Бедная Настя - клуб поклонников сериала

Сцена 32.

Ольга идёт по набережной Фонтанки, пряча озябшие руки в муфте. Солнечное морозное утро к полудню сменилось серой небесной пеленой, предвещающей метель.

Ольга: (она не видела Бенкендорфа уже больше недели, роль спартанского царя на репетициях временно исполнял Шишкин – пышно и излишне страстно, на последней репетиции граф так и не появился, Ольга была полна тревожными мыслями и предчувствиями, она уже знала, что дуэль нафантазировала Нарышкина, но слухи о нездоровье шефа жандармов шелестели в каждом дворцовом углу; все эти дни её преследовал осуждающий шёпот за спиной и сановные предложения о покровительстве, но самое трудное – переживать раз за разом на репетициях сцены между Парисом и Еленой, когда умоляющие глаза Александра кричали громче его голоса; измучившись от неизвестности, она решилась и после завтрака, к которому не притронулась, отправилась к дому Бенкендорфа; Ольга крепче прижала к груди сверток с рукописью пьесы г-на Лермонтова, стараясь на ходу не выронить его в сугроб – зачем она взяла его с собой? – дотронуться до дверного колокольчика она бы не осмелилась, а представив своё стыдливое глотание слов перед слугами в передней, чуть было не повернула обратно, но только мысль о том, что завтра – премьера, а послезавтра она уже будет на пути к Варшаве, не позволила ей сбавить шаг, она только посмотрит на его окна, только скажет им «прощай» и больше ничего)
Бенкендорф: (возвращается из дворца после тяжелого разговора с его величеством, которому он поспешил доложить об итогах московского вояжа, не заехав даже к себе на Фонтанку; как ни странно, больше всего граф был сердит на Нессельроде за то, что по вине коварного англофила лишился нескольких репетиций в дворцовом театре - неужели было время, когда он пытался их избежать? - усмехнулся невесело, поглядывая в окно кареты на проплывающие мимо дома… если бы только она согласилась! Он далек от самонадеянных иллюзий, но постарается быть убедительным, как если бы от этих слов зависела его жизнь, да ведь так оно и есть; завтра премьера - времени больше нет и не будет, выстукивают колеса кареты; вот и поворот на набережную Фонтанки; не доезжая своего дома, вдруг увидел на улице знакомую фигурку, не поверил, протер глаза, крикнул кучеру «стой!» и спрыгнул с подножки, не дожидаясь, пока экипаж совсем остановится, с трудом удержался на ногах, треуголка слетела в сугроб – черт с ней! – подбежал к девушке) Ольга! (спохватился и поправился) Добрый день, Ольга Адамовна! Это чудо, что я встретил вас здесь, чудо, о котором я и мечтать не смел, но безмерно счастлив. (видит, что она бледна, с беспокойством) У вас всё хорошо?
Ольга: (от неожиданности растерялась – граф здоров, немного осунулся, как бывает после дальней дороги, но он рядом – это счастье! - и выпалила) Теперь - да. Добрый день, Александр Христофорович! Я не была уверена, что увижу Вас до отъезда, и не знала, кому могу довериться и вернуть рукопись, поэтому… возьмите... Dziekuje bardzo! (протягивает графу сверток, ловит взглядом каждый его жест, интонации, усталые складки на лбу и спешит запомнить всем сердцем)
Бенкендорф: (сумятица слов и взглядов, и вдруг оказывается, что счастье может оглушить сильнее ударов судьбы; машинально сунул рукопись в глубокий карман шинели - впервые поэту-бунтарю досталось так мало внимания придирчивого начальника Третьего отделения, - и, мягко сжав за локти, привлек Ольгу к себе) Доверьтесь мне, и вам никуда не нужно будет ехать.
Ольга: (подалась к нему и коснулась щекой генеральской шинели) Я доверяю вам, как никому другому. Но, нарушив распоряжение императрицы, не желаю становиться причиной вашей опалы.
Бенкендорф: (прижимает Ольгу к себе крепче, ощущая всем телом ее тепло, будто не существует меховых преград русской зимней моды) Мне страшна только одна опала – твоя.
Ольга: (сбросила муфту под ноги и потянулась руками, ревниво отгоняя надоедливые снежинки и согревая любимое лицо) Рядом с тобой отныне я не знаю этого слова.
Бенкендорф: (целуя скользящие по его лицу пальчики) Ты подарила мне жизнь, Оля. Я люблю тебя, и я весь – твой! (дома, прохожих, спящую подо льдом Фонтанку, все тревоги последних недель закружило и унесло разыгравшейся метелью, оставив только ее губы и его жаркое нетерпение)
Ольга: Я – твоя, любимый. (оба утонули в первом долгожданном поцелуе)

Сцена 33.

Вечер Рождества. Небольшой зал Эрмитажного театра ярко освещен сотнями свечей, драгоценные камни в украшениях дам и орденах сановников сверкают еще ярче. После всенощной в дворцовой церкви и традиционной раздачи подарков для свиты императорским семейством у елки в Малом зале, а также богатого угощения наступил черед долгожданной премьеры.
Всё внимание собравшихся устремлено на сцену, где в богатых декорациях разворачивается первый акт действа – пир во дворце царя Менелая. Дамы, хихикая, разглядывают кабинет министров с голыми ногами, и единодушны во мнении, что его высочеству невероятно к лицу наряд царевича Париса и поэтическая грусть, осеняющая чело. Лорнеты мужчин всех возрастов сосредоточены на причине грусти наследника – ослепительной царице Елене.
Бледный от волнения, однако во фраке с иголочки, Шишкин стоит за кулисами, губами беззвучно повторяя каждую фразу на сцене, там же толпятся «актеры», не задействованные в первом акте.

Шишкин: (на авансцене – влюбленный Парис предлагает красавице Елене бежать на свой корабль, в волнении комкает в руках край занавеса) Моё сердце этого не выдержит! Какое у него лицо! Какое нечеловеческое страдание! (громким шёпотом) Ваше, высочество, я умоляю! Это не гибель Помпеи, а всего лишь побег! (рука на лбу, в кулисы) Кто-нибудь, дайте воды! (из кулисных недр протягивается рука с графином, слышится сдавленный мужской и женский смех)
Николай: (в одеянии Зевса вместо с Герой-Шарлоттой восседает на облаке, надежно закрепленном над сценой, взмахивает пучком молний и сурово провозглашает гекзаметром)
За совращение дщери моей сыном тщеславным Приама
Гнев да падет мой на стены злосчастные Трои!
Шарлотта: (укутанная по требованию венценосного мужа в шёлк с ног до головы, даже изящную шею не разглядеть, покачивается рядом с «Зевсом» на мягкой подушечке, декламирует)
За то, что коварством почтили ахейцев-героев,
Да будут их жены шить вдовьи себе одеянья!
И пепел на голову сыпать и плакать в печали,
Но боги их слез и стенаний во веки веков не услышат!
Шишкин: (со слезами умиления прижимает графин к груди, "актерам" за кулисами) Наш государь – величайший драматург! Гениальная находка самому принять участие в спектакле вместе с государыней! Как жаль, что это случилось только на последней репетиции, господа. Мы имели бы счастье лицезреть их императорские величества каждый день!

Декорации на сцене сменяются, и вот уже зрителям предстают величественные стены Трои и царь Приам, встречающий сыновей с трофеями из Спарты. Ахейцы отдыхая, прохаживаются в кулисах, стараясь не бряцать громко доспехами.

Нессельроде: (вчера его величество прописал ижицу, напомнив, что платит жалованье министру иностранных дел России, а не Британии, другая досада – английский посол сэр Джон вместо билета на премьеру получил предписание покинуть Петербург, и в довершение рождественских «подарков», «брат Менелай» сияет так, будто у него не похитили жену и казну; Бенкендорфу, вкрадчиво) Дорогой Александр Христофорович, зачем же нужно было так спешить огорчать государя? Если бы вы прежде обратились ко мне, я бы помог вам разобраться в сем прискорбном недоразумении, к общему нашему удовлетворению и особенно - его величества.
Бенкендорф: (холодно) Государь потребовал у меня разъяснений по поводу другого прискорбного недоразумения, мой долг был представить ему полный отчет.
Нессельроде: (крючковатый кончик носа побелел от разъедающей министра злобы) Едва ли государю понравится, когда он узнает, что сведения для подобных отчетов добывают у узников крепости пытками, сажая в одну камеру с медведем.
Бенкендорф: (случай имел место, но не в Петербурге, а в Москве – для освежения памяти некоего господина Цавахидиса; делает безмятежное лицо) Помилуйте, Карл Васильевич, откуда же в крепости взяться медведям? Косолапые пока ничем перед правосудием не провинились. (понизив голос) А вот пудинг со стрихнином одному узнику, как мне доложили, кто-то прислал к Рождеству.
Нессельроде: Пудинг со стрихнином? (поморщившись) У какого повара настолько вульгарный вкус?
Бенкендорф: (с улыбкой) Вот и я теряюсь в догадках, Карл Васильевич.
(Тут ахейцев просят пожаловать на осаду Трои, прервав беседу двух министров, чему оба рады - правда, по разным причинам)
Андрей: (в сверкающих доспехах Ахилла, с красными перьями на шлеме, спешит на сцену, чтобы покрасоваться перед матерью и сестрами, приехавшими в Петербург по приглашению императрицы; украдкой чмокает Натали в щечку, лукаво) Наташенька, напомни, на что мы с тобой поспорили, что мсье Шишкин выпьет до конца премьеры весь графин?
Натали: (хихикнула и поправила на плечах князя алый плащ) Мой будущий муж обладает еще одним достоинством – забывчивостью. (с напускным смирением) Мы спорили на глубину моего свадебного декольте. (кто бы не выиграл спор, она всё равно сделает по-своему, посылает уходящему на поединок «Ахиллу» воздушный поцелуй)
Нарышкина: (троянская драма неспешно продвигается к развязке практически без участия Андромахи, три акта промаявшейся в кулисах, и лишь в начале четвертого взрыднувшей над телом погибшего Гектора; за стенами Трои ночь, посреди сцены – шатер Менелая; глядя на Елену, изящной тенью проскользнувшей к шатру, вслух сама с собой) Завтра противной Калиновской здесь уже не будет! (с лицемерным сочувствием) Бедняжка, так высоко вознеслась, а уедет несолоно хлебавши… (вдруг заметив, как на правой руке полячки что-то сверкнуло, чуть не подпрыгнула) Обручальное кольцо! Какого осла она успела окрутить? Надеюсь, что не… (хватается за медальон с портретом Александра, но медальон куда-то пропал)
Михаил: (подходит сзади, некоторое время любуется тонкой и нежной шеей под пышной греческой прической, а потом протягивает руку через её плечо и покачивает медальоном перед носом девушки) Мадмуазель Катрин, я готов обменять вашу тайну на один поцелуй.
Нарышкина: (взвилась, узнав князя) Я вас поцелую, как Гектора – мертвого в лоб! (пытается поймать медальон, но Михаил ловко отдергивает руку) Если не отдадите, жених вашей сестры и весь двор узнает тайну, о которой она и сама не подозревает!
Михаил: (иронично) Эта тайна сродни истории о «дуэли» наследника с графом Бенкендорфом? Мне ваш язычок дорого обошёлся, и взамен... (к выходу на сцену подкатывают деревянного коня, быстрым движением обхватывает девушку за талию и прижимает к себе, чтобы её ненароком не задели) Я бы хотел представить вас родителям после премьеры, но решать вам, милая Катрин. (целует пальчики и, оставив в ладошке девушки медальон, уходит)
Нарышкина: (возмущенно трепыхается в руках Михаила, потом фыркает ему вслед) Ах, я сейчас умру от счастья! (открыла медальон и захлопала ресницами – туда вставлен портрет Михаила) Вам это дорого обойдется, господин Гектор! (безуспешно пытается выколупнуть портрет ноготком) Вы даже не представляете, как дорого! (померещилось, будто портрет ей подмигнул, показала ему язык)
Александр: (стоит в тени кулис по другую сторону сцены, фигура Ольги, закутанная в плащ, удаляется от него в сторону шатра Менелая - еще шаг, и счастливый соперник распахнет ей объятья… закрывает глаза, не в силах это видеть, а губы упрямо шепчут дорогое имя, которое ему отныне суждено ласкать только во снах) Прощай, любовь моя… да хранит тебя Бог! (медленно поворачивается и уходит вглубь кулис)
Бенкендорф: (его Елена пришла к нему, и всё вокруг перестало существовать, как вчера на завьюженной набережной Фонтанки, когда они очнулись спустя много часов в доме графа и обнаружили, что для вечного счастья им не хватает одного важного пустяка, о котором полуопальный шеф жандармов позаботился, еще будучи в Москве по «ювелирному делу»; колечко пришлось графине точно на пальчик, и он уже не помнит, как волновался, захочет ли она его принять, помнит только ее сияющие глаза, когда они обменивались кольцами у алтаря)
Рвет Менелай договор с кровожадным Аресом,
Воле прекрасных твоих только глаз повинуясь,
Страстным одним лишь желаньем отныне томимый -
Вспять повернуть наш корабль от брегов илионских,
Парус любовью наполнив, по волнам безбрежного счастья.
Шишкин: (приложился к графинчику, чтобы унять мандраж – глаза осоловели, проговаривает монолог Менелая, которого втайне надеялся играть сам, мысленно желая Бенкендорфу крепкого здоровья, но подальше от столицы, мечта рухнула в канун премьеры; слышит совершенно иной текст и, расталкивая всех на своем пути, несется по лестнице вниз, в суфлерскую будку, одним рывком выдернув суфлера, пересчитавшего все ступеньки подбородком, судорожно перебирает листы с пьесой – этих слов там нет! шипит) Ваше сиятельство, это отсебятина!
Ольга: (как только они оказались рядом, слова уже произносили сердца, а губы только складывали их в гекзаметр)
Муж мой единственный, данный богами навеки,
К тебе я влекусь, любовью пылая и жажду прощенья,
Открой же обьятья для встречи покорной Елены,
Весь мир мой – в тебе, о великий герой мой и воин.
(под общий зрительский «ах!», припадает к груди графа)
Шишкин: (вытаращил глаза и громко икнул)
Бенкендорф: (крепко обнял свою жену, не обращая внимания на повисшую в зале ошеломленную тишину, в которой из суфлерской будки раздался жалобный стон, в следующую минуту тишина взорвалась аплодисментами)
Шарлотта: (удивленно поморгала ресницами) Что они говорят? (Николаю, поджав губы) Душа моя, я глубоко оскорблена известием об этом скоропалительном браке. Без разрешения, без благословения... О, Main Gott!
Николай: (вспомнив, как вчера уговаривал графа, подавшего прошение об отставке: «Вы не можете покинуть вашего государя среди интриганов, которые именно этого и добивались», но упрямец заявил, что следить за моральным здоровьем великой империи не имеет права человек, в чьей чести так легко усомниться – на фоне этого дерзкого отказа скоропалительная свадьба и несколько строк отсебятины в пьесе кажутся мелкими уколами императорскому самолюбию) Как бы то ни было, «Троя» помогла нам добиться главной цели, main Herz. Бывшая мадемуазель Калиновская получит положенный фрейлинам оклад невесты в двенадцать тысяч, и более ничего ни о ней, ни об ее супруге мы слышать не желаем.

Все роли сыграны. Троя разрушена, и греки торжествуют победу. Зал утонул в овациях, а сцена в цветах. «Актёры» вышли на поклон. Впереди император с императрицей в окружении кабинета министров. Александр держится особняком с противоположной стороны от Бенкендорфа и Ольги. Оболенский сияет, Жуковский утирает платочком пот, Нарышкина как бы ненароком стала рядом с Михаилом, Андрей и Натали счастливо улыбаются друг другу. Вдруг в глубине сцены раздался какой-то шум – это господин Шишкин от радости и пережитого лишился чувств.

Сцена 34.

Май 1840 г. Поместье Фалль утопает в аромате цветущих деревьев. Солнечный теплый день, и в замке открыты витражные окна кабинета. Граф Бенкендорф в рубашке с расстегнутым воротом сидит за письменным столом и карандашом выводит картографический символ столицы «Варшава» на польском языке.

Ольга: (входит с букетом сирени, обнимает мужа и, ласково прижавшись щекой к его щеке, сравнивает карту под рукой графа с простреленной, которая лежит рядом) Саша, эта смешная закорючка… надеюсь, не родина Коперника? (смеётся) Оставь это, дорогой, я вовсе не сержусь. Я закажу в твой кабинет новые портьеры с картой Царства Польского.
Бенкендорф: (тоже смеется, целуя жену в душистый локон) Ты не хочешь, чтобы твой муж посрамил Менде и Шуберта? (усаживает графиню к себе на колени) Хотя, если в Петербурге узнают, что я составляю карты лучше этих господ, меня призовут им на замену, а я хочу быть только с тобой (снова целует Ольгу, нежно поглаживая ладонью ее округлившийся животик) и нашим сыном.
Ольга: (обнимает мужа кольцом рук) Если ты не перестанешь издеваться над этой злосчастной картой, я подарю тебе непременно дочку. И не одну. Так и знай.
Бенкендорф: (счастливая улыбка) Моя заветная мечта – чтобы по этому дому порхала стайка прелестных ангелочков, похожих на тебя! (целует жену в губы) Но меньше, чем на шесть дочек, я не согласен. (почтительный стук в дверь, неохотно отрывается от губ графини, однако со своих коленей ее не отпускает) Входите!
Хадсон: (в неизменной черной паре, прямой и важный, как Биг-Бен, появляется на пороге кабинета, и бровью не поведя на интимно расположившихся хозяев) Письмо вашему сиятельству! (поклонившись графине, на серебряном подносике подает графу конверт и торжественно удаляется)
Ольга: (приподняв подбородок, копирует манеру говорить дворецкого) Саша, где ты его нашел? Каждый раз боюсь не удержаться и рассмеяться. Но я уже совершенно не представляю нашу переднюю без его бакенбард. (посмотрела на письмо, и в душе шевельнулось смутное беспокойство) Кто-то из соседей приглашает на крестины или свадьбу?
Бенкендорф: (смеется, пощекотав усами ушко жены) Когда-то я подумал, что лучший сувенир с берегов Альбиона – честный англичанин. Единственный в своем роде, как говорит моя сестра Долли. (глянул на печать на конверте, и улыбки как не бывало) Я бы дорого отдал, Оленька, чтобы это было приглашение от кого-то из соседей… (сломал печать, развернул письмо, читает вслух) «Любезный мой друг Александр Христофорович, мы пользуемся в Петербурге известиями, что вы совершенно счастливы с вашею милою супругою, чему я премного рад, и лишь одно нас огорчает, что вы лишаете свет вашего приятного общества. Моя дорогая Шарлотта, скучая после отъезда сына нашего и наследника с господином Жуковским в Европу, мечтает о новом спектакле в Эрмитажном театре. Но дело сие непростое, и, пока господин Шишкин, возведенный нами в кавалеры Святой Анны третьей степени, занят поиском подходящей пьесы, я решил развлечь супругу небольшим путешествием, полюбоваться красотами Эстляндии и навестить ваш дивный Фалль, мой любезный друг. Спешу вас уведомить, что мы предполагаем отправиться в путь со дня на день, и, когда вы получите письмо сие, будем уже на пути к вам…»
Ольга: (вздохнула) Уклониться от высочайшего визита нам не удастся? Мы своё счастье не скрываем, и многие спешат удовлетворить своё любопытство. Отдадим должное государю с государыней, их терпение лопнуло последним.
Бенкендорф: (тоже вздыхает, крепче прижимая Ольгу к себе) Хотелось бы, чтобы наш долг перед их величествами был только долгом гостеприимства, но они, судя по всему, считают, что мы должны еще и Петербургу.
Ольга: Как ты решишь, так и будет, любимый. Где бы мы ни оказались, это будет наш остров Фарос. (нежно коснулась его лица и долго целовала мужа в губы, а теплый майский ветерок неслышно перебирал гроздья белой сирени, забытые на письменном столе)