равно очень приятно, что вы читаете

Алекса пишет:

цитата:

В фике все герои не похожи на сериальных

Очень жаль, что сложилось такое впечатление. Я пишу про моих любимых героев из сериала, но поставленных в другие условия. Только Андрея я сделала безусловно отрицательным персонажем, каким он не был в сериале, но и в нем найдутся проблески человечности. Иван Иванович, как может показаться, другой, но он тоже всю жизнь посвятил воспитанию чужого ребенка, и умер в момент, когда хотел изменить его судьбу. Остальные - Владимир, Анна, супруги Долгорукие - все в каноне, на мой взгляд.

 Отправлено: 17.06.11 18:21. Заголовок: Глава XVIII. Цепки..

Глава XVIII.

Цепкие объятья соблазна душили Владимира, как щупальца спрута. Два дня он не покидал дом, избегая людского общества и борясь с этим соблазном, пока не пришел, наконец, к решению. Он отправится к Петру Михайловичу официально просить руки его воспитанницы и будет откровенен с князем, насколько возможно, сообщив ему правду о своем социальном положении, но умолчав имена родителей.
Он велел Архипу вызвать наемный экипаж и, облаченный в траурный, но элегантный костюм, приказал ехать в особняк Долгоруких.
Всецело погруженный в свои мысли, он не придал значения необычной суете у входа в дом. За чугунной решеткой во дворе особняка стоял экипаж, возле которого собралась небольшая толпа, гудевшая, как встревоженный пчелиный рой.
Корф взбежал по ступенькам, не замечая ни зевак, ни угрюмой физиономии швейцара, отворившего ему дверь. Лакеи в холле сгрудились в тесную кучку и что-то обсуждали трагическим шепотом — столь увлеченно, что не обратили внимания на вошедшего Владимира, пока он не похлопал по плечу одного из них.
— Что такое? — осведомился он. — Неужели в этом доме гость должен сам о себе докладывать?
Они чуть-чуть расступились и с любопытством воззрились на него.
— Передайте его сиятельству низкий поклон от меня и скажите, что я хотел бы с ним побеседовать.
Они в нерешительности переглядывались, не зная, что ответить; наконец, вперед выступил дворецкий:
— Вы не знаете последних новостей, господин барон? — спросил он скорбным голосом и со скорбным выражением на лице.
— Новости? — переспросил Корф, заинтригованный этой мрачной таинственностью. — Какие новости?
— Его сиятельство очень плох. Нынче утром с ним случился удар, когда за ним пришли.
— Удар? — удивился Владимир. — Когда за ним пришли? — повторил он, пораженный интонацией, с которой произнес эти слова дворецкий. — Кто за ним пришел?
— Разве вы не слышали, господин барон? — и, увидев непонимающее выражение на лице Корфа, поспешил объяснить, не дожидаясь новых вопросов: — Вчера князь Михаил Воронцов обвинил его сиятельство в причастности к мошенничеству при каком-то строительстве, и сегодня утром за ним явился конвой.
Корф издал изумленное восклицание, к которому примешивалась тревога.
— И после этого с ним случился удар, вы говорите? — спросил он.
— Апоплексический удар, господин барон. Сейчас у него доктор, пускает ему кровь. Я думал, что вам уже все известно. Весь город об этом говорит.
Услышанное произвело столь сильное впечатление на Владимира, что он не смог сразу найти слова для ответа, ощутив, однако, что известие о внезапной болезни князя Долгорукого не пробудило в его душе ни печали, ни сострадания.
— Мне очень жаль, — выдавил он, наконец, и, немного поразмыслив, спросил: — Не могу ли я, в таком случае, поговорить с мадемуазель Платоновой?
Дворецкий проводил его в маленькую светлую комнату в глубине дома, которую занимала Анна. За недолгое время, что он провел там в ожидании, Владимир попытался осмыслить сложившуюся ситуацию, и соблазн, с которым он тщетно боролся в течение этих трех дней, овладел им сильнее прежнего. Если Петр Михайлович умрет, соблазн одержит верх, и у него уже не останется причин для колебаний. Анна сделается такой же одинокой, как и он сам, и жизнь в доме Долгоруких, откуда она хотела сбежать еще в ту пору, когда хозяином был князь, теперь превратится для нее в сущий ад. А увезти девушку из этого холодного и негостеприимного дома он сможет не иначе, как в качестве своей супруги.
Анна вошла неожиданно — очень бледная и с испуганными глазами. Схватив его протянутые руки, она сделала робкую попытку улыбнуться:
— Как мило с вашей стороны навестить меня в такое время.
— Вы ошибаетесь, — произнес он, — хотя в этом нет ничего противоестественного. Я не знал о несчастье, случившемся с князем, и пришел просить у него вашей руки.
На ее щеках проступил бледный румянец.
— Вы приняли решение, да?
— Я решил возложить принятие решения на Петра Михайловича, — ответил он.
— А теперь?
— Теперь мне кажется, что мы должны решать все сами — если его сиятельство умрет.
Она мгновенно посерьезнела.
— У доктора есть надежда, — сказала она и добавила с несчастным видом: — Но я не знаю, о чем молиться: то ли о его выздоровлении, то ли о смерти.
— Почему?
— Потому что, если он выживет, будет только хуже. Жандармский офицер уже начал просматривать бумаги Петра Михайловича в поисках доказательств его вины и, наверное, в этот самый момент обыскивает в библиотеке его секретер.
Корф содрогнулся. Упоминание о секретере князя Долгорукого живо нарисовало в его воображении ящик с потайным дном, в котором князь спрятал письмо от Каульбаха и свое ответное послание, от первой до последней строчки пронизанное изменой. Когда секрет ящика будет раскрыт, а бумаги найдены, князь, несомненно, погиб, и, если оправится от апоплексического удара, то лишь для того, чтобы отправиться на виселицу. Осознав это, Владимир едва не впал в отчаяние, но тут на него снизошло озарение: кровь князя неизбежно окажется и на его руках, ибо именно он, и никто другой, разыскал его, намереваясь склонить его к предательству, и привез письмо от самозваного наследника трона. Владимир почувствовал, как ледяной ужас сдавил ему грудь. Он не может оставаться безучастным наблюдателем, не может позволить событиям придти к трагическому концу; он должен предотвратить разоблачение, если, конечно, это в его силах, иначе весь остаток жизни ему придется раскаиваться в том, что он не спас отца от смертного приговора по обвинению в государственной измене. Он твердо и бесповоротно отказался от своих намерений погубить Долгорукого и теперь не мог допустить, чтобы гибель князя последовала в результате нелепого стечения обстоятельств.
— Его бумаги необходимо спасти, — бросил он коротко. — Я сейчас же иду в библиотеку.
— Но офицер уже там, — напомнила Анна.
— Не имеет значения, — сказал он, направляясь к двери. — В секретере его сиятельства находятся документы, которые могут стоить ему головы, если попадут в руки властей, — добавил он, заставив ее похолодеть от страха.
— Значит, вы… вы?! — выдохнула она. — Это правда, что вы…?
— Правда, — подтвердил он.
— Андрей знает это, — сообщила она. — Он говорил мне. Но если… если вы во всем этом замешаны… вам угрожает опасность! — воскликнула она, бросаясь к нему; на ее милом лице отразились волнение и страх.
— Я не хочу об этом думать. Если Петр Михайлович погибнет из-за своего причастия к заговору, для меня это будет означать нечто худшее, чем просто смерть — хотя и не ту смерть, которую вы подразумеваете.
— Но что вы можете сделать?
— Это я и хочу узнать.
— Тогда я пойду с вами, — заявила она. Он поколебался мгновение, глядя на нее, а потом распахнул и придержал дверь, пропуская девушку вперед, и последовал за ней.
Они пересекли холл и вместе вошли в библиотеку. Секретер князя Долгорукого был вскрыт, и, склонившись над ним, спиною к вошедшим, в его многочисленных ящиках рылся человек в мундире жандармского поручика. Он повернулся на стук захлопнувшейся двери.
— Ба! — воскликнул Корф. — Опять господин Писарев. Вы вездесущи, сударь.
Поручик выпрямился, приветствуя их, и заговорил непривычно резким голосом, с неестественной, будто примерзшей к его лицу, улыбкой:
— Что вы здесь ищите?
— Как раз об этом я хотел спросить вас: что вы здесь ищите? Хотя это ясно и без слов. Думаю, что я смог бы вам помочь.
— Не сомневаюсь, что вы смогли бы, — ответил Писарев с новой злобой, к которой теперь примешивалась некоторая доля иронии. — Я никогда в этом не сомневался! Но, если вы уйдете, я продолжу мои поиски без вашей помощи.
Корф, как ни в чем ни бывало, пересек комнату; Анна застыла у двери безмолвным зрителем, стараясь справиться с терзавшей ее тревогой.
— Вы очень грубы сегодня, поручик, — любезно произнес Владимир. — Очень грубы и совершенно неправы. Я мог бы оказаться для вас полезным другом и помощником.
— Однажды я уже имел честь встретить в вашем лице и того, и другого, — состроил кислую мину Писарев.
— У вас отменное чувство юмора, — польстил ему Корф.
— И отменный нюх на заговорщиков, — парировал тот.
— За этим мошенником всегда останется последнее слово, — засмеялся Владимир, обращаясь к Анне.
— Послушайте, господин барон, — проговорил Писарев почти зловеще. — Я бы арестовал вас еще месяц назад, если бы кое-кто из моих друзей не преследовал другую цель.
— Вы шокируете меня своими словами, поручик. Моя вера в человеческую природу изрядно поколеблена. Я почитал вас достойным человеком, господин Писарев, но, похоже, что вы всего-навсего жалкий плут, пренебрегающий своими обязанностями перед государством. Я непременно поставлю об этом в известность графа Бенкендорфа.
— Очень скоро вам представится такая возможность, черт возьми! — проворчал Писарев. — Всего наилучшего, барон! А я должен делать свое дело, — и он отвернулся к секретеру.
— Напрасный труд, — заметил Владимир, доставая из кармана трубку и кисет. — Вы можете рыться в этом секретере до самого Судного дня и не найти того, что вы ищите, даже если разрубите его на куски. Этот милый шкафчик имеет крошечный секрет, который я хочу вам продать.
Поручик вновь повернулся, и его хитрые злобные глазки с подозрением забегали по лицу Корфа, на котором бродила блаженно-ленивая улыбка.
— Продать секрет? — переспросил он. — Тайник, в котором ничего нет?
— Вы так полагаете? Фи! Это совсем не в вашем духе, господин Писарев. Письмо — то самое письмо, которое вы безуспешно пытались найти тогда на станции, — находится здесь, — и он постучал указательным пальцем по полированной крышке секретера. — Но вам не отыскать его без моей помощи. Оно надежно спрятано — столь же надежно, как и в моем сюртуке в тот день, когда вы учинили мне личный досмотр. Итак, поручик, вы согласны заключить со мной сделку? Вы сэкономите себе уйму времени.
Писарев смотрел на него, задумчиво склонив голову на бок.
— На каких условиях? — осведомился он холодно. Его мозг трудился в настоящий момент над решением весьма непростой головоломки: какую цель преследует откровенность, поверить в которую ему мешала врожденная подозрительность? Возможно, Корф и считает его глупцом, но сам-то он себя к таковым не причисляет ни в коем случае!
— Ага, — сказал барон, — это уже больше похоже на человека, которого я знаю. — Он повертел в руках кисет, намереваясь набить трубку, и неожиданно память, а не вдохновение, на которое он сначала надеялся, подсказала ему остроумный выход. — Вы когда-нибудь видели «Постоянную пару», господин поручик? — спросил он.
— Постоянную пару? — эхом переспросил Писарев и, слегка озадаченный, не мог, все же, удержаться, чтобы не пошутить: — Мне ни разу не доводилось встретить пару, могущую похвастаться постоянством, — по крайней мере, до сих пор.
— Да вы весельчак, господин Писарев! Но я имел в виду водевиль «Постоянная пара».
— Ах, водевиль! Да, действительно, я, кажется, видел его пару лет назад. Но какое он имеет отношение…
— Сейчас поймете, — сказал Корф с улыбкой, которая жандармскому поручику очень не понравилась. — Вы не помните уловку, к которой прибег виконт д’Оноре, чтобы избавиться от общества назойливого старого болвана, который ужасно ему докучал? Не помните, что он сделал?
Писарев не без тревоги наблюдал за Владимиром.
— Не помню, — сказал он, на всякий случай опуская руку в карман, где лежал пистолет. — И что же он сделал?
— Я покажу вам, — сказал Корф. — Смотрите! — и неуловимо быстрым движением вытряхнул содержимое кисета прямо в лицо Писареву.
Взвыв от боли и прижав ладони к глазам, тот отпрянул назад, неосознанно сыграв в жизни роль надоедливого старика из вышеупомянутого водевиля. Волчком вертясь по комнате и протирая кулаками глаза, которые жгло и резало так, что невозможно было разлепить веки, он верещал и, не стесняясь в выражениях, поминал всех рогатых обитателей преисподней.
— Это пройдет, — успокоил его Владимир. — Немного воды, и с вами все будет в порядке. — Он подошел к двери и, распахнув ее, крикнул: — Эй, кто-нибудь!
Два или три лакея прибежали на его зов. Барон сгреб ослепшего и визжащего поручика за плечи и подтолкнул к порогу, препоручив заботам слуг:
— С этим господином произошел несчастный случай. Дайте ему воды умыться — теплой воды. Вот так! Ступайте с ними, господин Писарев. Уверяю вас, боль в глазах очень скоро пройдет.
Он закрыл за ними дверь, провернул ключ в замке и, мрачно улыбаясь, посмотрел на Анну. Потом быстро прошел к секретеру; девушка следовала за ним.
Он сел и вытащил нижний правый ящик, как делал это недавно Петр Михайлович. Запустив руку в образовавшуюся пустоту, он несколько минут безрезультатно ощупывал внутренние стенки; ничего не обнаружив, он возобновил поиски, но уже медленнее, дюйм за дюймом, не ослабляя нажатие пальцев, пока, наконец, не наткнулся на заветную пружинку. Миниатюрный тайник открылся. Владимир вынул из него какие-то бумаги и разложил перед собой на откидной доске секретера. То были документы, которые он искал, — письмо Каульбаха и ответное — князя Долгорукого, запечатанное в конверт и готовое к отправке.
— Их необходимо сжечь, — сказал он, — и сжечь сейчас же, ибо наш упрямый поручик может вернуться или прислать сюда кого-нибудь из своих людей. Позовите кого-нибудь из слуг и попросите принести зажженную свечу.
Она поспешила к двери и, в точности выполнив его просьбу, вернулась назад, взволнованно и часто дыша.
— Вы должны уехать, — проговорила она с мольбой. — Вы без промедления должны покинуть Россию.
— Да, задерживаться здесь было бы неразумно, — согласился он. — А вы? — протянул он к ней руки.
— Я приеду к вам, — пообещала она. — Я приеду к вам, как только дядюшка поправится или… или умрет.
— Вы все обдумали, дорогая? — спросил он, привлекая ее к себе и заглядывая в милые голубые глаза.
— Мне не будет счастья вдали от вас.
Им вновь овладели сомнения.
— Скажите Петру Михайловичу. Скажите ему все, — попросил он. — И прислушайтесь к тому, что он ответит. Его мнение станет для вас мнением всего мира.
— Какое мне дело до всего мира, Владимир? — воскликнула она. — Вы — мой мир!
Стук в дверь прервал их диалог. Барон мягко отстранил девушку и пошел открывать. На пороге стоял слуга с зажженной свечой. Владимир взял ее, поблагодарил кивком головы и захлопнул дверь прямо у него перед носом, несмотря на то, что он порывался что-то сказать.
Поворот ключа в замке, несколько шагов — и Корф вновь был рядом с секретером.
— Надо убедиться, что там ничего больше нет, — сказал, поднося свечу к зияющему чернотой отверстию. В первый момент ему показалось, что тайник пуст; но, передвинув свечу в глубь проема, он заметил на самом дне что-то белое. Сунув туда руку, он извлек небольшой сверток, перевязанный шелковой лентой, когда-то зеленой, но со временем вылинявшей до желтизны. Положив его на столешницу, Владимир продолжил поиски, и вскоре пришел к выводу, что опорожнил тайник до конца. В укромном уголке не осталось ни единого клочка бумаги. Тогда он со спокойной душой придавил крошечную створку, закрыв тайник, и водворил ящик на прежнее место.
Анна, облокотившись на секретер, не без любопытства наблюдала за тем, как барон принялся распаковывать сверток. Узел легко развязался, и на столешницу высыпалось около полудюжины листков.
Они издавали странный запах — смешанный запах времени и духов, которыми некогда были надушены. Внезапно к горлу Владимира подступил комок, и он не мог объяснить, почему вдруг так защемило сердце, чем повеяло на него от этих старых бумаг: то ли предостережением, то ли пророческим предчувствием того, что ему предстояло узнать.
Он расправил первый листок, сложенный в несколько раз — это было какое-то письмо; чернила, которыми оно было написано, выцвели и порыжели с годами. Тонкий, изящный почерк показался Владимиру смутно знакомым. Он взглянул на подпись внизу страницы, и строчки поплыли у него перед глазами: «Вера». «Вечно твоя, Вера», — прочитал он, и мир вокруг него исчез; все мысли, все его существо, все чувства будто сконцентрировались в его глазах, обращенных сейчас к обрывку обманутых женских надежд. Но он не стал читать это письмо: ему представлялось кощунственным прикасаться к тайне того, что девушка, ставшая впоследствии его матерью, написала много лет назад мужчине, которого любила, мужчине, оказавшемуся подлецом и трусом.
Владимир взял второе письмо, третье; разворачивая их одно за другим, он убедился, что все они написаны рукой его матери и подивился тому, что князь Долгорукий берег их столько лет. А может быть, он бросил письма в тайник и потом попросту о них забыл? В это объяснение Корф, основательно изучивший характер своего отца, склонен был верить больше, нежели в то, что такая практичная и себялюбивая натура способна в озарении нежными чувствами тайно хранить и время от времени перечитывать старые письма, пробуждая в сердце романтические воспоминания молодости.
Он продолжал перебирать письма почти машинально, забыв о необходимости срочно уничтожить компрометирующие документы, раздобытые им с таким трудом. Он забыл обо всем на свете, даже об Анне, а она между тем не спускала с него глаз, изумляясь тому, что он медлит, но еще больше — хмурому выражению на его лице.
— Что вы нашли? — спросила она, наконец.
— Призрак, — ответил он, издавая короткий смешок. — Связку старых любовных писем.
— От Марии Алексеевны?
— От Марии Алексеевны? — недоуменно переспросил он, не в силах сообразить, о какой женщине идет речь. Потом образ этой чванливой, надменной дамы всплыл в его памяти, став рядом с незамутненным образом прелестной и чистой девушки — его матери, — какой она была запечатлена на миниатюрном портрете в старом медальоне, и он снова засмеялся.
— Нет, не от ее сиятельства, — ответил он. — От женщины, любившей его много лет назад, — и он обратился к последнему, седьмому по счету документу, подумав вскользь о магической силе числа «семь». Он расправил документ на столе, бросил на него взгляд, и почувствовал, что у него пересохло во рту. Он покачнулся и замер в своем кресле наподобие восковой фигуры, глядя прямо перед собой остекленевшими, невидящими глазами. Но вот он шевельнулся, провел рукой по лбу; из горла его вырвался булькающий звук.
— Что это? — почему-то шепотом спросила Анна.
Но Владимир, не отвечая, побледневший, с испариной на лбу, вновь уставился в документ. Потом негнущимися пальцами взял одно из отложенных им писем, развернул и стал читать.
— О, Господи! — воскликнул он, прочитав несколько сточек и схватившись руками за голову. Локтем он нечаянно задел стоявшую справа от него свечу, уронив ее на пол. Ни видя этого, не думая о том, зачем была зажжена эта, так и не пригодившаяся свеча, он поднялся, бледный, как смерть, и Анна заметила, что его бьет нервная дрожь.
Он взял пачку старых писем и, словно во сне, сунул их во внутренний карман камзола.
— Что вы делаете?! — закричала она, не зная, как вернуть его к реальности.
— Я должен видеть Петра Михайловича! — выпалил он, безумно сверкая глазами, и пошел к двери, шатаясь, как пьяный.

 Отправлено: 18.06.11 09:31. Заголовок: Тоффи пишет: Мне по..

Тоффи пишет:

цитата:

Мне показалось, или это было сказано немножко с иронией?

Не показалось. Это только относится к паре из фанфика, но не к автору оного.

 Отправлено: 18.06.11 19:38. Заголовок: Тоффи пишет: Он рас..

Тоффи пишет:

цитата:

Он расправил документ на столе, бросил на него взгляд, и почувствовал, что у него пересохло во рту. Он покачнулся и замер в своем кресле наподобие восковой фигуры, глядя прямо перед собой остекленевшими, невидящими глазами

Я, кажется, догадываюсь, что это был за документ :)

 Отправлено: 24.09.11 16:01. Заголовок: Приношу извинения чи..

Приношу извинения читателям, что снова так долго не появлялась. Но, к сожалению, никак не удавалось написать продолжение. Написала две главы, но перечитала и поняла, что такое нельзя выкладывать. Посоветовалась с подругой, которая была моей первой читательницей и критиком. Спасибо ей, она не стала меня утешать, что "и так сойдет", а посоветовала отложить до поры, когда придет время. Почти как название моей истории И вот, наконец, это время пришло.

 Отправлено: 24.09.11 16:01. Заголовок: Глава XIX В комнате..

Глава XIX

В комнате, смежной со спальней Петра Михайловича, держали тайный совет его супруга и князь Андрей, которого мать вызвала сразу же после того, как с отцом случился удар.
Княгиня заняла место у окна; Андрей расположился рядом, присев на подоконник. Их разговор был серьезным и велся приглушенным шепотом, так что со стороны могло показаться, будто мать и сын обсуждают опасное положение князя Долгорукого. Все было так, или почти так: речь, действительно, шла об опасности, угрожавшей здоровью князя, — но не физическому, а политическому. Для княгини и для ее отпрыска забота о собственном будущем являлась более насущным вопросом, чем вопрос о том, поправится или умрет их муж и отец. Если оставить в стороне моральные аспекты, это было не совсем уж неразумно, так как после выдвинутого против князя обвинения и визита представителей закона с приказом об аресте, тень краха и нищеты надвинулась на них со всей устрашающей реальностью.
Перед лицом этой угрозы жизнь или смерть князя Долгорукого отступала на задний план; заключение, сделанное доктором, что питает надежды на выздоровление больного, могло быть пустым, сделанным единственно для соблюдения приличий.
— Выживет он или умрет, — резюмировал Андрей, когда доктор вернулся к своему пациенту, — нам необходимо действовать по одному и тому же плану, — и он слово в слово повторил содержание их последней беседы, употребив те же самые доводы.
— Если бы нам только удалось заполучить доказательства его сговора с Корфом, — развивал он свою мысль, — я бы смог тогда просить графа Бенкендорфа приостановить правительственное расследование и таким образом избежать разорения и ссылки.
— Но, если он умрет, — произнесла княгиня так спокойно, будто говорила о погоде или торговой сделке, а не о собственном муже, — опасность исчезнет. Никто не станет требовать возмещения убытков от покойника или налагать штраф на его имущество.
Андрей затряс головой.
— Не верьте в это, матушка, — сказал он. — Урон казне был нанесен слишком большой, и его постараются возместить за наш счет.
— Ты надеешься, что граф Бенкендорф примет твои условия?
— Если я докажу ему, что заговор существует и что сторонники лже-наследника затевают мятеж. Эти доказательства имеют столь великое значение для Третьего отделения, что они не постоят за той ничтожной ценой, которую я назначу — чтобы все обвинения против моего отца по делу о недостроенном Храме были сняты.
— Но это бы означало вовлечь твоего отца в куда худшую беду, Андрей. И, если он выживет…
— Матушка, как вы не устаете битый час толковать об одном и том же? Я не такой болван, каким вы меня считаете, — воскликнул он нетерпеливо, — и выставлю в качестве дополнительного условия неприкосновенность моего отца. Когда заговор откроется, они не будет испытывать недостатка в жертвах, и смогут начать с Корфа, с этого проклятого хлыща, по чьей вине начались все наши неприятности.
Княгиня задумчиво смотрела в окно, на залитой солнцем сад, где легкий ветерок шевелил верхушки деревьев.
— В его секретере имеется потайной ящик, — вымолвила она, наконец. Если он и вел изменническую переписку, то спрятать бумаги мог только там. Не лучше ли тебе заняться поисками этих документов?
— Я их уже искал, — ответил он с неясной улыбкой.
— Как? — встрепенулась она. — Ты нашел?..
— Нет; но я поручил завершить это дело опытному человеку, наделенному, к тому же, широкими полномочиями — жандармскому офицеру.
— Ты с ума сошел! — возмутилась мать.
— Для беспокойства нет оснований, — заверил ее Андрей. — Поручику Писареву помимо жалованья на службе перепадает кое-что и от меня, и не в его интересах меня обманывать. Он жаден и глуп, и даст отрезать себе ухо, а то и оба сразу, чтобы отправить Корфа на виселицу. Я пообещал ему пять тысяч, если нам удастся спасти имущество от конфискации.
— Ты веришь ему? — спросила княгиня с изумлением и страхом.
Андрей самодовольно рассмеялся.
— Я верю в то, что он хочет заработать пять тысяч. Поручик сумел добиться, чтобы произвести арест поручили именно ему, и с приказом в кармане явился предупредить меня. Я велел ему искать документы, касающиеся не только махинаций с подрядчиками, но и те, что имеют отношение к заговору против государя императора.
— Ты разумно распорядился, Андрей, — одобрительно кивнула Мария Алексеевна. — Если он выживет… — не договорив, она вздрогнула и обернулась; сын соскользнул с подоконника и переместился на пару шагов вперед. Дверь спальни неожиданно распахнулась, перед ними предстал бледный и расстроенный доктор.
— Мария Алексеевна… ваше сиятельство… князь! — выдохнул он, с трудом разомкнув дрожащие губы и нелепо размахивая руками.
Княгиня встала ему навстречу — прямая, суровая и надменная.
— Он… умирает? — спросила она.
— Ваше сиятельство, он… он умер, — с усилием выдавил доктор, избегая смотреть ей в лицо.
— Умер? — переспросила она, сильно побледнев.
— Умер? — эхом повторил Андрей, впадая в такое же оцепенение.
Княгиня шевельнула губами, желая что-то сказать, но не смогла произнести ни звука. Пошатнувшись, она закатила глаза; сын подхватил ее и почти отнес в кресло. Доктор молниеносно достал сердечные капли, положил ей на лоб мокрую салфетку и поднес к ноздрям флакон с нюхательной солью, бормоча невнятные и банальные слова утешения, в то время как Андрей, растерянный и оглушенный, бестолково суетился вокруг, больше мешая, чем помогая.
Постепенно княгине удалось справиться с волнением. На протяжении без малого тридцати лет она пребывала в законном, освященном церковью браке — браке без любви — с князем Долгоруким, женившемся на ней из-за богатого приданого, которое он пустил на ветер; их совместная жизнь была несладкой, и рождение сына, самой природой призванное навести между ними мосты любви, вместо этого еще больше отдалило их друг от друга. Их сын рос грубым и бесчувственным — иным и не мог быть плод подобного союза.
Эти тридцать лет иссушили и отравили душу женщины, истребив слабые зачатки доброты, теплившиеся там в юности. Мария Алексеевна не имела причин любить человека, который сам никогда ее не любил, но тридцать лет — немалый срок, и с годами появилась привычка: все это время они томились узниками в одной и той же тюрьме, носили одни и те же оковы, какими бы тягостными и отвратительными они им ни казались. Еще вчера ее супруг был живым и здоровым, может быть, тупым и ворчливым, но — живым, а сегодня он — бездыханное холодное тело, которое должно быть предано земле.
Вся их унылая, безрадостная жизнь пронеслась в затуманенном сознании княгини за те краткие мгновения, что она приходила в себя. Так долго вытаптываемые ростки нежности, казалось, пробились вновь под воздействием этого трагического события. Мария Алексеевна простерла руки к сыну:
— Андрюша! — простонала она, поражая его необычной печалью в голове. Но миг слабости миновал; княгиня овладела собой.
— Как он умер? — осведомилась она деловито; доктор, повидавший на своем веку немало подобных сцен, не мог оправиться от изумления, наблюдая столь стремительную смену настроения.
— Это произошло неожиданно, сударыня, — сказал он. — Я питал надежды на благополучный исход, и был уверен, что нам удастся его спасти. Но он скончался внезапно, не приходя в сознание; лишь негромко вздохнул, и… и его не стало.
Он отступил назад, учтиво ей кланяясь.
— Могу я что-то еще сделать для вашего сиятельства?
— Что еще? — переспросила княгиня, вновь становясь самой собой — ехидной и надменной. — Вы убили его. Что еще вы можете сделать?
— О, сударыня!... Я сожалею… Я очень, очень сожалею…
— Мой сын проводит вас, — отрезала она. Одной из отличительных черт характера известного столичного медика была способность понимать намеки с полуслова; теперь же, когда ему прямо и откровенно указали на дверь, он не стал возражать и поспешил удалиться.
Андрей закрыл за ним дверь и вернулся к матери, все еще сидевшей в кресле у окна. Они обменялись мрачными взглядами.
— Это упрощает вашу задачу, — произнесла она после недолгого молчания.
— Значительно упрощает. Теперь не имеет значения, насколько серьезны улики, которые могут содержаться в тех злосчастных бумагах. Я рад, матушка, что вы так быстро пришли в себя.
Она поежилась, задетая его тоном.
— Ты так безразличен, Андрей, — заметила она.
Он пристально посмотрел на нее и пожал плечами.
— Зачем прикидываться? Разве он когда-нибудь дал мне повод жалеть о нем? Матушка, если у меня когда-нибудь родится сын, я постараюсь, чтобы он меня любил.
— С твоим характером тебе трудно будет добиться этого, Андрей, — произнесла она скептически и поднялась. — Ты не пойдешь к нему? — спросила она.
Молодой князь с неохотой последовал за ней, но вдруг остановился.
— Нет, — ответил он с отвращением в голосе и в лице. — Нет, не сейчас.
В дверь постучали — громко, настойчиво, и Андрей, обрадованный столь своевременным вмешательством, пошел открывать. В комнату, пошатываясь, ввалился поручик Писарев с опухшими глазами и пылающей от гнева физиономией.
— Господин князь! — возопил он в полный голос.
— Тихо, поручик, — прошипел Андрей недовольно. — Не здесь, — и вытолкал Писарева за дверь; княгиня вышла вместе с ними.
Они стояли на площадке второго этажа. Жандармский поручик, брызжа слюной и возмущенно жестикулируя, поведал о том, что стряслось с ним в библиотеке. Андрей схватил его за грудки и затряс.
— Остолоп! — рявкнул он. — Вы оставили его возле секретера?!
— А что мне оставалось делать? — резонно возразил Писарев. — Мои глаза горели так, что я ничего не видел.
— Почему же вы никого не послали ко мне, болван вы этакий?!
— Потому что я думал только о том, как избавиться от боли в глазах, — ответил поручик, рассвирепев от того, что его осыпают упреками там, где он рассчитывал встретить сочувствие. — Я почти сразу же прибежал к вам! — негодовал он. — И, если вы не желаете обращаться со мной любезно, что ж — тем хуже для вас.
Андрей едва различал поручика сквозь пелену ярости, застившей ему белый свет. Наверное, он спустил бы Писарева с лестницы, вооружившись опытом Корфа, но мать удержала его от необдуманного поступка. Приметив сумасшедшие искорки в его глазах, она решила вмешаться в разгоравшийся спор и потянула сына за рукав.
— Андрей! — ее холодный голос подействовал на него отрезвляюще. Вняв материнскому предостережению, князь опомнился и смирил свой пыл, хотя и продолжал злобно коситься на поручика.
— Идемте же, — проворчал он. — Пока мы с вами пререкаемся, этот мерзавец может уничтожить все документы, — и князь вприпрыжку побежал вниз по ступенькам, Писарев — вслед за ним, правда, с меньшей прытью; шествие замыкала княгиня Мария Алексеевна.
У двери библиотеки Андрей остановился и подергал ручку. Дверь была заперта. Тогда он позвал двух лакеев и приказал им ее взломать.

 Отправлено: 24.09.11 16:02. Заголовок: Глава XX. — Я долже..

Глава XX.

— Я должен видеть князя Долгорукого! — исступленно выкрикивал Владимир, приближаясь к двери. С противоположной стороны донеслись приглушенные голоса и топот ног. Кто-то бешено крутил ручку двери. Анна схватила барона за рукав.
— Письма! Письма! — возбужденно проговорила она, указывая на документы, забытые им на откидной доске секретера.
Он недоуменно уставился на нее, не в силах понять, чего она добивается, а потом память вернулась к нему. Нечеловеческим усилием воли поборов свое волнение, он заставил себя посмотреть на секретер.
— Свеча! — воскликнул он с досадой, увидев валявшуюся на ковре потухшую свечу.
Тяжелый удар сотряс дверь. Владимир бросил взгляд через плечо, лихорадочно соображая, что предпринять.
— Скорее! Ради Бога, скорее! — торопила его Анна. — Спрячьте их, по крайней мере, если у нас нет возможности их сжечь.
Дверь ходила ходуном. Удары следовали один за другим. Наконец, что-то хрустнуло, и в разбитую дверь на плечах лакеев ворвались князь Андрей и Писарев; потом появилась Мария Алексеевна, а за нею — несколько челядинцев, сгрудившихся на пороге в ожидании зрелища, по всем признакам обещающего стать захватывающим.
Корф выругался сквозь зубы и рванулся к секретеру, но было слишком поздно: едва он успел схватить документы, как Долгорукий с Писаревым повисли у него на руках, выкручивая их назад. Владимир стоял между ними бессильный, но спокойный, оправившись от первого шока и не делая попыток освободиться. Оба письма он крепко стиснул в правой руке.
— Отберите бумаги у этого воришки! — скомандовал князь Андрей лакеям.
— Подождите! — воскликнул Корф. — Князь, могу ли я переговорить с вами наедине, прежде чем вы совершите то, о чем впоследствии горько пожалеете?
— Отберите у него бумаги, — повторил Долгорукий, выругавшись, и лакеи вплотную придвинулись к Корфу, намереваясь выполнить приказ хозяина. Владимир неожиданно дернулся, вырвав одну руку из цепких пальцев жандармского поручика и почти полностью освободив другую от захвата Андрея.
— Одну минуту, князь! Если вам дороги ваша честь и ваше имущество, — настаивал он, — позвольте мне поговорить сначала с Петром Михайловичем. Отведите меня к нему.
— Все, что вы имели сказать Петру Михайловичу, можете сказать мне, — ответил молодой князь.
— Мне необходимо видеть хозяина дома.
— Я — хозяин, — произнес Андрей.
— Вы? — насмешливо спросил Владимир, все еще не догадываясь. — И как давно вы им стали?
— Десять минут назад, — последовал бессердечный ответ, по которому можно было судить, что власть в доме переменилась. Слуги зашевелились, взволнованно перешептываясь; Анна, с мольбой прижав кулачки к груди, обратила на княгиню испуганный вопрошающий взгляд. Та молча кивнула. Анна вскрикнула и упала в кресло, сраженная этой новостью, а старый дворецкий разрыдался, горестно заламывая руки, — и то были единственные слезы, пролившиеся на могилу Петра Михайловича Долгорукого.
Что до Корфа, то он, казалось, превратился в соляной столб — оглушенный, раздавленный и потерянный. Судьба словно насмехалась над ним. Почему его отец должен был умереть именно в этот момент?
— Умер? — спросил он. — Князь умер? А мне сказали, что он поправляется.
— Вас обманули, — ответил Андрей. — А теперь — отдавайте бумаги!
Барон разжал пальцы.
— Возьмите их, — сказал он. — Если так, возьмите их.
Андрей сам завладел письмами и велел лакеям:
— Обезоружьте его!
Владимир насторожено повел глазами вокруг.
— Обезоружить? Что вы хотите этим сказать? По какому праву…
— Мы хотим сказать, сударь, что вы останетесь здесь до тех пор, — подал голос Писарев, — пока не объясните, что хотели сделать с этими бумагами, и какой они представляют для вас интерес.
Лакеи отобрали у Корфа пистолет, и он оказался безоружным — один, среди врагов. И все-таки он недолго пребывал в растерянности. Мысль его напряженно заработала; он стал холоден, сосредоточен и тверд, как никогда, понимая, что действовать надлежит с величайшей осторожностью и только наверняка: уж очень зыбкой и ненадежной была почва под ногами. Князь Андрей и поручик Писарев заодно! Тут было, над чем подумать.
— Нет необходимости ломать мне руки, — произнес он спокойно. — Я не собираюсь оказывать сопротивление.
Долгорукий подозрительно покосился на него: уверенный и холодный голос пленника звучал почти угрожающе. Поручик, который то и дело прикладывал носовой платок к своим все еще воспаленным глазам, злобно засмеялся. Он изучил повадки барона и убедился на собственном опыте, что, чем беззаботнее и непринужденнее тот держится внешне, тем более опасным и непредсказуемым становится для своих противников.
Андрей разложил письма на откидной доске секретера и углубился в их изучение; Писарев, пристроившись у его левого плеча, читал вместе с ним, и даже княгиня не смогла устоять перед соблазном ознакомиться с содержанием долгожданной находки.
— Они сослужат свою службу, — резюмировал Андрей, оторвавшись от бумаг, и добавил, глядя на Корфа: — И помогут вас повесить.
— Наверное, вы обнаружили, что там упоминается мое имя? — осведомился Владимир.
— Нет, барон, — огрызнулся Писарев, — ваше имя в них не упоминается. Но вы, как курьер, обязаны рассказать нам то, о чем из предосторожности умолчали авторы этих писем.
Анна, объятая безумным страхом, трепеща, наблюдала эту сцену из другого угла комнаты. Но Корф вдруг лучезарно улыбнулся и, демонстрируя легкое удивление, чуть приподнял брови.
— Вы стали так дружны, господа, — заметил он, переводя взгляд с Андрея на Писарева. — Князь тоже получает жалованье в Третьем отделении?
Андрей насупился.
— Ваша клоунада подходит к концу, — усмехнулся он.
— Считайте, что она уже закончилась, — ввернул Писарев, чья внешность сильно пострадала с тех пор, как в его глазка попали табачные крупинки. — Вы можете паясничать, сколько вам будет угодно, сударь, — добавил он, возвращая пленнику глумливую улыбку, — но мы быстро заставим вас поперхнуться вашими шутками, потому что с одним из этих писем вы приехали в Россию, а с другим готовились путешествовать назад.
— Последнее, поручик, это вопрос будущего, и вряд ли вам удастся доказать, что человек собирался сделать. Оставим это. Что же касается первого — того письма, которое, по вашим словам, я доставил в Россию, — то настоятельно рекомендую вам вспомнить, чем окончился обыск, учиненный мне однажды…
— Но вы же сами признались мне, что это письмо находилось при вас во время обыска! — истерически прервал его Писарев. — Признались в присутствии мадмуазель, которая может засвидетельствовать ваше признание!
Анна вышла вперед.
— Это ложь, — заявила она твердо. — Я ничего не могу засвидетельствовать.
Корф послал ей улыбку через все разделяющее их пространство.
— Вы необычайно добры, мадмуазель. Но поручик заблуждается, — он повернулся к Писареву. — Разве я говорил, что вез именно это письмо?
Поручик передернул плечами.
— Вы признались, что везли письмо. Какое другое письмо это могло быть?
— Нет, — вновь улыбнулся Корф. — Вы должны не спрашивать меня, а доказать, что я вел речь именно о том письме, которое вы сейчас держите в руках. Готов побиться об заклад, что вам очень долго придется искать доказательства.
— Не бейтесь об заклад, сударь, потому что непременно проиграете, — вмешалась Мария Алексеевна. — Я могу подтвердить, что письмо доставили вы. Я не только видела его — этот листок папиросной бумаги — в руках моего мужа в тот день, когда вы впервые посетили наш дом, но знаю также, со слов мужа, что вы являлись посредником между ним и заговорщиками.
— Ага! — торжествующе крякнул Писарев. — Что вы на это скажете, барон? Какой новый трюк вы изобретете, чтобы ускользнуть из лап правосудия?
— Вы осёл, — с холодным презрением отозвался Владимир. — Вы полагаете, что одного устного свидетельства будет достаточно, чтобы вынести человеку смертный приговор? — он открыл свой кисет и, увидев, что тот пуст, проворчал. — Из-за вас я остался без табака!
— Зачем же вы швырнули его мне в лицо? — спросил поручик.
— Мне не понравилось, как вы смотрели на меня, и я решил преподать вам маленький урок вежливости. Много еще глупых вопросов вы намерены мне задать? — поинтересовался он, обращаясь одновременно к Писареву и Долгорукому. — Нет? — Он встал. — В таком случае разрешите мне откланяться.
— Вы не покинете этот дом, — заявил Андрей.
— Боюсь, что ваше гостеприимство становится назойливым. Вы не хотите приказать вашим слугам, чтобы они вернули мне пистолет? У меня еще есть дела в другом месте.
— Господин барон, — произнес Андрей, прилагая титанические усилия, чтобы сохранить спокойствие. — Прошу вас понять: вы уйдете отсюда не иначе, как в сопровождении жандармского конвоя.
— Как вы утомительны, — произнес Корф, подавляя зевок. — Чем может заинтересовать жандармское ведомство моя скромная персона?
— Вам предъявит обвинение в государственной измене, — сказал Писарев.
— У вас есть приказ о моем аресте?
— Нет, но…
— Тогда по какому праву вы меня задерживаете? — резко спросил Владимир. — Вы полагаете, что я не знаю законов?
— Я полагаю, что вам предстоит свести с ними более короткое знакомство, — осклабился поручик.
— И тем не менее, господа, я удаляюсь. Не советую чинить мне препятствий, — но не успел барон сделать и двух шагов, как лакеи по знаку хозяина схватили его и водворили назад в кресло.
— Ступайте за ордером на арест, — велел Андрей поручику. — Мы задержим его здесь до вашего возвращения.
Писарев зловеще улыбнулся пленнику и торопливо ушел. Корф непринужденно развалился в кресле, закинув ногу на ногу.
— Я терпел ваши выходки с подлинно христианским смирением, — произнес он. — Впрочем, если вы настаиваете, я согласен подождать графа Бенкендорфа, который, по слухам, является трезвым и разумным человеком. Но на вашем месте, князь, и на вашем, Мария Алексеевна, я не стал бы настаивать. Поверьте мне, вы потеряете больше, чем приобретете. Андрей Петрович, как будто, находится не в большой чести у света?
— Ну и что? — проворчал князь.
— Если я вообще упоминаю об этом, то исключительно в ваших интересах. Нелишне было бы напомнить, что однажды вы уже пытались меня убить, и я не уверен, что это поможет вам поддержать выдвинутое против меня обвинение. Кроме того, не стоит забывать и то прискорбное обстоятельство, что вы снискали себе славу человеку, которому нельзя доверять.
— Замолчите вы, наконец?! — рассвирепел Андрей.
— Если я утруждаю себя разговором на эту тему, то забочусь в первую очередь о вас, — любезно повторил Корф. — Ради вашего блага, князь, и блага вашей матери, вам следует выслушать то, что я скажу, и без свидетелей, — серьезно проговорил он.
Андрей смотрел на него, криво ухмыляясь, но княгиня, чуть лучше знакомая с манерой поведения Корфа, ощутила легкое беспокойство. Человек с петлей на шее, по ее разумению, не вел бы себя так безмятежно, не имея на то веских оснований.
— Что вы хотите нам сообщить? — спросила она, инстинктивно придвигаясь к сыну.
— Нет, сударыня, — ответил Корф, — не при слугах.
— Это всего лишь предлог, чтобы убрать их из комнаты, — сказал Андрей.
Владимир презрительно рассмеялся.
— Если вы боитесь, что я попытаюсь сбежать, то даю вам слово чести, что не тронусь с места, пока вы сами не позволите мне уйти.
Андрей, судивший других по себе, все еще колебался, но его мать, при всей ее неприязни к Корфу, понимала, что он не относится к числу тех людей, чьи слова расходятся с делом.
— Идите, — отпустила она слуг. — Ждите, когда вас позовут.
Комната опустела; барон сидел в кресле, несмотря на то, что дамы оставались на ногах, — этим он хотел продемонстрировать, как мало расположен к бегству. Взгляд княгини упал на Анну.
— Ты тоже можешь идти, — повелительно махнула она рукой, но девушка отрицательно покачала головой.
— Я хочу остаться, Мария Алексеевна.
— Я не спрашивала, чего ты хочешь! — бросила княгиня.
— Мое место здесь, — объяснила Анна. — И я никуда не уйду, если только сам господин барон не попросит меня удалиться.
— Нет, нет, — воскликнул он, нежно улыбаясь девушке — так нежно, что глаза княгини широко распахнулись от удивления. — Разумеется, я желаю, чтобы вы остались, всем сердцем желаю.
— Что все это значит? — требовательно спросил Андрей, резко подаваясь вперед и окидывая их обоих хмурым взглядом. — Что вы имеете в виду, Анна?
— Я — невеста господина барона, — спокойно ответила та.
У князя отвисла челюсть, а его мать разразилась визгливым смехом.
— Ха-ха-ха! Что я тебе говорила, Андрей? А ты не теряешь времени даром, дорогуша, — добавила она, глядя на Анну, и снова захохотала.
— Петр Михайлович лежит наверху, — промолвила та укоризненно, и княгиня побледнела, осознав непристойность своего смеха.
— Ты вздумала учить меня, девчонка? — закричала она, пытаясь скрыть свое замешательство. — Ты осмеливаешься указывать мне, как я должна себя вести? Боже мой! Из вас получится идеальная пара: вы два сапога пара, оба наглые и бесстыдные!
Мрачный Андрей напомнил ей с ядовитой усмешкой:
— Господин барон ждет нас, матушка.
— Ах, да, — спохватилась она и, злобно покосившись на Анну, присела на диван справа от нее, но как можно дальше.
Владимир откинулся на спинку кресла, скрестив ноги и переплетя на животе пальцы рук.
— То, что я собираюсь вам сказать, необычайно важно, — предварил он свою речь. Андрей опустился на стул возле секретера, придавив локтем компрометирующие документы, лежавшие на откидной доске.
— Продолжайте, — кивнул он.
— Я вынужден признать, прежде чем говорить дальше, что беззаботный вид, с которым я держался перед вашим жандармским приятелем и перед вашими лакеями, был напускным, и благодаря вам я оказался в очень скверной ситуации.
— Ах! — в один голос воскликнули Андрей и Анна: он — от радости, она — от страха. Княгиня с каменным лицом хранила невозмутимое молчание.
Корф продолжал:
— Поручик Писарев насобирал против меня достаточно улик. По отдельности каждая из них не стоит, но, вместе взятые, они приобретают значение, хоть их и не достанет даже для того, чтобы меня повесить. Однако я понимаю, что меня могут наказать в назидание прочим — тем, кто забыл об участи господ декабристов. Поэтому, если вы предъявите мне обвинение, весьма вероятно, что тем самым вы значительно укоротите мою жизнь.
— Вам следовало стать адвокатом, — усмехнулся князь. — Среди всей судейской братии не найти такого попугая, который был бы способен тягаться с вами в искусстве болтовни.
— Ваше оценка невероятно льстит мне, князь, — иронически поблагодарил его Корф, слегка наклонив голову. — Вот почему, пребывая в состоянии, близком к отчаянию, я осмеливаюсь уповать на то, что вы не осуществите ваших угроз.
Андрей негромко рассмеялся.
— Вы можете назвать мне какую-нибудь причину, почему я не должен так поступать?
— Во всем этом есть нечто такое, чего я, как ни стараюсь, не могу постичь, — произнес Корф. — Мне бы не хотелось думать, что ваши действия направляет ваша личная неприязнь ко мне. Вам не за что ненавидеть меня, князь, равно как и вам, Мария Алексеевна. Этот болван поручик считает, что пострадал от моей руки, но без вашей поддержки он бессилен против меня. Что же тогда вами движет? — он замолчал, посмотрев на своих врагов. Те переглянулись. Анна наблюдала за ними, затаив дыхание, пытаясь решить в уме вопрос, заданный бароном, и не находя на него ответа.
— Вы обещали сказать нам нечто, затрагивающее наши интересы, — проронила, наконец, княгиня, — а вместо этого учиняете нам допрос.
Корф пошевелился в своем кресле.
— Я надеялся узнать причины, заставляющие вас добиваться моей смерти, — протянул он. — Вы отказываетесь их назвать, из чего я делаю вывод, что вы их стыдитесь.
— Сударь! — запальчиво начал князь, приподнимаясь со стула.
— Пусть он говорит, Андрей, — махнула рукой его мать. — Дайте ему высказаться напоследок.
— А теперь, — продолжал Корф, как ни в чем ни бывало, — я объясню, почему вам не следует поступать подобным образом.
— Очередная чепуха! — фыркнул Долгорукий.
— Нет, не чепуха, — сурово возразил Владимир, чеканя каждое слово, с таким выражением, что его слушателей пробрал благоговейных страх. — Разве может быть чепухой то, что удержало мою руку от выстрела, когда вы стояли передо мной безоружный? Надеюсь, вы понимаете, что для этого была веская причина?
— Что же это за причина? — спросила княгиня, тщетно пытаясь подавить охватившее ее беспокойство.
— Сейчас вы узнаете, Мария Алексеевна, — ответил Корф и вновь повернулся к Андрею. — Вы не оценили то, что я спас вам жизнь, но я ни о чем не жалею.
Андрей в ярости сверкнул очками.
— Если вы надеетесь таким образом пробудить в нас жалость…
— Я хочу пробудить в вас совсем не жалость, — прервал его барон с протестующим жестом, — не жалость, а ужас перед тем, что вы замышляете. — И в торжественной тишине он взорвал свою бомбу: — Знайте же, что, если в то утро я не пролил вашу кровь, то потому лишь, что это значило бы пролить кровь, текущую в моих жилах; потому что вы, Андрей Петрович — мой брат; потому что ваш отец был и моим отцом.
Он рассчитывал повергнуть их в ужас, и достиг своей цели: все застыли, словно громом пораженные, оцепеневшие и бледные, и уставились на него, широко распахнув глаза и приоткрыв рты, — все, даже Анна, знавшая больше остальных, и понимавшая Владимира лучше, чем Андрей или Мария Алексеевна.
Княгиня первая оправилась от шока.
— Кто была ваша мать? — оскорбительный тон ее вопроса был адресован не столько человеку, сидевшему напротив нее, сколько памяти несчастной Веры.
Вся кровь бросилась Владимиру в лицо, но мгновение спустя он снова побледнел — бледнее прежнего.
— Я не назову ее имя, — ответил он холодно.
— Мне нравится, что вам не совсем чужды соображения благопристойности, — похвалила его Мария Алексеевна.
— Вы ошибаетесь — это вызвано уважением не к вам, а к моей матери.
Княгиня вскочила, взбешенная.
— Наглец! — взвизгнула она. — Ты слышишь, Андрей? Он не желает называть в моем присутствии имя этой распутницы из уважения к ней!
— Мария Алексеевна! Вы говорите о его матери! — возмущенно воскликнула Анна.
— Ложь! Все это — бесстыдная ложь! — кипятился Долгорукий.
Владимир встал.
— Я сказал чистую правду и могу предъявить документы, удостоверяющие этот факт.
— Так предъявите их, — отрывисто бросил Андрей, тоже поднимаясь.
Корф извлек из внутреннего кармана камзола небольшой кожаный футляр, переданный ему Иваном Ивановичем, а из футляра — лист бумаги, который он развернул и показал князю. Это было свидетельство о крещении Владимира, повторяющее запись, сделанную в регистрационной книге одной черниговской церквушки. Андрей протянул руку, чтобы взять бумагу, но Владимир отрицательно покачал головой.
— Станьте рядом со мной и читайте, — сказал он.
Князь повиновался и, вплотную приблизившись к Корфу, принялся читать документ, составленный по всем правилам и снабженный необходимыми подписями и печатями, гласивший, что Иван Иванович Лебедев принес в церковь ребенка мужского пола, который был объявлен сыном князя Петра Долгорукого и Веры Дроздовской и получил при крещении имя Владимир.
— Ну и что? — неожиданно вмешалась княгиня. — Даже если вы являетесь незаконнорожденным сыном моего мужа, какое нам до этого дело?
— Я жду, сударыня, — изрек Владимир, — что скажет по этому поводу мой брат.

 Отправлено: 25.09.11 18:03. Заголовок: Обстановка накаляетс..

Обстановка накаляется :) Долгорукие великолепны, но у Корфа, похоже, есть свои козыри в рукаве

Ждем развязки

 Отправлено: 26.09.11 17:30. Заголовок: Продолжение, ура!..

Продолжение, ура!

 Отправлено: 07.06.13 18:44. Заголовок: Очень прошу читателе..

Очень прошу читателей меня простить, что снова так надолго пропала. Обещаю в этот раз, если у вас ещё сохранилось желание узнать, чем закончится эта история, довести её до конца. Осталось всего три главы, одна из них перед вами.

 Отправлено: 07.06.13 18:44. Заголовок: Глава XXI. В комна..

Глава XXI.

В комнате повисло гробовое молчание. Владимир держался нарочито спокойно, княгиня была возбуждена и даже не пыталась это скрыть, Анна с тревогой наблюдала за ними.
Андрей же всё ещё пребывал в растерянности, не зная, что ему теперь делать. Последняя новость не столько растрогала его, сколько сбила с толку, ибо диктовала образ действий, идущий вразрез с его прежними планами, а потому пока неприемлемый.
Затянувшуюся паузу прервала княгиня. Чутким ухом Марья Алексеевна уловила фамилию Дроздовских, и то, что она услышала, соединившись с обрывками воспоминаний многолетней давности, заставило её задуматься.
— Вы не можете быть сыном Веры, — сказала она Владимиру, брезгливо поджав губы. — Пётр никогда не говорил мне, что у него был сын, и я не верю, чтобы их роман зашёл так далеко!
Корф опешил, выведенный этой тирадой из обычного безмятежного состояния, а Андрей в изумлении воззрился на мать.
— Как?! — воскликнул он. — Вы знали, да? Значит, мой отец…
— Твой отец женился бы на ней — если бы посмел, — княгиня невесело усмехнулась. — Но старый князь Долгорукий и слышать ничего не хотел об этом браке, потому что уже нашел Петру другую невесту. Родители давали за мной богатое приданое, это и решило исход дела.
Корф весь обратился в слух. Наконец-то хоть слабый свет пролился на события, дотоле покрытые для него мраком неизвестности.
— Твой дед, — продолжала Марья Алексеевна, обращаясь к сыну, — заставил твоего отца забыть Веру и жениться на мне. Уж и не знаю, за какие тяжкие грехи мне пришлось нести этот крест… Пётр долго не соглашался на нашу свадьбу, однако после получения известия о смерти Веры сдался, и мы обвенчались. Но я не слышала ни о каком ребёнке, а будь у Петра ребёнок, я бы об этом знала. Кроме того, я не верю, что в подобных обстоятельствах Пётр смог бы бросить Веру, каким бы бесчувственным человеком он не был!
— Вы думаете, матушка, — протянул Андрей, — что господин Корф состряпал всю эту историю…
Владимир его перебил.
— Разве я рискнул бы сделать подобное заявление, если бы не имел документальных свидетельств?
— Вы бы смогли использовать эти документы при жизни Петра, — бросила княгиня, — например, с целью вымогательства.
— Зачем мне заниматься вымогательством? — пожал плечами Корф. — Я богат, значительно богаче покойного князя Долгорукого.
— Если вы тот, за кого себя выдаете, как вам удалось добиться вашего теперешнего положения? — спросила Марья Алексеевна.
Он вкратце рассказал им о том, как Иван Иванович заботился о нем в память о Вере; как обеспечил ему безбедную жизнь, усыновив его и назвав в завещании наследником огромного состояния.
— И наконец, княгиня, я желаю развеять остатки всех сомнений. Вы утверждаете, что, если бы у князя был сын, вы бы непременно об этом знали. Но Пётр Михайлович и сам никогда не знал о том, что у него родился сын. Скажите мне, можете ли вы вспомнить день или хотя бы месяц, когда ваш будущий супруг приехал в Петербург?
— Конечно, могу. Это было летом двадцать четвертого года. Что ещё вам угодно знать?
Вместо ответа Владимир вновь достал выписку из церковно-приходской книги и протянул ее молодому Долгорукому.
— Взгляните на дату, которая здесь указана — на дату моего рождения.
— Пятнадцатое января одна тысяча восемьсот двадцать пятого года, — вслух прочитал Андрей.
Владимир убрал документ.
— Это поможет вам понять, как случилось, что Пётр Михайлович пребывал в неведении относительно моего появления на свет, — он вздохнул и добавил тихо, словно разговаривая сам с собой. — Мне бы очень хотелось, чтобы он узнал об этом перед смертью…
Княгиня потеряла терпение. Видя, что Андрей колеблется, она начала злиться, а, разозлившись, допустила серьёзный промах. Разумнее было бы отрицать всё подряд, что в некоторой степени было бы извинительным для них обоих, но Марья Алексеевна временно утратила способность рассуждать разумно.
— Какое нам дело до того, чей вы сын? — презрительно фыркнула она. — Разве эта история нас касается?
Андрей мрачно покосился на мать. На самом донышке его беспутной, но ещё не прогнившей насквозь души сохранилась тонкая чувствительная струнка, которую признание Владимира заставило зазвучать.
Эта история касалась его, потому что объясняла загадочное милосердие Корфа, пощадившего ему жизнь в достопамятное утро их дуэли. Тогда это милосердие озадачило Андрея, и сейчас он безоговорочно поверил в то, что Владимир Корф — его брат, ибо у него и мысли не мелькнуло, что свидетельство о рождении может оказаться подделкой, а неожиданный гнев матери открыл ему, что и она поверила в это.
Его ненависть к Корфу отнюдь не сделалась меньше из-за того, что он о нём узнал, скорее, наоборот — возросла. Однако что-то мешало князю воплотить в жизнь столь долго вынашиваемый им план мести и передать Владимира в руки правосудия. Перед заурядным убийством, хотя бы и совершенным в порыве слепой ярости, он не остановился бы — однажды уже так едва и не случилось. Но сознательно отправить брата на каторгу, а, может быть, и на виселицу… Андрей невольно содрогнулся.
Как быть? В отчаянии он видел только два выхода: либо помочь Корфу бежать, либо отозвать выдвинутые против него обвинения и уговорить мать — заставить, если потребуется, — сделать то же самое. В конце концов, его личные интересы не сильно пострадают. Отец мёртв, рассуждал он, и государь, принимая во внимание его преданность престолу, а также в знак благодарности за оказанную неоценимую услугу, наверное, приостановит судебное разбирательство и продажу с молотка имения Долгоруких.
Князь все ещё решал, каким из этих двух выходов воспользоваться, когда Анна, напуганная последними словами Марьи Алексеевны, со слезами на глазах бросилась к нему.
— Умоляю вас, Андрей, не губите его!
Но своим вмешательством она лишь ожесточила бывшего жениха, всколыхнув в нём волну мутной ненависти, настолько жгучей, что он вновь ощутил в себе силы для свершения зла и подавил всякие угрызения совести.
Заглянув в ее огромные голубые глаза и прочитав там тревогу и страх — страх за любимого человека, Андрей глубоко вздохнул, а потом шагнул к двери и позвал слуг.
— Господин барон, — повернулся он к Корфу, — не затруднит ли вас подождать немного в соседней комнате? Мне необходимо кое о чём поразмыслить.
Владимир, подозревая, что Долгорукий желает посовещаться с матерью, кивнул.
— Я только хочу напомнить вам, князь, что у нас очень мало времени.
— Я не задержу вас надолго, — прозвучал ответ.
Корф в сопровождении двух лакеев вышел из библиотеки.
— Что теперь, Андрей? — спросила княгиня и покосилась на Анну. — Необходимо ли ей присутствовать при нашем разговоре?
— Именно с ней я и буду говорить, — сказал Долгорукий. — А вас, матушка, прошу подождать в соседней комнате.
— Какую глупость ты замышляешь? — спросила она с подозрением.
— Скоро вы все узнаете, а сейчас умоляю вас оставить нас одних.
— Не забывай, что я смогу действовать и без тебя, — предупредила Марья Алексеевна, уходя. — Ты можешь согласиться с тем, что Корф — твой брат, или внять просьбам этой девчонки, — она вновь кинула недобрый взгляд на Анну, — и позволишь ему бежать. Но не исключай меня из твоего пасьянса. Одной он с тобой крови или нет, мне-то он, слава Богу, не родственник!
Андрей закрыл за матерью дверь и провернул ключ в замке.
— Выпустите меня! — всполошилась Анна, бросаясь к выходу, но Долгорукий встал у неё на пути, бледный, с пылающим взором. Она отшатнулась от него, выскользнув из кольца рук, готовых сомкнуться на её талии. Он в бешенстве скрипнул зубами, но быстро овладел собой.
— Судьба барона Корфа, — произнес он зловеще спокойно, — зависит от того, какое решение примите вы, Анна.
У неё перехватило дыхание и безумно расширились зрачки, а сердце рывками колотилось где-то у самого горла, грозя выпрыгнуть наружу.
— Что вы имеете в виду? — пролепетала она.
— Вы любите его, — прорычал князь. — Да! Вы любите его — об этой любви кричат ваши глаза, ваш страх. Вы боитесь за него, не так ли?
— Вы издеваетесь надо мной? — возмутилась она.
— Я не издеваюсь над вами, Анна. Отвечайте мне: вы любите его?
— Да, — твердо ответила она. — Но что это значит для вас?
— Всё! — с жаром воскликнул он. — Всё! Жизнь и смерть, рай и ад! Десять дней назад, Анна, я просил вас стать моей женой…
— Довольно! — взмолилась она, протестующе выбрасывая перед собой руки.
— Нет, не довольно, — сказал он, вновь приближаясь к ней. — Сейчас я могу сделать вам более заманчивое предложение. Выходите за меня замуж, и Корф не только обретёт свободу, против него не будет выдвинуто ни одного обвинения. Клянусь вам! Откажите мне, и он сгниёт на каторге — это столь же верно, как и то, что мы с вами здесь разговариваем.
— Что вы за чудовище? — потрясённо воскликнула она.
— Я просто люблю вас, Анна.
— Господи, пошли мне силы! — простонала она. — Какое оскорбление, какое оскорбление — после всего, что случилось! Откройте дверь, я хочу уйти!
Долгорукий хмыкнул.
— Вы подписали барону Корфу приговор, — произнёс он, и всё её мужество улетучилось, разбившись вдребезги об эти слова.
— Нет, нет, — пробормотала она, запинаясь. — Сжальтесь надо мной, Андрей!
— Если вы сжалитесь надо мной.
Девушку била дрожь.
— Вы… вы клянетесь мне, что отпустите его, что позволите ему уехать из России, если… если я соглашусь?
Глаза князя сверкнули. Он шагнул к ней и рывком притянул к себе, она покорно позволила себя обнять, холодная и неподвижная, точно мраморная статуя.
— Вы согласны стать моей женой? — спросил он, удерживая её в объятиях.
— Да, — ответила она едва слышно.
— Клянусь, я буду тебе добрым и любящим мужем! — воскликнул он, словно принося ей обет; пыл страсти смягчил его мстительный нрав.
— Да будет так, — произнесла она менее холодным тоном, начиная загораться мученическим экстазом. Осознание великой жертвы, приносимой ради жизни дорогого человека, наполнило её душу упоительной болью. — Спасите его, Андрей, и вы обретете во мне преданную жену.
— И любящую? — с жадностью спросил он.
— Обещаю вам даже это.
С невнятным хриплым возгласом он приник к её губам в страстном поцелуе, но внезапно вздрогнул и оттолкнул ее от себя — так сильно, что она, потеряв равновесие, упала в кресло.
— Нет! — взревел он, похожий в этот момент на сумасшедшего. — Нет! Тысяча проклятий, нет! — безумная ревность истребила в нем остатки нежности. Князь почувствовал себя раздавленным перед величием этой самоотверженной любви, доказательства которой он только что получил — любви не к нему, а к другому мужчине.
Он попытался укротить свой гнев и совладать с тем зверем, что просыпался под его элегантной оболочкой в приступах ярости.
— Если вы его любите, если вы так сильно его любите, лучшим местом для него будет каторга, — он мстительно рассмеялся. — Вы сами вынесли ему приговор, моя милая. Неужели вы думаете, что я возьму вас такой — из вторых рук? Смерть и преисподняя! За кого вы меня принимаете? — он снова засмеялся — гортанным, булькающим смехом, напоминающим рыдание, и пошел к двери.
Она следила за ним затравленным взглядом, и сердцем и разумом отказываясь понимать его первобытные инстинкты.
Андрей щелкнул замком и настежь распахнул дверь, делая приглашающий жест.
— Входите! — крикнул он.
Они вошли, барон Корф, преследуемый по пятам двумя лакеями, хмурый, пытливо вглядываясь в лица Анны и Андрея, а вслед за ним княгиня, учинившая не менее скрупулёзный досмотр.
Выпроводив лакеев, Долгорукий запер дверь и кивнул в сторону Анны.
— Эта маленькая дурочка, — сказал он Владимиру, — хотела стать моей женой, чтобы спасти вашу жизнь.
Барон приподнял брови: слова князя оправдали его опасения.
— Согласен, это было не слишком умно с её стороны. Вы, я надеюсь, оказались таким же глупым и отклонили ее предложение?
— Да, проклятый комедиант! Да! — выкрикнул Андрей, в бешенстве срывая очки. — Я не привык питаться объедками с чужого стола!
— Вы преувеличиваете, — сказал Корф. — Мадмуазель Платонова — не объедки с моего стола.
— Довольно! — оборвал его Долгорукий. Он намеревался добавить что-то еще, но не смог найти подходящих слов, сбитый с толку беззаботностью барона. — Вы сгниёте на каторге! — пообещал он.
— Вы в этом уверены? — осведомился Корф.
— Как в том, что вижу синее небо над собой.
— В этом-то вы можете быть уверены, — невозмутимо согласился Владимир. — Но только в этом, — добавил он, направляясь к Анне.
Мать и сын переглянулись. Князь пожал плечами.
— Бахвальство и пустые угрозы, — ухмыльнулся он. — Этот клоун верен себе до конца, он и на виселице будет кривляться и потешать публику. Должно быть, он не в ладах с рассудком.
Не обращая на них внимания, Владимир низко склонился перед Анной, взял её руку и поднес к губам.
— Милая, — прошептал он, — то, что вы замышляли, предательство. Или вы совсем в меня не верите? Мужайтесь, дорогая, они не смогут причинить нам вреда.
Она схватила его за руки и заглянула ему в глаза.
— Вы говорите так, чтобы успокоить меня?
— Нет, — ответил он очень серьезно. — Я не обманываю вас. Они думают, что я у них в руках, и будут врать, изворачиваться и приносить ложные клятвы, чтобы уничтожить меня. Но все их труды пропадут даром.
— Блажен, кто верует, — князь растянул губы в глумливой улыбке.
Корф с любопытством рассматривал своего брата, но к этому любопытству примешивалось странное — сродни жалости — презрение.
— Я одной с вами крови, князь, я — ваш брат, — повторил он, — и только поэтому не стал в вас стрелять. Я не хочу, чтобы мои руки были обагрены кровью брата, — он вздохнул и продолжал: — Я надеялся и на вашу человечность, но с прискорбием вынужден признать, что вам она неведома. Однако я сожалею об этом ради вас самого, ибо вы, несмотря ни на что, мой брат. Ничто другое не имеет для меня значения.
— Ничто не имеет значения? И не будет иметь, когда докажут, что вы — заговорщик? — воскликнула княгиня, взбешённая его напускным спокойствием. — Ничто не будет иметь значения, когда докажут, что вы привезли одно письмо и собирались переправить за границу другое, что шпионили для вашего хозяина, самозваного императора?
Он едва взглянул на нее, считая ниже собственного достоинства вступать с ней в пререкания, и обратился к Андрею:
— Я был бы тупым и слепым, если бы не разглядел мотивы, которые вами движут. Вы продаете меня. Вы планируете заключить сделку с графом Бенкендорфом, надеясь, что он поможет вам избежать разорения в обмен на оказанную вами услугу — разоблачение заговора против императора, и хотите предложить меня в качестве задатка, пока не отыщутся другие жертвы. Я верно истолковал ваши намерения?
— А если верно, что тогда? — угрюмо спросил князь.
— Тогда позвольте напомнить вам поговорку о шкуре неубитого медведя.
Мать с сыном воззрились на Корфа, поражённые его тоном — насмешливым и торжественным одновременно.
— Вы угрожаете нам? — засмеялась Марья Алексеевна, отмахнувшись от впечатления, произведённое его словами.
— Угрожаю — я, мадам? Нет, я не способен на это. Я не угрожаю вам, я пытаюсь образумить вас, внушить вам, почему, имея хоть каплю чести, вы должны позволить мне уйти и оградить от преследований закона, который призывали, чтобы со мной покончить. Я очень надеюсь на то, что ради вашего собственного блага вы прислушаетесь к доводам совести и рассудка.
— А если нет? — усмехнулся Долгорукий. — Что нам грозит?
Но барон загадочно улыбнулся и покачал головой.
— Когда вы узнаете, это может повлиять на ваше решение, а я не хочу, чтобы так случилось. Вы сделали выбор, не так ли, Андрей Петрович? Вы продадите меня, вашего брата, сына вашего отца. Несчастный! Мне жаль вас от всего сердца.
— Жаль меня? Проклятье! Каков наглец! Приберегите вашу жалость для того, кто в ней нуждается!
— Именно поэтому я и сочувствую вам, князь, — печально проговорил Владимир. — За всю мою жизнь я не встречал и, вероятно, уже не встречу человека, достойного жалости больше, чем вы.
Снаружи раздался шум; в дверь постучали, и на пороге возник дворецкий с докладом о визите жандармского полковника Леонтия Васильевича Дубельта.

 Отправлено: 09.06.13 14:21. Заголовок: Проглотила все главы..

Проглотила все главы за один день. Неспешно, вдумчиво пишите. Как романы позапрошлого века. Пока не буду комментировать события, подожду развязку.