Отправлено: 27.11.14 09:53. Заголовок: "Яблоко раздора", средневековый роман
Название: "Яблоко раздора" Персонажи: герои БН, частично с нарушением родственных связей Жанр: средневековый роман, драма Время: 1480-е годы Сюжет: завязка по мотивам ролевой игры и пьесы "Меч и роза", дальше - гато-отсебятина Авторские права: с кукловодами главного треугольника согласовано Состояние: пишется
Отправлено: 08.12.14 16:40. Заголовок: Мне тоже жаль здесь ..
Мне тоже жаль здесь Сержа. И я также опасаюсь, что он вполне может устроить заговор против дяди, это ему вполне по силам. Ольгитта хороша, впрочем, как и всегда.
Отправлено: 10.12.14 21:17. Заголовок: Автор мотает нервы с..
Автор мотает нервы своим героям, а те - читателям Спасибо за отзывы и что находите интересными исторические вкрапления в текст. Я этой эпохой откровенно любуюсь, но буду стараться сильно вам этим не досаждать, потому что фон - он и есть фон :)
Отправлено: 11.12.14 10:45. Заголовок: Gata пишет: Я этой ..
Gata пишет:
цитата:
Я этой эпохой откровенно любуюсь, но буду стараться сильно вам этим не досаждать, потому что фон - он и есть фон
Я тоже очень люблю этот период истории, но в романтической обработке. Иногда с таким удовольствием в нее погружаюсь, чтобы потом вынырнуть к айфону. Мне ничего не досаждает, наоборот, детали той эпохи добавляют колорит.
Отправлено: 12.12.14 06:51. Заголовок: Ольгитта де Калиньяр..
Ольгитта де Калиньяр выслушала свой новый приговор без кровинки в лице. – Помоги мне, Пресвятая Дева, – прошептала она помертвевшими губами и беззвучно заплакала. – Всё, чем я владею, принадлежит вам, – сказал граф, задетый за живое этими слезами. – И я сам тоже. – Вы мне противны, – с отвращением выговорила она. – Я знаю. Девушка рассмеялась нервным смехом: – И все равно хотите на мне жениться? – Мы знакомы только один день, – ответил он, глядя на нее с мрачной жаждой во взоре. – Я верю, что со временем вы перестанете считать меня чудовищем. – За этот один день я узнала вас достаточно, чтобы возненавидеть на всю жизнь! – пылко воскликнула Ольгитта. – Клятвы ненависти бывает труднее сдержать, чем клятвы любви, – губы графа тронула странная для них улыбка. В обычном платье, без лат и шлема, он почти не казался страшным, к тому же рассеянный утренний свет смягчал суровые черты его лица, оставляя в тени изуродованную шрамом часть лба, но взгляд юной маркизы застилали слезы справедливой обиды. – Как вы смеете надеяться, заточая меня в темницу, что она станет мне мила?! – Я сделаю всё, чтобы вы не чувствовали себя несчастной, – примирительно произнес новоявленный жених. – Вы уже разлучили меня с отцом и со всеми, кто был мне предан, с меня довольно ваших благодеяний! – Я слышал, что ваш отец завоевал вашу мать на турнире, однако это не помешало ей полюбить его. – Мой отец был молод и красив! – вознегодовала Ольгитта. Граф приблизился к ней и негромко проговорил над нежным розовым ушком: – Со мной вы узнаете, что у мужчины есть много других достоинств. Хоть он всего лишь стоял рядом, Ольгитте почудилось, будто ее снова стиснули железные объятья, как вчера на дороге. – В вас нет ничего, что заставило бы меня хотя бы терпеть вас! – Я помогу вам развеять это заблуждение, – наклонился он к ее ушку еще ниже, так что она едва успела отпрянуть. – Заблуждаетесь вы, рассчитывая получить больше, чем уже получили по договору с моим бедным отцом! Дипломатия отнюдь не была одной из сильных сторон графа фон Бенкендорфа, привыкшего диктовать свою волю мечом, и теперь, несмотря на все старания быть кротким, начинающего сердиться на неуступчивость прекрасной гордячки. – Разве я сделал что-то, чего бы не сделал ваш отец, окажись победителем он? – Но я еще не побеждена! – гневно сверкнула глазами молодая маркиза. – Я не хочу с вами воевать. – Тогда отпустите меня! – воскликнула она в порыве безумной надежды. Их взгляды схлестнулись с силой, которая, будь материальна, воспламенила бы воздух подобно шаровой молнии. – Вы будете моей женой, – отрывисто произнес он, поцеловав ей руку. Ольгитта вытерпела этот поцелуй, до крови прикусив губу, а потом брезгливо вытерла тыльную сторону ладони платком и бросила его на пол. Ревность еще не проросла ядовитыми корнями в душе графа, отравив все его дни и ночи, но уже дала первые болезненные всходы. К знакам внимания его племянника мадемуазель де Калиньяр была куда более снисходительна. – Я подарю вам тысячу туазов шелка на платки, – пообещал он угрюмо и вышел вон, а Ольгитта, цепляясь дрожащими пальцами за высокую спинку кресла, упала на колени и, больше не в силах сдерживаться, расплакалась навзрыд.
Серж-Этьенн едва не поколотил мальчика-пажа, который его разбудил, прервав чудесный сон. Во сне этом молодой рыцарь под перезвон свадебных колоколов нес счастливую нарядную Ольгитту на руках, с неба на них падали сладкие леденцы и засахаренные вишни, а дядя, сияя парадным доспехом, отворял им дверь в брачный покой. Колокола звонили наяву, призывая благочестивых католиков к мессе. Юный паж, подобрав с земли шапочку, до которой успел дотянуться сердитый рыцарский кулак, сообщил, что его сиятельство с госпожою Ольгиттой отправились в церковь Сен-Пьер-о-Ноннен. Не дослушав мальчика, Серж-Этьенн припустил вдогонку графу, волнуясь, как бы тому не пришло в голову жениться нынче же утром, однако заплутал в лабиринте незнакомых улочек Меца и, пока добрался до нужного места, служба уже закончилась. Старинное аббатство Сен-Пьер-о-Ноннен занимало часть бывших оборонительных сооружений, воздвигнутых еще в четвертом веке для защиты города от набегов германских племен. Скромная романская церквушка носила, тем не менее, титул малой базилики, о чем свидетельствовали тинтиннабулум под жёлто-красным шелковым зонтиком и дарованные самим Папой привилегии, среди которых прихожанами, снедаемых разной тяжести грехами, особо ценилась возможность получить полную индульгенцию. Умиротворенная толпа медленно вытекала из церкви. Серж-Этьенн, топчась возле чаши со святой водой, пропустил мимо внимания немало разочарованных нежных ручек, прежде чем увидел, наконец, обладательницу самых прелестных. Черты девушки едва угадывались под полупрозрачной шелковой вуалью, но он узнал бы ее, даже будь она закутана в десять покрывал, одно другого плотнее – разве у кого-то еще на свете могла быть такая горделивая и грациозная походка, такой гибкий стан, столько волнующего очарования в каждом жесте, каждом легком колыхании одежд? Дождавшись, когда она приблизится, наш рыцарь зачерпнул воды, но тут в чашу, невежливо оттолкнув его руку, погрузилась другая рука. Между серебряными водными бликами грозно сверкнул багрово-рубиновым квадратный кабошон графского перстня. – Дядя, вы нарушили заповедь «не укради у ближнего своего» и не должны осквернять этот благословенную влагу. – Замолчи, богохульник! – сердито бросил граф. Ольгитта, чуть помедлив, царственным движением окунула в воду два пальчика, удостоив ладонь нового жениха нескольких брызг, перекрестилась и величаво поплыла к выходу из церкви. – Et vera incessu patuit dea, – в благоговейном восторге прошептал Серж-Этьенн, – настоящую богиню видно по походке! – Где ты подобрал эту ересь? – спросил его дядя. – Так любил говорить брат Забиус, который наставлял меня в латыни. – Я оторву твою голову вместе с латынью и заставлю этого болвана Забиуса ею подавиться! – хмуро пообещал граф, направляясь вслед за Ольгиттой. – Настоящий еретик – это вы, дядя, – проворчал Серж-Этьенн широкой спине, заслонившей от него прекрасное видение, а когда они оба вышли на улицу, Ольгитта уже сидела в носилках. Пока племянник в объятьях грез нежился на мураве в саду при гостинице, граф успел всё подготовить к отъезду, и задержался лишь, чтобы сходить к мессе, надеясь сделать приятное невесте, которая и не подумала его поблагодарить ни за это, ни за девушек, найденных ей в услужение. Оба были преисполнены решимости сдержать данные друг другу обещания: он – заботиться, она – ненавидеть.
Отправлено: 12.12.14 06:51. Заголовок: Наши путники ехали п..
Наши путники ехали по живописной долине Мозеля, мимо богатых виноградников, сделавших славу этого края, мимо зеленых холмов и ухоженных полей. Дорога петляла вдоль реки, повторяя ее замысловатые изгибы. Серж-Этьенн, увидев в одном месте маленький пруд, а в пруду – великолепные белые лилии, отстал от кортежа, чтобы их добыть, отвергнув при этом помощь пажа и промокнув с головы до пят. Отряхнув с себя ряску, он быстро нагнал кавалькаду и подъехал к носилкам Ольгитты с той стороны, где дядя его не сразу бы заметил и, что еще важнее – не услышал бы. – Они омыты моими слезами, – сказал Серж-Этьенн, протягивая ей охапку еще влажных цветов. Молодая маркиза надменно улыбнулась уголками губ, приняв, тем не менее, дар. – Слезы – это удел женщин. – У моих есть оправдание – вы предпочли мне дядю. – Разве у цветов спрашивают, чьими руками они хотят быть сорваны? – тихо промолвила она, гладя тонкими пальцами прохладные белые лепестки лилий, лежавших у нее на коленях. – А если бы спросили? – Серж-Этьенн наклонился с седла, почти коснувшись щекой шелковой занавески. Ольгитта чуть отпрянула на подушки, взгляда ее нельзя было прочесть под полуопущенными ресницами. – Вчера вас, кажется, это не беспокоило. Но влюбленный рыцарь не расслышал, или не захотел расслышать в тоне бывшей невесты упрек. – Одно ваше слово, – пылко воскликнул он, – и я вас умчу на край света! – Боюсь, что сеньор фон Бенкендорф нас нагонит, его конь быстрее вашего. Стоило ей произнести имя графа, как он, будто по волшебству, возник рядом – тень его упала на балдахин носилок, заставив Ольгитту невольно вздрогнуть, хотя в этом появлении не было ничего невероятного или мистического. Сеньор фон Бенкендорф просто не желал допустить, чтобы кто-то или что-то отвлекало строптивую красавицу от мыслей о предстоящей свадьбе. – Не знаю, где ты промок, – бросил он племяннику, – но сушиться скачи в Бюр. – До Бюра еще почти два дня пути! – Прекрасно, обсохнешь по дороге. Серж-Этьенн метнул в дядю яростный взгляд. – Я вам мешаю, не так ли, ваше сиятельство? – спросил он, подбоченясь. – Но не думайте, что вам легко будет от меня избавиться, разве что убить! – Я поступлю еще проще – прикажу тебя связать и бросить на повозку с амуницией. Молодой рыцарь побледнел от бешенства. – Сейчас ваша сила, дядя, но когда-нибудь и вы окажетесь один против тридцати, тогда поговорим! – процедив это, он врезал коню шпоры и умчался вперед в облаке пыли. – Спасибо, что лишили меня собеседника, – поджав красивые губки, сказала Ольгитта графу. – В дороге полезней скучать. – Если вам скучно, вы можете говорить со мной. – Чтобы держать при себе в качестве объекта для наставлений, вам нужно было меня удочерить, – еще язвительнее заметила будущая графиня. Он насупился, стиснув в кулаке узду всхрапнувшего вороного. – У меня есть дочь. Ольгитта так удивилась, что забыла задернуть занавеску, за которую уже взялась рукой. У людоеда есть дочь! Значит, когда-то была и жена. «Что же странного, – усмехнулась она мысленно, – за столь долгую жизнь он вполне мог успеть свести в могилу и семь жен. Как Синяя Борода». А вслух спросила: – Ваша дочь, вероятно, намного старше меня? Теперь настала очередь хмыкнуть и графу. – Немного моложе, ей семнадцать. – Она замужем? – Пока еще нет. – Значит, будет кому нести на свадьбе мой шлейф. – Моя дочь сейчас в замке Фалль, который ей запрещено покидать в мое отсутствие. В это время графский вороной, почуяв запах лилий, который невесть по какой причине показался ему аппетитным, просунул морду в окошко носилок и захрустел сочными стеблями прямо с коленей Ольгитты. Та от испуга и возмущения вскрикнула, граф запоздало дернул поводья. – Ваш конь такой же людоед, как и вы! – сердито буркнула Ольгитта и сделала, наконец, то, что давно собиралась – задернула занавески. Граф еще какое-то время ехал рядом с носилками, но так как невеста явно больше не собиралась ни расспрашивать его о семье, ни упрекать за грубые манеры, вздохнул и поскакал вперед. Он не был совсем уж бесчувственным человеком, как могли подумать читатели, судя по некоторым его поступкам, однако, плохо разбираясь в порывах женской души, полагал их пустыми капризами. Восемнадцать лет назад молодой и решительный Александр фон Бенкендорф вступил после смерти отца во владение обширным феодом, границы которого прежде успешно оборонял от алчности соседей, а став единовластным хозяином, захотел расширить, но наименее разбойничьим, насколько это было возможно, способом. Он приближался к своему тридцатилетию – возраст, когда человеку благородной фамилии следует задуматься о том, чтобы она на нем не пресеклась. Астеничная красавица Мелисанда де Водемон, единственная наследница богатого и благородного сеньора, состоявшего в родстве с Анжуйским домом, была во всех отношениях превосходной партией. К сожалению, она обладала сварливым и вздорным нравом, что еще в медовый месяц похоронило все благие намерения ее супруга относиться к ней если не с любовью, то хотя бы с уважением. Через год брака, который даже у самого розоводушно настроенного человека не повернулся бы язык назвать счастливым, госпожа Мелисанда отправилась на небеса, доставив мужу последнюю досаду – родив вместо желанного наследника прехорошенькую девочку. Глядя на подрастающую жеманницу, в чьих чертах и характере с каждым годом всё сильнее проявлялось сходство с матерью, граф зарекся от возобновления попыток обрести блаженство в супружестве и сосредоточил силы на упрочении своей власти и воспитании племянника, рано оставшегося сиротой после смерти родителей. Он подумывал о том, чтобы отдать дочь замуж за Сержа-Этьенна, сохранив таким образом неделимой семейную собственность, и со временем, можно не сомневаться, довел бы замысел до воплощения, если бы не скончался бездетным последний владелец замка Бюр, и если бы маркиз де Калиньяр не оказался настолько упрямым. Ольгитта де Калиньяр тоже была упряма, но граф сразу почувствовал, что ее упрямство совсем иного рода, нежели у приснопамятной госпожи Мелисанды: то было несносно, это – обворожительно; от одного хотелось бежать, с другим – вступить в приятную схватку. Прекрасная и своенравная, Ольгитта не обладала, к счастью, тем, что делает отравительной даже самую совершенную красоту – злым сердцем. К исходу второго дня пути на горизонте показался неприветливый замок Бюр. Будущая его хозяйка окинула взглядом низкие нахохленные башни, стены в черных следах от пожаров, с рваными заплатами свежей кладки там и тут, и сердце защемило тоской. Боже, из-за чего ее отец обрек их обоих на страдания, которые хуже смерти!..
– Помоги мне, Пресвятая Дева, – прошептала она помертвевшими губами и беззвучно заплакала. – Всё, чем я владею, принадлежит вам, – сказал граф, задетый за живое этими слезами. – И я сам тоже. – Вы мне противны, – с отвращением выговорила она. – Я знаю.
Это невозможно читать и остаться невозмутимой. Переживаю за них, как за свою родню.
Отправлено: 13.12.14 09:14. Заголовок: Gata пишет: У людое..
Gata пишет:
цитата:
У людоеда есть дочь! Значит, когда-то была и жена. «Что же странного, – усмехнулась она мысленно, – за столь долгую жизнь он вполне мог успеть свести в могилу и семь жен. Как Синяя Борода».
Шедевральный момент Все продолжение достойно того, чтобы смаковать его целиком и по частям, но на этом моменте я хохотала от души. Спасибо, Катя
Отправлено: 14.12.14 10:21. Заголовок: Тьху на борду, чуть ..
Тьху на борду, чуть не пропустила такую проду! Зашла в Альманах - пусто, хорошо вышла и ткнула в эту тему. Как гритца, стучите и откроется. Поплачь Оленька, поплачь о свое дурости, глядишь со слезами она и выйдет. Сержик же и рядом с дядей не стоял, как можно не заметить такого мужчину, не понимаю. Беня не бальный шаркун, но невероятно харизматичен. С дочурой я подвисла. Интрига! Лишь бы борда дала нам узнать, что будет дальше. Если что, Катя, шли апельсины бочками проду на мыло.
Отправлено: 15.12.14 09:13. Заголовок: Мяурси за отзывы! ht..
Мяурси за отзывы! Борда попыталась втыкать палки в колеса, но с БиО такие номера не проходят :)
Светик, в честь твоего ДР - прода вне графика
* * *
Историки утверждают, что первой на собственной свадьбе явилась в белом, до того считавшемся королевским цветом траура, Анна Бретонская, супруга двух французских монархов, однако они изрядно заблуждаются. Первой надела белое Ольгитта де Калиньяр, идя под венец с графом фон Бенкендорфом. Двадцать швей не спали три дня и три ночи, чтобы превратить роскошные ткани из мецских сундуков в еще более роскошный наряд, всё великолепие которого напрасно тщился изобразить наш летописец, плохо умеющий рисовать, зато он не поскупился на восторженные слова. Нижнее платье было сшито из кипенного шелка, такого нежного, что его можно было протащить через игольное ушко, верхнее – из молочно-белой парчи, затканной драгоценным жемчугом, с серебряной битью*; такой же парчой и жемчугом, только более крупным, был отделан головной убор, с которого спускалась волнами зубчатая вуаль, схваченная наверху бриллиантовой фибулой, а треугольный вырез на лифе и подол платья были оторочены шелковистым горностаем. Серебряный пояс с бриллиантовой застежкой и причудливой работы ожерелье из разного оттенка бериллов составляли часть обширного приданого будущей графини, еще находившегося в пути между Калиньяром и Бюром, однако ларец с драгоценностями и несколько книг привез накануне свадьбы графский нарочный, подгоняемый угрозой быть повешенным, если опоздает. В своем любимом томике лэ Ольгитта нашла клочок бумаги с несколькими строчками от Барбары. Дуэнья сообщала, что маркиз ищет забвения от печалей в вине, но благодаря ее усилиям не до таких степеней, чтобы утонуть в нем самому, и что юный трубадур получил письмо, написанное мадемуазель де Калиньяр в ночь неудачного побега. «Я привязала вашу записку к камешку и бросила из окна прямо в руки красавчику, только беда – было далековато, и камешек вместо рук угодил сперва ему на темя, да зато теперь мысли о вас засядут в его голове еще прочнее, чем прежде». – Какое теперь имеет значение, думает он обо мне, или нет, – вздохнула Ольгитта, закрывая книгу. Шлейф невесты несли двенадцать мальчиков-пажей, разодетых в парчу и бархат и с головы до ног унизанных драгоценностями, которые щедрый жених оптом скупил всё в том же Меце. Шлейф был настолько длинен, что не вошел целиком в маленькую замковую часовню, и пажи, бережно собрав его складками, сгрудились у входа, а преподобный отец Адаларий, настоятель близлежащего монастыря и яростный противник мод, угрюмо пробормотал себе под нос, что если бы женщине нужен был хвост, Господь создал бы ее с хвостом. Однако новый владелец замка Бюр сделал монастырю внушительное пожертвование, и его преподобию пришлось прятать негодование под любезной улыбкой. Граф по достоинству оценил и цвет подвенечного наряда, и то, как будущая графиня распорядилась прочими его подарками. – Рядом с вами померк бы сам белый свет, – сказал он, подавая ей руку. – Для меня он померк с тех пор, как я узнала вас, – проронила Ольгитта. – Вам стоит только оглянуться, чтобы увидеть, что это не так. – Я оглядываюсь, и вижу только старика, который пытается строить из себя юного франта**. На графе был короткий пурпуэн из благородного бордового бархата, отделанный куньим мехом, того же цвета шаперон, конец которого был подвязан в виде тюрбана, и башмаки с загнутыми носами; шерстяные шоссы без единой морщинки обтягивали крепкие мускулистые ноги. Нельзя сказать, что этот наряд ему не шел, тем более что граф избегал крайностей вроде любимых щеголями того времени золотых колокольчиков, ограничившись массивной цепью ордена св. Губерта и двумя-тремя перстнями. Он пребывал в приподнятом настроении и не желал этого скрывать. – Разве вы сами наряжались не для того, чтобы мне понравиться? – С чего вы это взяли? – холодно осведомилась Ольгитта. – Если бы вы действительно хотели мне досадить, то постарались бы выглядеть как можно хуже, – ухмыльнулся жених. – Даже траур не повод для того, чтобы себя уродовать! – вспылила она на его самоуверенность. – И, кроме вас, здесь есть еще мужчины. – С сегодняшнего дня для вас существует единственный мужчина – ваш супруг, – отрезал граф, роняя на Ольгитту тяжелый взгляд, от которого вскипевшее в ее груди возмущение сжалось до ледяного комка и рассыпалось по всему телу мурашками неясного, хоть уже испытанного страха. – Приступайте, отец Адаларий! – услышала она, будто в тумане. Для Сержа-Этьенна это был черный день. Одетый в богатое платье, соответственно случаю, наш рыцарь стоял в нескольких шагах от брачующихся, безотрывно глядя на свою королеву, всю в печальном белом, такую невыносимо прекрасную, что, даже ослепни, он не перестал бы видеть ее и желать. После того короткого разговора по дороге из Меца им больше не удалось обменяться ни словечком, ни взглядом. Под конвоем отосланный ревнивым дядей в Бюр, Серж-Этьенн мог только наблюдать из окна, как она приехала, и ночью украдкой целовать ступени лестницы, которых касалась ее грациозная ножка. Но одно дело было грезить и томиться вдали от своей мечты, и совсем другое – находиться рядом, слушая гнусавого аббата, именем Всевышнего вручающего все права на нее тирану-дяде. Когда граф, хозяйским жестом отодвинув вуаль с лица новобрачной, наклонился к ее губам, Серж-Этьенн почувствовал, будто его сердце пронзили тысячей раскаленных клинков, и острой боли ничуть не уменьшило то, что Ольгитта попыталась уклониться от этого поцелуя. Он стиснул кулаки так, что ногти до крови врезались в ладони, но четверо дядиных рыцарей, подпирая могучими плечами и без того тесное пространство часовни, стерегли каждое его движение. Будь у него меч, эти четыре столпа не успели бы и опомниться, как он срубил им капители и побрил куний мех на франтовском наряде жениха. К счастью или к несчастью, оружия у Сержа-Этьенна не было, как не было и возможности помешать этой свадьбе, оставалось только напиться с горя, чему бедняга и предался без оглядки на свадебном пиру. Хозяева торжества сидели на возвышении в просторном мрачном зале, нарядности которому придавали ярко освещавшие его сотни свечей в серебряных и бронзовых канделябрах и развешанные по стенам цветочные гирлянды и дорогие гобелены, но не могли придать уюта. Замок Бюр, как мы уже говорили, не отличался изяществом архитектуры не снаружи, ни внутри. Многочисленные гости, от самых знатных и влиятельных, кто когда-то помышлял завладеть Бюром, до безземельных искателей счастья, спешили засвидетельствовать почтение новому соседу и сеньору и поздравить его молодую супругу, слава о необыкновенной красоте которой уже разлетелась по округе. Графиня фон Бенкендорф едва удостаивала поздравителей кивка головы, не утруждая себя запоминать имена. Вереница лиц, молодых и старых, приятных и безобразных, скоро слилась для нее в одно ненавистное лицо людоеда, десятками уст вассалов и льстецов провозглашающего аллилуйю его триумфу и ее несчастью. – Почему эти шуты не поют и не пляшут? – проронила она, с отвращением отведя взгляд от шумной и пестрой, как стая разноцветных попугаев, толпы. – Я бы приказал им, но боюсь, что их визг и ужимки не доставят вам удовольствия, – добродушно усмехнулся граф. Перед ним на столе возвышался огромный серебряный с позолотой кубок, сделанный в форме корабля со всеми ему полагающимися мачтами и парусами, ножкой которому служил серебряный же Нептун, изваянный искусным мастером со столь филигранными подробностями, что молодая графиня густо покраснела и заставила себя смотреть на жонглеров и акробатов, чьи разудалые игры с мячами, обезьянками и глотанием огня претили тонкому ее вкусу, как и стая белых голубей, выпорхнувших из огромного свадебного пирога, разрезанного новобрачным.
-------------------------- * Бить – плоская серебряная или золотая проволока для шитья ** В 15 веке пожилые люди носили длинные одежды
Отправлено: 15.12.14 09:31. Заголовок: На смену игрецам яви..
На смену игрецам явился певец с виолой – благородный трубадур, чье имя, широко известное в ту пору далеко за пределами Лотарингии, ничего не скажет современному читателю. Он поклонился графу с графиней и высоким чистым голосом повел песнь, сложенную им самим, о судьбе Жерара Руссильонского, который полюбил королеву франков и ради высокого этого чувства совершил немало славных дел, но из-за роковой ссоры с королем лишился богатства и доброго имени и двадцать лет провел в скитаниях. Слова, подстегиваемые плачем струн, нанизывались друг на друга, бесконечные, как страдания воспеваемого ими рыцаря. Граф накрыл ладонью ладонь жены. – Если вы устали, мы можем уйти. – Я хочу дослушать балладу до конца, – живо возразила Ольгитта, бледнея при мысли, что скоро она останется наедине с людоедом, который имеет теперь, увы, все законные права не только держать ее за руку. – Мессир, – обратился граф к певцу, – моя супруга желает знать, чем завершится история рыцаря Жерара, поэтому переходите сразу к последней строфе. Избалованный вниманием принцев благородный трубадур поперхнулся и выронил смычок. – С меня довольно, – произнесла молодая графиня, вставая. – Благодарю за этот прекрасный праздник, ваше сиятельство, – она почтила супруга ироничным поклоном и поспешила покинуть пиршественный зал, едва удерживая готовые выплеснуться слезы обиды и негодования. Несколько дам проводили ее до спального покоя, где с бесцеремонной почтительностью проделали всё, чего требовал послесвадебный этикет, между плеском воды и шорохом шелка и батиста давая госпоже деликатные наставления, что высшее счастье женщины – в подчинении ее властелину, и так допекли Ольгитту, что та в конце концов прогнала их вон. Будь с нею Барбара, подумала она, эти назойливые гусыни улетели бы без памяти, ощипанные с головы до гузки, и невольно улыбнулась сквозь грусть. Воспоминание о бойкой дуэнье заставило ее почувствовать себя менее одинокой в огромной мрачной комнате, пропитанной нежилым запахом сырости, несмотря на жар от камина, в котором горело целое дерево. Новобрачный, явившийся в скором времени, наткнулся на запертую дверь. Ольгитта поначалу решила не отзываться на стук, но граф громыхал кулаком всё настойчивей. – Вы мешаете мне спать! – возмутилась она. – Вам не пришлось бы на это сетовать, если бы я лег вместе с вами. – В договоре, который вы подписали с моим отцом, нет ни слова о том, где вы должны ложиться. – Я проведу эту ночь в вашей постели, хотя бы мне пришлось выломать дверь! – рявкнул граф, с каждой минутой теряя благодушие, которое нес к ногам молодой жены. – Вольно ж вам выставлять себя на посмешище перед челядью и гостями, – фыркнула Ольгитта, на всякий случай проверив крепость засова. – От насмешек еще никто не умер, – проворчали ей в ответ. Она в отчаянии оглянулась по сторонам. Два высоких напольных канделябра, по дюжине свечей в каждом, освещали брачное ложе, убранное пунцовым шелком, в цвет ее пылающих щек. – Если вы попытаетесь войти в эту комнату, я сожгу ее, и сама в ней сгорю! – Я успею вас вытащить из огня, – уверил ее людоед, кликнул слуг и велел ломать дверь. Треск дубовых досок и скрежет петель слились с шумом опрокинутого Ольгиттой тяжелого канделябра, парчовый полог кровати сразу занялся. Когда граф на плечах слуг ворвался в спальню, полыхали уже и гобелены на стенах. Он схватил жену на руки, чему та не противилась, сама напуганная последствиями своей выходки, но, едва клубы пламени остались позади, изо всей силы замолотила кулачками по груди и плечам мужа. – Отпустите меня! Широко шагая, граф запутался в волочившемся у него под ногами подоле ее необъятной сорочки, рассвирепел и в сердцах притопнул по нежнейшему шелку, оторвав изрядный кусок. – Язычник, чудовище! – всхлипнула госпожа фон Бенкендорф, беспомощно болтая в воздухе голыми ножками. Какой стыд, Пресвятая Дева! Ольгитта многое бы сейчас отдала, чтобы супруг был закован в латы, и она не чувствовала его так панически близко. Он тяжело дышал, но не отпустил ее, пока не принес в комнату на другом конце замка, куда не долетал запах дыма. Кое-как закутав колени в остатки сорочки, графиня отважно приготовилась обороняться от супружеских притязаний людоеда. Тот с угрюмой тоской смотрел на нее, раздираемый противоречивыми желаниями настоять на своем праве силой или, бросившись на колени, умолять своенравную красавицу смягчиться. Ни в том, ни в другом случае, он сознавал остатками рассудка, ему не добиться ничего, кроме ненависти и презрения. Капельки пота – свидетели этой мучительной борьбы – выступили у него на лбу. – Спокойной ночи, мадам, – проговорил он хрипло, – а я пойду спасать то, что еще можно спасти. За окном мерцали отблески разгоравшегося пожара, но не они тревожили молодую хозяйку Бюра. – На двери нет засова! – капризно заявила она, испытав облегчение, что опасность миновала, однако еще без уверенности, что на всю ночь. – Здесь вас никто не побеспокоит. – Что это за комната? – Это моя комната, – ответил ей граф, – но я не переступлю ее порога, пока вы сами этого не захотите. – Вам долго придется ждать, – надменно повела соболиной бровью Ольгитта, окончательно успокоенная. – Я терпелив, – сказал он с неожиданной улыбкой, словно разгладившей страшный шрам у него на виске.
Отправлено: 15.12.14 16:14. Заголовок: Занятная история. h..
Занятная история. Катя, принимай в читатели. Это мой любимый исторический период. Сержа уже все тут пожалели, я не исключение, потому что разбито молодое сердце, но я держу кулачки за Ольгитту. Ей тяжелее всех на данном этапе повествования.
На самом деле, Ольгитте повезло, но она еще этого не поняла. Муж хоть и свалился, как снег на голову в середине лета, но в уме, с положением и, как оказалось, может быть терпеливым. Не знаю, насколько его терпения хватит, потому что жена очень уж хороша собой. А могло же случится насилие. Это было в порядке вещей в те времена. Конечно, хорошо бы, чтобы все как мы в мечтах мечтаем, а Ольгитта не исключение, по любви и прочие нежности. Только некоторые истории любви начинаются совсем не в розовых красках. Я на это уповаю.
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 32
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Спасибо за отзывы и что находите интересными исторические вкрапления в текст. Я этой эпохой откровенно любуюсь, но буду стараться сильно вам этим не досаждать, потому что фон - он и есть фон :)
Мне ничего не досаждает, наоборот, детали той эпохи добавляют колорит.
Все продолжение достойно того, чтобы смаковать его целиком и по частям, но на этом моменте я хохотала от души. Спасибо, Катя 
Борда попыталась втыкать палки в колеса, но с БиО такие номера не проходят :) 
Катя, принимай в читатели. Это мой любимый исторический период. Сержа уже все тут пожалели, я не исключение, потому что разбито молодое сердце, но я держу кулачки за Ольгитту. Ей тяжелее всех на данном этапе повествования.
` 
А могло же случится насилие. Это было в порядке вещей в те времена. Конечно, хорошо бы, чтобы все как мы в мечтах мечтаем, а Ольгитта не исключение, по любви и прочие нежности. Только некоторые истории любви начинаются совсем не в розовых красках. Я на это уповаю. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
