Название: "Грабеж" Жанр: в общем, мелодрама Сюжет: БН-классика, альтернатива, пейринги преимущественно вне канона, но характеры узнаваемы
От автора: у этого произведения была сложная судьба, многие страницы обильно политы кровью автора, боровшегося за свое право подавать героев по личному усмотрению. Но на сегодняшний день, имхо - это лучшее из того, что я написала за все годы в фэндоме, ваш право с этим не согласиться :) Вторая редакция.
Отправлено: 21.06.10 13:35. Заголовок: На свадьбу Андрея Пл..
На свадьбу Андрея Платоновича Забалуева, предводителя дворянства Двугорского уезда, собрались гости со всей губернии и даже из самого Санкт-Петербурга. Подъездная аллея была запружена каретами и колясками, а экипажи всё прибывали и прибывали. Миловидные крестьянские девушки, наряженные нимфами, встречали гостей; дамам с поклоном вручали букетики из роз, барышням – из полевых цветов. Парк, расцвеченный красками ранней осени, сам по себе являл нарядное зрелище, но к естественным украшениям были добавлены рукотворные: гирлянды, фонарики и даже «живые» статуи – вымазанные белой краской холопы в живописных античных одеждах, а ввечеру обещали feux d'artifice*. Праздник удался на славу. Оркестр из расквартированного в уездном городе полка наигрывал вальсы и мазурки. Свадебный стол ломился от яств, клико лилось рекою, к ужасу и восторгу нескольких присутствовавших французов – у них на родине к сему драгоценному вину относились с куда большим почтением, и уж, конечно, те богачи, которым оно было по карману, не допустили бы, чтобы его пила прислуга, как в доме у господина Забалуева, где лакеи и гостям успевали поднести, и сами угоститься. В честь молодых звучали бесчисленные здравицы. Новобрачный, недавно разменявший шестой десяток, сиял улыбками и золотыми пуговицами на парадном мундире, даже припудренная его лысина, казалось, излучала сияние. Новобрачная выглядела бледной, и бледность эту подчеркивали белоснежный наряд и тяжелое жемчужное ожерелье. Княжна Елизавета Петровна Долгорукая не слыла красавицей, однако благодаря живому и веселому нраву недостатка в поклонниках не знала. Избалованная любимая дочь отца, она и после его смерти продолжала поступать, как ей заблагорассудится, легко отвергала блестящие партии и, дожив до двадцати двух лет, все еще оставалась не замужем. Сие обстоятельство немало удручало ее мать, вдовствующую княгиню Марью Алексеевну, и потому, когда к Лизе с предложением руки и сердца явился уездный предводитель, княгиня употребила все силы, чтобы предложение это было встречено согласием. Дочь пыталась бунтовать, но мать проявила твердую волю, и княжна Долгорукая стала госпожой Забалуевой. Друзья и соседи единодушно называли этот союз удачным. Андрей Платонович, хоть и не был молод, и не носил ни княжеского, ни хотя бы баронского титула, зато пользовался большим влиянием, был на короткой ноге с самим губернатором и многих сановных вельмож называл добрыми своими приятелями, а ко всему еще и обладал миллионным состоянием. – О таком супруге я и мечтала для моей Лизаньки, – говорила Марья Алексеевна приятельницам. – Солидный, степенный, не то, что эти молодые вертопрахи, которые ни о жене не способны позаботиться, ни об имуществе! И приятельницы, многие из которых имели дочерей на выданье, с нею соглашались: без сомнения, Лиза будет счастлива с Андреем Платоновичем, лучшего мужа не отыскать, хоть днем с огнем ищи! А потом судачили между собою, как благосклонна оказалась судьба к семейству Долгоруких, находившемуся на грани скандала – ведь девица-то чуть не сбежала из дому! Более осведомленные кумушки божились, что княжна все-таки сбежала, и нашли ее родственники не то под Тверью, не то сняли с корабля в Архангельске, вернули и заперли в комнате без окон, где она и просидела до самого дня свадьбы. Господин же Забалуев не стал проявлять излишнюю щепетильность, сполна удовлетворенный размером приданого, которое дала за дочерью княгиня – в благодарность за оказанную предводителем помощь в одной тяжбе, причем помощь весьма сомнительного рода. Слухам этим верили и не верили: мало ли что говорят завистливые языки! Кое-кто осмеливался даже утверждать, будто имела место пренеприятная история с растратой казенных денег, из-за которой господин Забалуев и вынужден был подать в отставку, не получив вожделенного статского генерала, и что всё богатство его – дым, и что берет он с помещиков немалую мзду за улаживание споров. Но всё это, разумеется, были только пустые домыслы. Разве человек, находящийся в затруднительных денежных обстоятельствах, мог бы устроить такой роскошный прием? И разве его превосходительство губернатор, известный своими строгими правилами, переступил бы порог дома мздоимца и казнокрада? Его превосходительство, живое опровержение всяческих сплетен, восседал за столом на почетном месте, ел и пил за двоих, нудно рассказывал нравоучительные истории и жаловался на подагру, которая мешает ему доставить удовольствие госпоже Забалуевой, пройдя с нею круг вальса. Госпожа Забалуева сидела все такая же бледная и напряженная, будто ждала чего-то. Андрей Платонович взял ее руку, которой она нервно теребила салфетку, и поднес к губам. – И я жду не дождусь, душенька, когда мы с вами останемся одни, – прошептал он ей на ухо, – однако что же делать, надо потерпеть… да и потерпеть-то совсем осталось недолго – обед уж подходит к концу, да и бал не на целую ночь, а потом я буду весь ваш! И с этими словами он игриво ущипнул ее за локоток и повернулся к его превосходительству, изрекавшему очередную нравоучительную сентенцию. Лиза с брезгливостью передернула плечами и, прикрывшись веером от гостей, показала лысине мужа язык. Его превосходительство, сидевший к новобрачным ближе всех, заметил эту шалость и, поперхнувшись на полуслове, закашлялся, а, прокашлявшись, стал вдруг рассказывать анекдоты из губернской жизни, над которыми гости смеялись с тем же подобострастием, с каким дотоле слушали les morales. После обеда был бал. Крепостные музыканты, не жалея ни своих рук, ни скрипок, с высокого балкона являли чудеса мастерства, с другого балкона девушки-нимфы горстями швыряли в толпу танцующих лепестки роз и конфетти. Гусарские ментики и черные фраки мелькали в разноцветном море перьев и шелков, сверкали бриллианты и золотые галуны, ароматы духов и живых цветов, смешавшись, дурманили голову, – всплески смеха и музыки, кутерьма… Пока молодежь резвилась под звуки скрипок, гости постарше чинно беседовали, рассевшись по диванам в разных углах бальной залы. – Отдал ли вам долг барон Корф? – осведомилась у Марьи Алексеевны госпожа Куроедова, супругу которой, Ивану Ксенофонтовичу, барон тоже был должен немалую сумму. – Даже процентов не платит! – посетовала княгиня. – Право, мне уж и напоминать неловко, а барон всё просит войти в обстоятельства… нынче вот больным сказался… не знаю уж, как и быть, любезная Ирина Филипповна – не в суд же жаловаться на нашего соседа, друга стародавнего? – Злоупотребляет барон вашею добротою, – покачала головой Ирина Филипповна. – А ведь сын его, будто, весною сватался к вашей Лизе? – Сватался, – вздохнула Марья Алексеевна, – да Лизанька отказала, слава Богу. – Неужто не по нраву пришелся? – не унималась любопытная госпожа Куроедова. – Молодой Корф уж так собою хорош, редко кто перед ним устоит, – кивнула она на стройного гвардейского офицера, темноволосого красавца, который легко и уверенно кружил в вальсе тоненькую барышню, а та не сводила с него восторженного взгляда. – Разве не помните вы скандала с госпожой Бабакиной? – добавила Ирина Филипповна, пряча под веером улыбку. – А племянница графа N., уехавшая за границу лечить водянку? – и, не сдержавшись, фыркнула: – Водянку, ха-ха! – Я строго слежу за тем, чтобы подобного рода толки не достигли слуха моих дочерей, – поджала губы Марья Алексеевна. – Однако мне пришлось бы отступить от своих правил и раскрыть Лизе глаза на кое-какие вещи… К счастью, этого не потребовалось, Лиза умная девочка и отвергла ухаживания этого распущенного юноши. – Говорят, что молодой Корф сватался также и к дочери Степана Матвеевича, и к дочери Сергея Алексеевича, и у обоих получил отказ… – Молодой человек гораздо предприимчивее своего отца, который только делает долги, – неодобрительно произнесла Марья Алексеевна. – Но не сомневаюсь, что он, даже выгодно женившись, в короткий срок пустил бы приданое жены по ветру. – Столичная жизнь портит нравы молодых людей, – согласилась Ирина Филипповна. – Не зря я воспрепятствовала поступлению моего сына в гвардию, – и на все лады принялась расхваливать сына Ипполита, какой он был не по летам серьезный и вдумчивый юноша, с каким воодушевлением занимался хозяйством и какие превосходные советы подавал отцу в делах управления поместьем; похвалы эти содержали скрытый упрек в адрес княжны Долгорукой, не сумевшей оценить достоинств младшего Куроедова и отказавшей ему прошлою зимой. Марья Алексеевна сделала вид, что не уловила потаенного смысла речей Ирины Филипповны, и с извинениями оставила ее, торопясь засвидетельствовать почтение супруге губернатора. Госпожа Куроедова недолго скучала одна; спустя несколько минут ее можно было видеть в кружке оживленно болтавших дам, и о предмете столь оживленной беседы всякий бы легко догадался по тем красноречивым взглядам, что кумушки бросали на молодого барона Корфа, танцевавшего теперь уже с другой дамой, и не с кем-нибудь, а с хозяйкою бала, госпожой Забалуевой. Разрумянившись, запрокинув голову с запутавшимися в светлых волосах конфетти, Елизавета Петровна весело смеялась каждому слову своего кавалера и казалась совершенно счастливой. Не укрылась эта сценка и от внимания Марьи Алексеевны. Беседуя с губернаторшей, сухой и желчной старухой с вечной кислой миной недовольства на лице, княгиня то и дело поглядывала на красивую пару, и радостное оживление дочери нравилось ей все меньше и меньше. Вальс сменился мазуркой, мазурка – кадрилью; в какой-то миг Марья Алексеевна потеряла Лизу из виду и со всё возрастающим беспокойством обшаривала глазами толпу гостей, невпопад отвечая губернаторше. Тревога княгини усилилась, когда она заметила, что и молодой Корф куда-то пропал. В чернеющем небе взорвались разноцветные огни, это начались фейерверки. Огромные буквы – вензели новобрачных – пылали на фоне огненных фонтанов, освещая и дом, и деревья, и скульптуры волшебным светом. Сад превратился в искрящуюся сказку. Гости через высокие стеклянные двери высыпали на террасу, раздались аплодисменты и восторженные крики. – Изрядно, изрядно, – гудел низким басом граф N., глядя на огненную феерию в лорнет. – Не хуже, чем в Петергофе, да-с! Одной Марье Алексеевне было не до фейерверков. Снедаемая все тем же сильным беспокойством, она разыскала сына, князя Андрея, но тот расположен был только к шампанскому и музыке, и на вопрос, не видел ли он сестру, беспечно отмахнулся: – Полноте, maman, ваши тревоги неуместны! Лиза вышла замуж, Андрей Платонович превосходно о ней позаботится! Княгиня вспомнила зятя, виденного ею несколько минут назад – хмельного, задремавшего в кресле подле столика с напитками. Едва ли в этом состоянии Андрей Платонович был способен о ком-либо позаботиться. Марья Алексеевна спустилась в сад и стала неторопливо прогуливаться по аллеям, однако, скрывшись из виду гостей, ускорила шаг. Спустя полчаса бесплодных поисков в лабиринтах сада она присела на скамью, запыхавшаяся, нервно обмахиваясь веером. – Ну, куда же запропастилась эта негодная девчонка?! Справа что-то полыхнуло. От случайно прилетевших с фейерверка искр занялось дерево, опутанное бумажными гирляндами. Словно из-под земли вынырнули мужики с ведрами и стали заливать огонь. Мужиками деловито распоряжался невысокий человек средних лет, с рыжеватыми усами, одетый в простой сюртук и сапоги. Княгиня ему почти обрадовалась. Это был управляющий ее зятя, немец, по словам тех, кто хоть раз имел с ним дело, редкостный прохвост и мошенник; однако Андрей Платонович управляющего своего ценил, говоря о нем чуть ли с гордостью: «Плутейший плут, всем плутам плут, а ни на одного честного дурака его не променяю!» – Подите-ка сюда, Карл Францевич! – окликнула немца Марья Алексеевна. – Модестович, ваше сиятельство, – ответил тот, с почтительным поклоном к ней приближаясь. Княгиня досадливо взмахнула веером: что ей за дело, как звать какого-то немчишку? – Не видали ли вы мою дочь, Елизавету Петровну? – спросила она. – Никак нет-с, не видел, – ответил Карл Модестович, ощупывая княгиню хитрым взглядом, словно прицениваясь – а не сказать ли, что видел, коли выйдет с этого выгода? – Боюсь, как бы ей не сделалось дурно, – объяснила Марья Алексеевна свое беспокойство. – Уж больно бледна она была, столько волнений сегодня… Управляющий изобразил на своем лице понимание и сочувствие. – Прикажете лакеев отправить на поиски, ваше сиятельство? – Не нужно лакеев, – быстро сказала княгиня. – К чему устраивать переполох? – Тогда, с позволения вашего сиятельства, я сам поищу Елизавету Петровну, – услужливо предложил Карл Модестович. – Поищите, голубчик, буду очень вам признательна, – кивнула Марья Алексеевна и добавила: – А если Елизавета Петровна откажется возвращаться, скажите ей, что вас послал за нею сам Андрей Платонович… Брови немца изумленно взмыли вверх. – …но Андрею Платоновичу вовсе необязательно об этом знать, – закончила княгиня. В недостатке сообразительности немцу нельзя было отказать – спустя минуту он уже понимающе ухмылялся, и Марья Алексеевна могла бы поклясться, что он ей подмигнул – ей, княгине Долгорукой! Она с трудом укротила взыгравшую спесь. Нельзя ссориться с этим наглецом, пока он может быть ей полезен, а наказать его она всегда успеет. – Я бы не хотела, чтобы этот праздник был омрачен каким-нибудь досадным недоразумением, – проговорила Марья Алексеевна, снимая с пальца рубиновое кольцо. Но Карл Модестович кольца не взял. – В суматохе-то вдруг забудете, ваше сиятельство, что подарили мне перстенек, искать станете, не в добрый час подумаете, что я его украл? Княгиня опешила: ей-то мнилось, что она прекрасно владеет лицом и голосом и непроницаема для чужой хитрости, а этот плут читал ее мысли, как в открытой книге! – Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – снова поклонился ей управляющий, но уже без прежней почтительности, скорее насмешливо. – Никакое досадное недоразумение этого праздника не омрачит. И крикнув мужикам, чтобы наполнили опустевшие ведра водой и держали их наготове на случай, если еще что-нибудь загорится, исчез в глубине сада. Марья Алексеевна, проводив его сердитым взглядом, вернулась к дому. На душе у нее, однако, стало немного спокойнее.
______________________________________
feux d'artifice (фр.) - фейерверки
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5360
Репутация:
45
Отправлено: 21.06.10 13:36. Заголовок: – Почему вы не приех..
– Почему вы не приехали раньше, Владимир? Огни фейерверков долетали в этот глухой уголок парка слабыми вспышками, на краткие мгновения выхватывая из темноты точеный профиль красивого темноволосого офицера и бледное, с выражением бесконечного отчаяния лицо молодой женщины, еще несколько минут назад сиявшее радостью. – Ведь я писала вам, умоляла вас приехать! – Я приехал, как только смог, Лиза, – голос офицера звучал глухо и виновато. – Я ждала вас, ждала до последней минуты! – всхлипнула она. – Ни о чем другом не могла думать, об одном только – что вот сейчас отворится дверь, и вы войдете, и закончится этот ужас, и мне не нужно будет становиться женою господина Забалуева… – плечи ее мелко затряслись. Владимир осторожно привлек ее к себе, погладил по волосам, вымолвил, оправдываясь: – Меня не отпускали из полка… – Разве не вы говорили, что настоящая любовь не знает препятствий? – Да, любви не страшны никакие преграды, но поймите, я не мог ослушаться приказа, – виноватые нотки в его голосе становились все слабее, и все явственнее слышались раздражительные. – Это было совершенно невозможно! Долг офицера… – А я ради вас готова была забыть о долге перед семьей! – воскликнула Лиза. Он стал целовать ей руки. – Ваша любовь была для меня огромным счастьем… – Почему «была»? – она обвила руками его шею, с мольбою заглядывая ему в глаза. – Еще не всё потеряно, Владимир! Мы с вами вместе, мы любим друг друга… – Вы вышли замуж… – Меня заставили это сделать, и я ничем не считаю себя обязанной господину Забалуеву. Он мне отвратителен, я люблю вас одного, Владимир! – жарко говорила она, не замечая, что тот с каждой минутой становится все холоднее. – Давайте уедем! – Уедем? Куда? – пробормотал он ошеломленно. – Куда угодно, на край света! Где нас не найдут ни моя мать, ни господин Забалуев, туда, где мы будем счастливы! Бежим сейчас же! – потянула она его за рукав. – Никто не заметит, все танцуют и смотрят фейерверки, а когда нас хватятся, мы будем уже далеко! За их спинами раздалось деликатное покашливание. Лиза испуганно вскрикнула. – Кто здесь? – грозно окрикнул Владимир. От одного из деревьев отделилась темная фигура. – Покорнейше прошу меня простить… – Кто вы такой? Что вам надо?! – голос Лизы дрожал одновременно от страха и возмущения. Она даже не сразу вспомнила, что видела этого человека раньше. – Управляющий поместьем, Карл Модестович Шуллер, – отрекомендовался тот, низко ей кланяясь. – Всецело к вашим услугам, Елизавета Петровна, и к вашим, господин барон, – добавил он, отвешивая поклон и Владимиру, но менее глубокий. – Подите прочь, мы не нуждаемся в ваших услугах! – раздраженно бросил Корф. Управляющий рассыпался в извинениях, уверяя, что никогда бы не осмелился им помешать, если бы не одно чрезвычайной важности поручение, с которым он явился к госпоже Забалуевой от ее супруга. – Что угодно моему супругу? – осведомилась госпожа Забалуева, заранее предвидя ответ. Ее отсутствие было замечено, и нетерпеливый новобрачный, соскучившись, прислал за нею гонца… но неужели же он не мог выбрать для этой цели кого-то с более приятной наружностью? Бывая с родителями в доме Андрея Платоновича, Лиза несколько раз видела там господина Шуллера и с первого взгляда прониклась к нему отвращением. Он был противен ей весь, с его бегающими глазками и топорщившимися рыжими усами, подобострастной улыбкой и вкрадчивым голосом, – скользкий, приторно-угодливый, фальшивый… – Андрей Платонович желают узнать, понравились ли вам фейерверки, устроенные в вашу честь, – с новым поклоном ответил ей управляющий. Лизе подумалось, что у него, верно, вовсе нет хребта, так часто он кланялся. – А… как давно вы здесь? – спросила она, бледнея от негодования при мысли, что их с Владимиром подслушивали. – Только что подошел, барыня! – немец клятвенно сложил руки на груди. Лиза нервно кусала губы. Она ни на грош не поверила господину Шуллеру, но это уже не имело значения. Пусть даже он говорил правду (если может говорить правду человек с такой физиономией) и не подслушивал нарочно, но сами тишина и уединенность этого уголка – живописные декорации романтического свидания, объяснили ему всё лучше любых слов. Услужливый немец, конечно же, не преминет донести об увиденном хозяину, разразится скандал… Скандала она не боялась, ее страшила только неизбежная при этом разлука с Владимиром. – Передайте Андрею Платоновичу, что я скоро вернусь! – велела Лиза управляющему. Карл Модестович, однако, не двинулся с места. – Ступайте к моему мужу и скажите, что я буду через десять минут! – резко повторила она, теряя терпение. Только бы этот назойливый человек ушел! Десять минут, совсем немного… но они с Владимиром должны успеть пробраться на конюшню и вывести лошадей… если им не помешают… Почему, ну почему этот немец не уходит?! Почему не бежит к барину со скандальным известием?! – Осмелюсь сказать, сударыня, Андрей Платонович весьма обеспокоен, – вкрадчиво произнес управляющий, – боюсь, как бы он сам не отправился на поиски… – и многозначительно замолчал. – Так поспешите к нему и сообщите, где вернее всего можно меня найти! – вспылила Лиза, но Владимир сжал ее руку, успокаивая. – Я полагаю, Елизавета Петровна, что не нужно заставлять вашего мужа ждать. – Но… – растерялась она. – Мы встретимся позже, – пообещал он ей шепотом. – А сейчас надо подчиниться обстоятельствам. Поверьте мне, скандал только усугубит ваше положение… – Неужели и вы придаете значение этим глупым предрассудкам? – голос ее звенел от обиды и от подступающих слез. – Поверьте мне, я забочусь только о вас, о вашем спокойствии и счастье! – Владимир поднес ее руку к губам и повернулся к немцу: – Если ты хоть словом обмолвишься о том, что здесь видел… – кулаки его угрожающе сжались. – Оставьте, Владимир, – Лиза презрительно вздернула подбородок, – я никого не боюсь! – и кивнула управляющему: – Я иду. Он почтительно посторонился, давая госпоже Забалуевой дорогу, и потому успел заметить то, чего не увидела она – явного облегчения, написанного на лице молодого офицера. Карл Модестович усмехнулся в усы и отправился вслед за хозяйкой. Лиза стремительно шла, шурша юбками, сзади раздавались шаги управляющего. У последнего поворота аллеи, когда шум праздника стал совсем близок, она не выдержала и потребовала, чтобы господин Шуллер освободил ее от своего присутствия. – Дальше я найду дорогу сама! Он молча поклонился и так же молча исчез. Лиза несколько секунд вглядывалась в полумрак аллеи, боясь поверить, что избавилась от несносного немца, а потом опрометью бросилась назад – быть может, Владимир еще не ушел! Внезапно перед нею на дорожке вырос ее преследователь: – Покорнейше прошу прощения, Елизавета Петровна, но дом в той стороне, – указал он рукой на сверкающие за ее спиной огни. – Что вы себе позволяете?! – вознегодовала Лиза. – Дайте мне пройти! Ведь вы всё слышали! – крикнула она. – Вы знаете, что я хочу бежать от мужа! – Я ничего не слышал, – невозмутимо ответствовал Карл Модестович. – И ваш супруг, мой добрый хозяин, ничего не услышит, если вы не станете говорить при нем столь же громко. – Вы, кажется, осмеливаетесь давать мне советы? – Лиза даже расхохоталась от подобной наглости. – Я слишком ничтожен, чтобы давать вам советы, Елизавета Петровна, я могу лишь смиренно умолять вас вернуться к супругу и к гостям. – А если я откажусь возвращаться, уж не намерены ли вы тащить меня силой? – Силой?! Я?! – очень правдоподобно ужаснулся немец. – Помилуйте, барыня, да разве бы я посмел! – и забормотал вполголоса, будто разговаривая сам с собой, однако достаточно громко. – Молодой Корф – вот тот бы мог силой, без различия чинов и званий… я уж боялся, он душу из меня вытряхнет, а он поосторожничал… видать, остепенился… – Я запрещаю вам дурно отзываться о бароне! – Лиза гневно топнула ногой, расслышав бормотание немца. – Помилуйте, Елизавета Петровна, я и в мыслях не держал, чтобы дурно отзываться о господине Корфе, – запротестовал управляющий. – Другие господа, может, и говорят, что он горяч и безрассуден, и подвержен всяческим порокам, а я нахожу, что он человек весьма рассудительный, далекий от безумств… Лиза, сильно побледнев, сжала пальцами виски. Перед глазами возникло лицо Владимира, каким оно было в этот вечер – непривычно холодным, бесстрастным… Вспомнилось, какие жалкие он нашел оправдания своему запоздалому приезду, как призывал к смирению и покорности – он, кто когда-то покорил ее необузданной силой страсти! Что случилось с ним за время их разлуки, отчего он стал так благоразумен – уж не оттого ли, что стал меньше любить? – Вам плохо, барыня? – услышала она участливый голос Карла Модестовича. От внезапно нахлынувшей слабости у Лизы закружилась голова, не осталось даже сил, чтобы рассердиться на докучливого немца. – Мне… мне надо подумать… – запинаясь, вымолвила она и медленно побрела к дому. Управляющий издалека наблюдал за нею и, лишь удостоверившись, что она скрылась за стеклянными дверьми, с облегчением вздохнул, будто сбросил гору с плеч. – Подумать им надобно, – проворчал он. – О чем тут думать – хозяйкою жить в богатом доме или с нищим офицером по свету скитаться? Ох, уж эти русские барышни! Романы под подушкой, сны о любви… – он неодобрительно поцокал языком. – Liebe und Verstand gehen selten Hand in Hand*! К счастью, молодому Корфу княжна Долгорукая без приданого не нужна, а ведь будь и он одержим романтической мечтой о побеге, туго бы мне пришлось… Но, как бы то ни было, полдела сделано, – ухмыльнулся Карл Модестович, потирая руки. – Со стороны Корфа опасности не грозит, и милейшая Елизавета Петровна, и ее приданое безраздельно принадлежат моему хозяину. К слову сказать, не слишком и велико это приданое, однако если с умом им распорядиться… Эй, что ты тут делаешь?! – закричал он, увидев шмыгнувшего в кусты бога Меркурия – одну из «живых» статуй. Плечистый парень, на добрую голову выше управляющего, в шлеме с крылышками, в крылатых же сандалиях и с деревянным жезлом под мышкой, конфузливо выбрался на дорожку: – По нужде я, Карл Модестыч… – Пшел вон, дурак! – прогнал его немец. – Розог на всех на вас, лентяев, не напасешься! И отправился проверить, не прохлаждаются ли в других местах без его присмотра die faulen russischen Muschiks**.
_______________________________________
* Любовь и рассудок редко ходят рука об руку (нем. пословица) ** ленивые русские мужики (нем.)
Ифиль
Остаемся зимовать
Сообщение: 1616
Репутация:
31
Отправлено: 21.06.10 14:04. Заголовок: Gata, Это тот, о чем..
Gata, Это тот, о чем ты говорила? Судя по названию, наверняка сбегут!
Отправлено: 21.06.10 15:27. Заголовок: Не согласшусь, что е..
Не согласшусь, что единственно лучшее. Я к примеру в восторге от "Параллельного сценария" Но, что произведение полито кровью, тут подписываюсь под каждым словом. И я его, увы, так и не осилила до конца.
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5366
Репутация:
45
Отправлено: 21.06.10 18:33. Заголовок: Ифиль пишет: Это то..
Ифиль пишет:
цитата:
Это тот, о чем ты говорила?
Да, тот самый :)
Ифиль пишет:
цитата:
Судя по названию, наверняка сбегут!
Роза пишет:
цитата:
Кто с кем?
Хороший вопрос
Эйлис пишет:
цитата:
Не согласшусь, что единственно лучшее. Я к примеру в восторге от "Параллельного сценария"
"Параллельный" тоже по-своему велик, но это стеб, а тут полновесное литературное произведение :)
Светлячок
Воздушный фонарик
Сообщение: 847
Репутация:
15
Отправлено: 22.06.10 15:03. Заголовок: Gata пишет: у этого..
Gata пишет:
цитата:
у этого произведения была сложная судьба, многие страницы обильно политы кровью автора, боровшегося за свое право подавать героев по личному усмотрению.
Отправлено: 23.06.10 18:24. Заголовок: Владимир Корф вернул..
Владимир Корф вернулся к дому другой дорогой и легко взбежал по каменной лестнице на террасу, где еще прогуливались несколько человек, глядя на догорающие фейерверки; большинство гостей уже возвратились в бальную залу. На верхней ступеньке он остановился, о чем-то задумавшись, посмотрел на кружившуюся за высокими окнами нарядную толпу, а потом повернулся и стал спускаться вниз. – Владимир Иванович! – окликнули его. Он нахмурился, увидев приближавшуюся к нему даму, однако заставил себя учтиво ее приветствовать. Княгиня не стала тратить время на околичности. – Разве я не достаточно ясно дала вам понять, сударь, что не желаю видеть вас рядом с моей дочерью? – Уверяю вас, Марья Алексеевна… – начал было Корф, но она его перебила: – Не лукавьте, Владимир Иванович! Я знаю, что вы только что говорили с Лизой! – Донес проклятый немец, – скрипнул зубами барон. – Ох, попадись он мне под руку… Княгиня усмехнулась. – Мне нет нужды прибегать к услугам шпионов, я слишком хорошо знаю свою дочь. А вот вас, сударь, совершенно не знаю, – она пристально посмотрела ему в лицо. – Мне показалось, что весной, когда я сказала вам, что ни благословения моего, ни приданого Лиза не получит, коли захочет за вас идти, ваши чувства к ней заметно поостыли… зачем же вы продолжаете морочить ей голову? – Я отношусь к вашей дочери с глубочайшим уважением, – Владимир старался говорить спокойно, но видно было, что он с трудом подавляет бешенство, – и приехал на праздник лишь затем, чтобы поздравить Елизавету Петровну и пожелать ей счастья, а теперь возвращаюсь обратно в Петербург. Марья Алексеевна удовлетворенно кивнула. – Приятно, Владимир Иванович, что вы проявили благоразумие, и прошу извинить мою резкость в начале нашей беседы, – за ее улыбкою невозможно было разглядеть никаких чувств. – Поверьте, я не испытываю неприязни ни к вам, ни тем более к вашему батюшке, с которым, как вам известно, мой покойный супруг был связан тесными узами дружбы… но как мать, я не могу не волноваться за судьбу моей дочери, и за ее будущее – обеспеченное, спокойное будущее, – подчеркнула она последние слова. Эти ее слова заставили Владимира заново пережить унижение, испытанное им весною, когда он просил руки княжны Долгорукой, уверенный, что не встретит отказа. Лиза недвусмысленно дала ему понять, что с радостью ждет этого предложения; он даже испытывал к ней легкое презрение из-за того, что она так легко и восторженно выказала ему свою склонность, лишив его удовольствия завоевания, томительной и сладкой любовной игры. Впрочем, разбираться в собственных чувствах барону было недосуг, он думал лишь о том, что этот брак избавит его от многих затруднений, в особенности от опутавших по рукам и ногам долгов, и с беспечностью наделал долгов новых, не сомневаясь, что скоро у него будет достаточно средств, чтобы рассчитаться и с теми и с другими. Княгиня Марья Алексеевна безжалостно разбила все его радужные надежды. Напрямую от дома ему не было отказано, но он и сам не стремился являться к Долгоруким, желая как можно скорее стереть из памяти унизительное фиаско. Сердце его не было серьезно задето, раненое самолюбие удалось со временем залечить, но нынешним вечером княгиня – может быть, походя, а может, и намеренно, – разбередила затянувшуюся было рану. Уязвленная гордость взбурлила в нем с новой силой, ему страстно захотелось сказать что-то не менее обидное и унизительное, стереть улыбку с надменного лица этой дамы, вообразившей, что она вольна распоряжаться не только жизнью собственной дочери, но и его, Владимира Корфа, жизнью! – Я обещаю не искать встреч с госпожой Забалуевой, – произнес он, улыбаясь одним уголком рта – эту его усмешку многие находили отвратительной, – однако если сама Елизавета Петровна письменно или устно выразит желание со мною увидеться, я, как галантный кавалер, не посмею ей отказать. Лицо княгини окаменело. – Моя дочь глупа, и вы, пожалуй, способны воспользоваться ее глупостью, чтобы скомпрометировать нашу семью, – пробормотала она, неприязненно глядя на Владимира; тот продолжал криво усмехаться. – А что ваш батюшка, барон Иван Иванович? Он уже оправился от сердечного приступа? – спросила вдруг княгиня. – Этот сердечный приступ настиг его после возвращения от вас, Марья Алексеевна, – хмуро ответил Владимир. – Неужели на бедного Ивана Ивановича так подействовал мой отказ дать отсрочку по векселям? – деланно огорчилась княгиня. – Ай-я-яй! Что же с ним будет, когда явятся судебные приставы описывать имение? Переживет ли он? Владимир мысленно чертыхнулся. Не раз упрекал он отца, что тот, потворствуя прихотям и забывая о насущном, пустил по ветру состояние предков и оставляет сыну в наследство одни лишь долги. Но со всеми слабостями и странностями, хворями и капризами он оставался его отцом, единственным человеком, к которому эгоистичный Владимир Корф был искренно и глубоко привязан, и намерение жениться на Лизе продиктовано было не в последнюю очередь желанием избавить старика от бремени долга князьям Долгоруким, самым крупным и беспощадным его кредиторам. Напрасно старался барон уязвить Марью Алексеевну – со свойственной ей проницательностью княгиня безошибочно отыскала его слабое место и туда направила парфянскую стрелу. – Я готова дать Ивану Ивановичу отсрочку еще на год, – улыбнулась она ядовито-медово, пока растерянный Владимир собирался с мыслями и словами. – Полагаю, вы догадываетесь, на каких именно условиях? Доброй ночи, Владимир Иванович! И удалилась царственною походкой, оставив молодого барона на террасе проклинать тот день, когда судьба свела его с семейством Долгоруких.
Последние гости разъехались под утро. Пантеон древнеримских богов сошел с пьедесталов и двумя дюжинами крепких парней рассыпался по парку – подметать дорожки и выносить обугленные останки давешних фейерверков. Пошатывающиеся от усталости лакеи вяло натирали паркеты в бальной зале и гостиных первого этажа; им приказано было не шуметь, чтобы не потревожить покой новобрачных, лакеи истолковали этот приказ как «не спешить», и делали свою работу настолько не спеша, что дремали на ходу. Дворовые девки, кто в сарафанах, кто до сих пор в одеяниях нимф, лакомились в людской остатками свадебного пиршества, хихикали, вспоминая, как с одной из них на балу пьяный гусар сорвал тунику, а другую вместе с охапкой роз посадили в огромную напольную вазу; считали, сколько на долю каждой досталось щипков и поцелуев от шаловливых господ, не стеснявшихся оказывать подобные «знаки внимания» хорошеньким холопкам. Румяная полногрудая хохотушка по имени Полина, напялив на голову крылатый шлем Меркурия (сам Меркурий, отзывавшийся на имя Никита, сидел там же, в людской, за обе щеки уплетая пирог с визигой), любовалась своим отражением в начищенном до зеркального блеска медном подносе и трещала без умолку: – Барин наш как на стульчике уснули, так его на стульчике в опочивальню и отнесли, да на лестнице чуть не уронили, а барыня молодая эдак-то на него косо посмотрели, носик сморщили и спрашивают: нет ли, дескать, тут какой другой спальни? Полина состояла в «белых» горничных – стелила барскую постель и носила почту в кабинет; днями щеголяла в белом крахмальном фартуке, задирая нос перед товарками, которые с щетками в руках ползали по полу, выскребая грязь из углов, а по вечерам спускалась в людскую, чтобы посплетничать о том, что творится «наверху», в господских покоях. За веселый незлобивый нрав ей прощали и задранный нос, и крахмальные фартуки. – Зачем другую спальню? – спросил Никита, смахивая кулаком с губ крошки пирога. – Дурень ты, Никита! – хохотнула Полина, снимая с себя и нахлобучивая парню на голову шлем с крыльями. – А где ж барыне почивать-то, коли барин поперек кровати упал, ручки-ножки в стороны раскинул? Подушки, что я взбивала, на пол сбросил, – обиженно шмыгнула она носом, – одеяло шелковое смял… Ее подружки дружно засмеялись. – Где ж ты видала, Полька, чтоб постель в брачную ночь не смятой осталась? – Коли муж с женой по разным комнатам спят, то не брачная это ночь, – снова хохотнула Полина, – а горемычная! – Иди за меня, Полька! – вдруг совершенно трезвым голосом сказал Никита, хоть и осушил перед этим добрую чарку. – Чего вы хохочете? – оглянулся он на девушек. – Я хорошим ей мужем буду, она со мной не заскучает! – А она и так не скучает! Правда, Полька? – подмигнула прачка Татьяна, голубоглазая миловидная девушка с толстой белой косой, в которую вплетены были кувшинки – Таня изображала на празднике наяду. – Небось, все ноченьки напролет с господином управляющим простыни у него во флигеле пересчитываете? Никита насупился, а Полина дернула плечом и открыла рот, намереваясь спросить Татьяну, зачем та по десять раз на дню бегает на конюшню к Никите – уж не попоны ли лошадиные стирать? – но не успела. – Это еще что за сборище?! – распахнул дверь управляющий и с порога набросился на «наяд» и «дриад». – А ну-ка, живо за уборку! Всё бы им перед господами вихляться да языками болтать, а работать кто будет? Ба! И ты здесь, Никитка? – заметил он среди девушек бывшего Меркурия. – Я ж тебе велел скамейку перевернутую в парке на место поставить! – Я уже поставил, Карл Модестович, – чуть заплетающимся языком пробормотал парень, неловко стягивая с себя крылатый шлем. – Поставил? Ишь ты, быстрый какой! Вот и нечего бездельничать, ступай в конюшни, лошадям корм задай, да проверь, не расковалась ли какая… – управляющий потянул ноздрями воздух. – Да вы, никак, вино пили? – грозно нахмурился он. Служанки, боявшиеся этого взгляда, как огня, повскакали с мест, засуетились, один Никита с потерянным видом топтался посреди комнаты, нелепый в своей древнеримской накидке и крылатых сандалиях, с остатками белой краски на лице и на руках. Пяти минут не прошло, как стол был чист, а лавки и табуреты ровно вокруг него расставлены. – То-то же! – удовлетворенно хмыкнул Карл Модестович, поглаживая усы – несмотря на хлопотный день и куда более хлопотную ночь, он не был расположен долго сердиться. – Полька! – позвал он горничную, делавшую вид, что помогает подружкам, а на самом деле лишь вертевшуюся рядом, чтобы не испачкать рук о грязную посуду. – Иди наверх, белье разбирать! – Сию минуту, Карл Модестович! – елейным голосом пропела Полина. – Дозвольте только переодеться? – И так хороша! – скользнул он масленым взглядом по ее пышной груди, едва прикрытой складками бледно-желтой туники, и повелительным жестом указав горничной следовать за ним, направился к двери. Бедный Меркурий проводил свою дриаду грустным взглядом. – На что она тебе, Никитушка? – тихонько спросила Татьяна, прижимаясь к парню и гладя того по спине. – Она и управляющего тешит, и барин, сказывают, с нею баловался, а над тобою она смеется только… Парень угрюмо молчал, теребя огромными ручищами крылья на шлеме. – Ох, и глупый же ты, Никитушка! – Татьяна нежно потерлась носом о его плечо. – Может, и дурень… – мрачно согласился парень. – А ты, Таня, не ходи ко мне на конюшню, не надо… спасибо тебе, ты добрая, ласковая… а – не надо… – Ну и сохни по своей Польке! – рассердилась Татьяна. Людская опустела. Никита со злостью швырнул крылатый шлем на пол и яростно раздавил его ногой – гордый шлем бога Меркурия жалобно хрустнул, превратившись в сплющенную жестянку.
Подперев рукой щеку, Елизавета Петровна Забалуева грустно смотрела в окно. Шел дождь – хмурый, осенний. Не прыгал, пританцовывая, веселыми струйками, а лил серо и монотонно, растекаясь темными лужами по камням двора, мутной пеленой застилая окрестности. Ветер гнал по небу свинцовые тучи и трепал верхушки деревьев, срывая с них последнюю листву, завывал и повизгивал в печных трубах. Лиза зябко поежилась и поправила на плечах шаль. В остывающем камине тлели угольки. Она рассеянно подумала, что надо позвать кого-то из слуг, велеть подбросить дров, но телом и душою овладела странная лень, не хотелось ни двигаться, ни говорить. Ипохондрия всегда казалась Лизе уделом немолодых болезненных особ, какою была ее тетка по отцу, унылая старая дева, которая с утра до вечера только тем и занималась, что предавалась ипохондрии. Попрыгунье-племяннице невдомек было, как можно целыми днями лежать в креслах, стенать и страдать, вместо того чтобы отправиться в солнечный летний день на прогулку, нарвать охапку полевых цветов, или прокатиться зимою в санях, на резвой тройке. И вот теперь она сама сидит в кресле, закутавшись по-старушечьи в шаль, тоскует вместе с октябрьским дождем и не хочет искать себе другого занятия. На маленьком круглом столике стояла корзинка с рукодельем, валялись разноцветные шелковые нитки, булавки, лоскутки. Лиза бросила скучающий взгляд на начатую, но так и не законченную вышивку – какой-то пошлый цветочный узор, вздохнула и опять отвернулась к окну. Скоро месяц, как она замужем. Мысль о браке с господином Забалуевым внушала ей ужас сродни тому, что испытывает человек, стоящий у края черной бездны. «Я умру, если стану женой этого противного старика!» – плакала она месяц назад. Но, вопреки мрачным ожиданиям, жизнь ее после свадьбы не кончилась. Лиза не умерла – ни в первый день медового месяца, ни три недели спустя. Очень скоро она привыкла к почтительному «барыня» из уст прислуги, и хоть и не вошла еще вполне в роль хозяйки, но уже начинала наслаждаться свободой, которой лишена была в доме властной матери. Не сбылись и другие ее страхи. Наутро после брачной ночи, которую молодые провели порознь: один – сотрясая раскатистым храпом стены спальни, другая – орошая слезами подушку в гостевой комнате, – у Андрея Платоновича случился прострел в пояснице. Несколько дней он не мог разогнуться и передвигался по дому с помощью лакея, кряхтел и охал, проклиная коварные сквозняки, а еще пуще – праздники, которые были ему, старику, уже не по годам и не по силам. Лиза, слушая его причитания, тихонько хихикала, но когда Андрею Платоновичу, благодаря мазям, которыми натирала его спину усердная Полина, стало легче, призадумалась. И чем бодрее и жизнерадостнее становился господин Забалуев, тем задумчивее и бледнее – его жена. Каждый вечер, ссылаясь на мнимую головную боль, Лиза рано уходила к себе, пока однажды с удивлением и радостью не обнаружила, что Андрей Платонович и сам не стремится воспользоваться правом законного супруга. Всё реже он бросал на нее игривые взгляды, всё меньше отпускал двусмысленных шуток, и после ужина, проходившего обычно в молчании, нарушаемом лишь звоном посуды, целовал жене руку и удалялся в бильярдную, где допоздна пил коньяк и катал по зеленому сукну шары. Несколько раз к обеду приезжали его приятели, напыщенные глупые старики, с такими же старыми глупыми женами. Лиза не знала, как с ними себя держать, скучала и раздражалась, и то была, пожалуй, единственная неприятность, отравлявшая госпоже Забалуевой почти безбедное существование в доме ее мужа. «Неужели я смирилась?!» - спрашивала она себя, стыдясь и негодуя. Нет, не смирилась, но мысли о бегстве, одолевавшие ее в свадебную ночь, перестали быть навязчивыми. Она написала Владимиру отчаянное письмо. Не решившись отправить его лично адресату, вложила заклеенный конвертик в другой конверт, побольше, и надписала сверху имя старого барона. Иван Иванович по-отечески относился к Лизе, и она была уверена, что он не откажет ей в просьбе, содержащейся во вложенной в той же конверт записочке – передать письмо Владимиру. В новом доме у нее не было доверенных людей, и она не без опаски поручила доставить письмо в поместье Корфов конюху Никите – парень казался простоватым и не способным на низкое коварство. Увы, она забыла, что и за хозяйским имуществом, и за нею самой, полагая ее частью этого имущества, приглядывал человек, который низкое коварство возвел в высшую добродетель. Господин Шуллер перехватил посыльного, не дав тому доехать даже до ворот. – Холоп-то письмецо из шапки выронил, Елизавета Петровна, и словно назло, в самую грязь, – сказал он, возвращая хозяйке совершенно чистый конверт. – Вы вскрыли мое письмо?! – задохнулась от возмущения Лиза. – Сама, сама облатка отклеилась! – честно округлил глаза управляющий. – Я и не читал, что там написано, ни-ни, Боже упаси, а вот подлец холоп – тот мог, да хорошо, грамоте не обучен… Вы уж другой раз, Елизавета Петровна, конюхам не доверяйте, прикажите мне, я ваше письмо в целости и сохранности доставлю, хоть барону Ивану Ивановичу, хоть сыну его, который на днях в Петербург отбыли-с… Ладони госпожи Забалуевой непроизвольно сжались в кулачки. – Убирайтесь, мерзкий шпион! Управляющий положил злополучное письмо на столик и с поклоном ретировался, а Лиза бросилась на кровать, рыдая от обиды и бессилия. На другой день князь Андрей, будучи у сестры и зятя в гостях, обмолвился вскользь, что Владимир Корф вернулся в столицу. Это было ударом. Управляющий не солгал, молодой барон и вправду уехал… Уехал, даже не попрощавшись с ней! Лиза подышала на холодное стекло, вывела на нем пальцем «В.К.». Снаружи по окну барабанили дождевые струи, в их потеках сразу исчезла буква «В», а букву «К» дорожки воды почему-то обегали, и она долго еще виднелась между ними, медленно расплываясь по стеклу. Как хотелось верить, что и Владимир сейчас, где бы он ни находился, так же вспоминает о ней, Лизе, и так же пишет ее имя на стекле или рисует ее профиль на полях книги! Почему он уехал, не выполнив своего обещания встретиться с ней, не прислав ни строчки, хотя знал, не мог не знать, как ждала она от него этих строк? А вдруг он писал к ней? Конечно же, писал, но письмо перехватил гадкий немец, который перехватил и ее письмо к Владимиру! Лиза, как утопающий за соломинку, ухватилась за эту мысль, предпочитая думать, что страдают они с Владимиром оба из-за происков низкого негодяя, а не она одна – по вине забывчивого возлюбленного. В дверь негромко постучали. Вошла горничная Полина в чистеньком накрахмаленном переднике, сделала книксен. – Вас барин зовут, Елизавета Петровна. Андрей Платонович перебирал какие-то бумаги в своем кабинете. – Вот ведь какое дело, душенька, мне уехать надобно… – Надолго? – спросила Лиза, не зная, радоваться или огорчаться внезапному отъезду супруга. – Да как сказать? Очень может статься, что и надолго… Дела-то у нас в столице быстро не делаются… – Вы едете в Петербург? – в Лизе проснулся внезапный интерес. – В Петербург, в Петербург, – кивнул Андрей Платонович, о чем-то на минуту задумавшись, и вдруг предложил: – А не поехать ли вам со мной, душенька? Вижу я, бледны вы последнее время, скучно вам, верно, в деревенской-то нашей глуши? Лиза едва удержала себя, чтобы не броситься мужу на шею и не расцеловать его. Поехать в Петербург! Она отыщет там Владимира, они объяснятся, наконец, договорят о том, о чем им не дали договорить, и уедут, счастливые и свободные, навстречу новой жизни. Она еще не знала, что поручик гвардии Владимир Корф за участие в скандальной дуэли был разжалован и сослан в действующую армию на Кавказ.
Мяурси за кумплимент , хоть на самом деле я не мастер плетения сложных интриг. Скоро всё поймете. Но тонюсенький намек на грядущие события был брошен :)
Ифиль
Остаемся зимовать
Сообщение: 1624
Репутация:
31
Отправлено: 24.06.10 20:38. Заголовок: Gata пишет: Но тоню..
Gata пишет:
цитата:
Но тонюсенький намек на грядущие события был брошен :)
Да? значит я его пропустила! тем интересней!
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5420
Репутация:
45
Отправлено: 27.06.10 16:28. Заголовок: Зима в Двугорском уе..
Зима в Двугорском уезде тянулась лениво и дремотно. Охота, званые обеды по случаю чьих-нибудь именин, вечера за картами или с музыкой, да сплетни о соседях, – вот и все нехитрые деревенские развлечения. Пищи для сплетен с отъездом молодого Корфа, а вскоре и четы Забалуевых значительно поубавилось, однако уездные кумушки скучали недолго. Из-за границы вернулась небезызвестная племянница графа N., расставшаяся с бледностью и хворью, и к ней тут же посватался молодой князь Долгорукий. Госпожа Куроедова, в свое время упоенно строившая догадки о причинах внезапно постигшего девицу недуга, теперь с досады кусала локти – бездетный граф всё свое состояние завещал племяннице. Всё в том же состоянии крайней досады Ирина Филипповна отправилась с поздравлениями в Нестерово, усадьбу Долгоруких, по пути заехав еще в два дома, где долго и подробно обсуждала с приятельницами, в какую семью («Нет, ma chérie, про унтер-офицершу совершеннейшая неправда, все давно знают, что то был купец из Нижнего!») сбыла с рук свою «водянку» («Кто сказал вам, что девочка? Вздор! Мне доподлинно известно, что родился мальчик!») будущая жена князя Андрея. Но в гостиной у Долгоруких неутомимая сплетница увидела младшую княжну, Софью Петровну, Сонечку, умилилась, как та расцвела, ласково потрепала девушку по щечке: «Vous êtes charmante, mon enfant!»* – и за чашкою чаю, налитого собственноручно хозяйкой, принялась щебетать сладким голоском, какая счастливая мать Марья Алексеевна, и сколь счастливы дети, имея такую мать, и что семейство Долгоруких, одно из самых почтенных в уезде, только с таким же благородным и почтенным семейством и должно породниться – семейством графа N. – Скоро еще одну дочку к своему сердцу прижмете, Марья Алексеевна! А мне Бог дочерей не дал… – сокрушенно вздыхала гостья, поглядывая на запунцовевшую от смущения Сонечку. Следующий визит к Долгоруким Ирина Филипповна нанесла вместе с сыном Ипполитом. Тою же зимой в Нестерове часто можно было видеть помещика Буянова с сыном Сергеем. Марья Алексеевна любезно принимала и Буяновых, и Куроедовых, никому не отдавая явного предпочтения, украдкой приглядывалась к молодым людям и вспоминала всё, что ей было известно о состоянии их родителей. Владения Буяновых, бесспорно, были обширнее куроедовских, однако хуже управлялись, к тому же, кроме старшего Сергея, помещик Буянов имел четырех сыновей-недорослей и двух дочерей на выданье… Всю зиму княгиня размышляла и взвешивала, а покорная Сонечка, не зная, кто из поклонников может ей нравиться, терпеливо ждала материнского решения. В конце концов княгиня разрешила дочери поощрить ухаживания Ипполита Куроедова. О грядущих счастливых переменах в своей жизни Сонечка, опять же с согласия матери, написала старшей сестре в Петербург. Госпожа Забалуева, писем от которой ждать порой приходилось неделями, в этот раз ответила немедленно, в нескольких фразах принесла приличествующие случаю поздравления, с похвалой отозвавшись о выборе сестры, а далее пустилась в пространный, на пять страниц рассказ о бале, данном на Масленицу в Зимнем дворце. Марья Алексеевна, считавшая своим материнским долгом знакомиться со всей корреспонденцией из Петербурга, прочла и это последнее послание, узрела за похвалами в адрес господина Куроедова иронию, которой не заметила простосердечная Сонечка, и раздраженно хмыкнула: – Небось, считает себя умнее матери, только что бы с нею сейчас сталось, если б дали ей волю своим умом жить? Благодарение небу, Сонечка кротка и послушна, это награда мне за все страдания, все мытарства, что вытерпеть пришлось через строптивость Лизаветы… Своевольная старшая дочь являлась для княгини источником постоянных волнений – даже и теперь, когда сделалась замужней дамой и жила с супругом в Петербурге. Первое время после отъезда Лиза писала часто, жаловалась, что тоскует и с грустью вспоминает отчий дом (Марья Алексеевна прекрасно знала истинную природу этой тоски), что светские развлечения утомительны и навевают скуку, и что она чувствует себя чужой в блестящей и суетной столице, столь неласковой к бедной провинциалке. Но летели дни, письма стали приходить реже, грусть в них постепенно уступала место веселью, сетования на скуку – восторженным рассказам о балах, итальянской опере, модных магазинах и рысистых бегах на Неве. Княгиня радовалась, что дочь, с головой окунувшись в водоворот праздников, позабыла, кажется, и думать об одном молодом бароне, для которого готова была когда-то на любые безумства; однако к радости этой примешивалась и новая тревога. – Одну глупость я помешала совершить, а ну как ей другая блажь в голову взойдет? И не то беда, что взойдет, слабы мы, женщины, – вздохнула Марья Алексеевна, улыбаясь чему-то, ей одной ведомому, – а то, что Лизавета тихо делать ничего не умеет! Осрамит ведь, не дай Бог, и мужа, и нас всех… И что же это, право, Андрей Платонович вздумал везти Лизу в Петербург? В деревне и соблазнов меньше, и на виду – всё бы поостереглась… Тут доложили о графе N., и княгиня, бросив на бюро письмо, которое держала в руках, поспешила навстречу гостю и будущему родственнику.
______________________________________
* Вы прелестны, дитя мое! (фр.)
Gata
Сладкоежка
Сообщение: 5421
Репутация:
45
Отправлено: 27.06.10 16:29. Заголовок: Весна в тот год наст..
Весна в тот год наступила рано. Съежившись под лучами солнца, снег быстро сбежал с полей и холмов, с треском тронулся лед на реке, вспухшей от устремившихся в нее талых вод. В голых еще рощах галдели грачи, по деревням стоял веселый шум, – и природа, и люди бурно радовались наступавшему теплу. В один из таких погожих весенних деньков Ипполит Куроедов, взъерошенный и сердитый, спрыгнул с коня у крыльца своего дома, кинул поводья подоспевшему конюху и вихрем пронесся через прихожую, разбрызгивая во все стороны со своих сапог ошметки грязи. – Это неслыханно, papa! – ворвался он в кабинет, где старший Куроедов коротал послеобеденное время за чтением газеты и рюмочкой рябиновой наливки. Иван Ксенофонтофич с неудовольствием поднял глаза от губернских «Ведомостей» и осведомился у сына, что случилось. – Это неслыханно! – повторил Ипполит, падая в кресло и расстегивая на себе плащ, но тут же вскочил и в волнении забегал по кабинету, оставляя на ковре следы грязных сапог. – Буяновы продали участок земли, тот, что вдоль берега реки, напротив усадьбы Забалуева… – Продали, и что с того? – пожал плечами Куроедов-старший, намереваясь вновь уткнуться в газету. – Но они продали землю Забалуеву! – выкрикнул Ипполит. – Подумать только, я сам хотел приобрести этот участок, но Буянов уперся, так что с места не своротить… а ведь я предлагал хорошую цену, гораздо больше того, чем этот клочок земли стоит… и теперь, пожалуйста, он продал ее Забалуеву! – Позволь, но разве Андрей Платонович не в Петербурге? – потер переносицу Иван Ксенофонтович. – Да, в Петербурге, а все дела передоверил управляющему, черту этому немецкому, и не следит за ним – лишь бы доход был, пусть даже и в убыток соседям! Уж и не знаю, как этот немец Буянова обморочил, что посулил, а только оба берега реки теперь принадлежат господину Забалуеву! Куроедов-старший все еще ничего не понимал. Ипполит поглядел на отца с досадой, как на неразумного ребенка. – Неужели вы не видите, papa, чем это грозит для нас обернуться?! Я нынче объезжал поля, выбрался на тот самый берег, а по берегу расхаживает герр Шуллер, превеселый, песенку насвистывает, и с этакою ехидцею мне сообщает, что, дескать, место под новую мельницу ищет… запруду делать будут! – не справившись с застежкой плаща, Ипполит в сердцах вырвал ее с мясом, сдернул с себя плащ и бросил на пол. – Запруду? – растерянно пробормотал Иван Ксенофонтович. – Кажется, я догадываюсь! – воскликнул Ипполит, озаренный внезапной догадкой. – Господа Буяновы таким низким способом поквитались с нами. Не сумели обойти в одном, – припомнил он неудавшееся сватовство Сергея Буянова к младшей княжне Долгорукой, – нашли, как в другом досадить! Но я этого так не оставлю! Иван Ксенофонтович чуть не с испугом наблюдал, как сын мечется по кабинету, молотя кулаком по встречающимся ему на пути предметам мебели. – Почему нет закона, чтобы запретить скупать землю по обе стороны реки? – неистовствовал Ипполит. – Я с жалобой обращусь! К предводителю уездного дворянства! – К предводителю дворянства? – моргнул Куроедов-старший. – К предводителю! – с воинственным видом тряхнул головой Ипполит, но вдруг осекся, спохватившись, что жаловаться придется господину Забалуеву на самого же господина Забалуева, и безнадежно махнув рукой, покинул кабинет. Иван Ксенофонтович, с облегчением вздохнув, допил из рюмочки и снова зашуршал газетой.
В прекрасном расположении духа Карл Модестович Шуллер, управляющий господина Забалуева, возвращался в поместье из уездного городка. Погода была солнечная, под стать настроению, дул свежий апрельский ветерок, и даже непролазная российская грязь, столь противная немецкой душе, не чавкала под копытами коня – проселочная дорога уже почти просохла, лишь местами оставалась влажной, лоснясь, как черный бархат. Переезжая через речку по деревянному, недавно наведенному после зимы мосту, Карл Модестович бросил взгляд налево, где на высоком берегу в отдалении суетились мужики, возводя какую-то постройку, и не сдержал довольной улыбки. Затея его полностью увенчалась успехом. Помещик Буянов, сначала наотрез отказавшийся продавать прибрежную полоску земли, при намеке на возможную для Куроедовых неприятность сделался сговорчивым и уступил – за пять тысяч рублей, которые Карл Модестович рассчитывал вернуть с лихвой, пустив слух о строительстве мельницы. Так и вышло. Помещики, чьи земли находились ниже по течению, гурьбой устремились в забалуевскую усадьбу – кто с мольбами, кто с угрозами, – помешать возведению злополучной запруды. Хитрый немец, который вовсе и не помышлял строить мельницу, а лишь отправил на берег мужичков, чтобы те шумом и суетой всполошили соседей, прикинулся чрезвычайно расстроенным, уверяя всех, что без этой новой мельницы хозяин его будет непременно разорен, и лишь после долгих уговоров согласился взять с окрестных помещиков отступные, а отступных тех в общей сложности набралось без малого тридцать тысяч. О возможном гневе хозяина Карл Модестович мало заботился. Даже если бы кто-то из помещиков стал жаловаться господину Забалуеву на произвол его управляющего, Андрей Платонович, подсчитав барыши, закрыл бы глаза на эти жалобы, и уж, конечно, не заметил бы того, что часть этих барышей осела в карманах ловкого немца. А если, паче чаяния, хозяин решил бы выразить неудовольствие, управляющий и тут бы нашел, как уйти от наказания – слишком много было известно ему такого, что господин Забалуев тщательно скрывал от своих недоброжелателей, и о чем те недоброжелатели охотно бы сведали. Конь неторопливо взбирался по косогору. Направо и налево расстилались черные пашни, кое-где начинавшие зеленеть озимыми всходами. Лениво понукая коня, Карл Модестович прикидывал в уме, сколько в их деревне тягловых мужиков, кого из них можно будет отпустить по оброку, кого гнать в поле. В отличие от многих уездных помещиков, немец не заставлял крестьян гнуть спину на барщине по шесть дней в неделю – не из человеколюбия, отнюдь, но по практическому расчету. Замордованный мужик – плохой работник, эту истину за годы жизни в России Карл Модестович прекрасно усвоил, и умел, когда надо, строго спросить, когда надо – дать поблажку. Крестьяне его побаивались, однако не ненавидели. У развилки, откуда по прямой до усадьбы Забалуева оставалось меньше версты, немец наткнулся на застрявшую в глубокой колее коляску – место было сырое и низкое. Бородатый возница и молодой парень, по виду денщик, ломали с деревьев ветки и охапками бросали их под колеса; в коляске сидел офицер в накинутой на плечи шинели, левая рука его была на перевязи. Карл Модестович хотел было проехать мимо, но что-то его остановило. – Владимир Иванович? – спросил он, внимательно приглядевшись, и снял цилиндр, приветствуя молодого барона. Владимир ответил едва заметным движением подбородка. – Домой, значит? То-то рад будет Иван Иванович! – продолжал управляющий, хотя офицер не выказывал ни малейшей охоты поддержать беседу. – Да вы, никак, ранены? – сочувственно поинтересовался немец, кивнув на перевязанную руку. – Пустяки, – едва расцепил зубы Владимир. В это время совместными усилиями кучера и денщика коляску удалось вытащить из колеи на сухое место. – В отпуск, господин барон? – не оставлял попыток удовлетворить свое любопытство Карл Модестович. Не удостоив его ответом, Владимир махнул кучеру рукой: – Поехали! Ничуть не обидевшись, немец проводил удаляющуюся коляску взглядом, потом зачем-то посмотрел на небо, вдруг затянувшееся легкими облачками. – Знать, скоро и мои хозяева пожалуют, – пробормотал он, натягивая поводья и поворачивая коня в сторону дома. Он не ошибся в своих предположениях: в усадьбе его ждало письмо из Петербурга с извещением, что господин Забалуев с супругой через неделю возвращаются в поместье
Встречать господ высыпали во двор все челядинцы, чистые и принаряженные. Карл Модестович стоял чуть поодаль, нервно пощипывая усы. Карета подъехала. Первым из нее выбрался Андрей Платонович, знакомо кряхтя и потирая бока. – Экие дороженьки у нас ухабистые, всю-то душу вытрясло, вымотало… И протянул руку, помогая спуститься с подножки жене. Елизавета Петровна выглядела совершенно иначе, чем прошлой осенью – уверенные движения, надменный взгляд, платье и мантилька по столичной моде, из роскошных тканей, не виданных в деревне, – дворовые девки уставились на свою барыню, восторженно разинув рты, как на диковинную бабочку. Она и похожа была на яркую бабочку, подле которой серой гусеницей суетился ее супруг, искательно заглядывая ей в глаза и готовый, кажется, сию минуту бросить ей под ноги свой сюртук, или броситься сам, чтобы она могла пройти по двору, не запылив подошв своих модных ботинок. Госпожа Забалуева ленивым взглядом из-под полуопущенных ресниц окинула двор и дом, ряд склонившихся перед нею слуг, и нахмурилась, увидев управляющего. Тот низко поклонился, удостоившись от хозяйки еще более неприязненного взгляда. «Попал к барыне в немилость», – усмехнулся он мысленно, не веря, что это грозит ему сколько-нибудь серьезными неприятностями, и велел лакеям, разгружавшим карету, нести поклажу в дом: сундук хозяина – в прежнюю спальню, сундуки хозяйки – в «ореховую», с окнами в сад. – Почему в «ореховую»? – спросила госпожа Забалуева сквозь зубы, глядя куда-то мимо управляющего. – Как вы приказали в письме, Елизавета Петровна, – ответил Карл Модестович с новым поклоном. – Я писала, чтобы в голубую! – заявила она капризно. – Что случилось, душенька? – встревожился Андрей Платонович, беря ее под локоток. – Votre intendant est un imbécile!* – в раздражении бросила она, и, вырвав у мужа руку, ушла в дом. Господин Забалуев засеменил следом, будто забыв об управляющем. – Пошли вон! – цыкнул Карл Модестович на дворовых, принявшихся было скалить зубы: впервые самодовольный немец был так унижен на их глазах. Челядинцев как ветром сдуло, на ступеньках крыльца остались только управляющий, да нарядная Полина, которой по долгу горничной следовало проводить хозяйку в комнаты, но девка почему-то медлила. Карл Модестович достал из кармана письмо, перечитал, нашел место, где черным по белому было написано «ореховая спальня», хмыкнул и помотал головой. – Что барыня вам сказали? – подскочила к нему Полина, бесцеремонно пользовавшаяся привилегиями, дарованными ей управляющим за услуги, за которые другие челядинцы называли ее потаскухой. – Сказала, что я болван… – рассеянно пробормотал он, комкая злополучное письмо. Полина громко фыркнула в кулачок. – Нашла чему смеяться, дура! – сердито дернул щекой немец. – А откуда вы по-французски знаете, Карл Модестович? – не унималась любопытная горничная. – Не твое дело! – он сунул ей скомканное письмо. – На, сожги! И ступай к барыне, видишь – они не в духе? Прогонят на скотный двор, а я заступаться не буду! Полина обиженно захлюпала носом, нагнала в глаза слезы, но управляющий уже повернулся к ней спиной и, сбежав с крыльца, принялся распекать замешкавшегося кучера, срывая на бедняге свое дурное настроение. ____________________________
* Ваш управляющий – болван! (фр.)
Карл Модестович Шуллер болваном себя не считал – даже когда семилетним мальчишкой пас гусей в баварском местечке Рюмменау. Отец его был небогатым деревенским ткачом, мать умерла родами, а вторая жена отца, злая костлявая женщина, ко всему еще и прескупая, пасынка не любила, одевала в обноски и кормила впроголодь. Жуя сухую корочку хлеба, маленький Карл пас на лугу за деревней мачехиных гусей и мечтал о том, как вырастет, станет богатым, и тогда уже мачехе придется гнуть на него спину. Однажды мимо проезжал в экипаже некий барон и, видимо, скучая, остановился и спросил, сколько гусей в стаде у маленького пастушка. – Если по головам считать, то тридцать, а по крыльям – шестьдесят, – ответил Карл. Барон засмеялся и, сказав, что покупает одного гуся, бросил мальчику золотой талер – целое состояние. Карл спрятал золотой талер за подкладку своей потрепанной курточки, где монетку нашла вездесущая мачеха и, увязав эту находку с пропажей самого жирного гуся, жестоко высекла пасынка, а потом пожаловалась на «негодного воришку» отцу, и отец тоже учинил ему порку. «Негодный воришка» горько плакал: не столько ему было больно, сколько жалко золотого талера, который он впервые в жизни подержал в руках, да и то недолго. Тогда же он усвоил и первый урок мошенника, которому по сию пору неуклонно следовал: воруй, но не попадайся! Так миновало несколько лет. Старший Шуллер, наглотавшись хлопковой пыли у своего ткацкого станка, умер от болезни легких, а младшего мачеха безжалостно выгнала из дому. Карл решил, что уходить с пустыми руками глупо, и перед тем, как навсегда покинуть Рюмменау, опустошил мачехину кубышку, которую та прятала на кухне, среди фарфоровой посуды, наивно полагая, что сей тайник известен ей одной. Талеры госпожи Шуллер ее пасынок носил в нательном поясе про черный день, а на жизнь зарабатывал, нанимаясь то подмастерьем к пивовару, то рабочим на мельницу, то кельнером в кофейню. Но нигде ему не нравилось, и нигде он надолго не задерживался, кроме города Мюнхена, где Карл, будучи лютеранином и имея за плечами всего несколько классов сельской школы, умудрился поступить в католическую семинарию и даже едва не окончить ее. Достигнув двадцати лет, он всерьез задумался, что делать дальше. От мачехиных золотых талеров давно остались лишь воспоминания, священника из него не вышло, и ни одного ремесла он толком не освоил… Но тут кто-то сказал ему, что безбедно и не особо утруждая себя, можно прожить в России. Так оказался он в этой загадочной стране, где византийская роскошь соседствовала с ужасающей нищетой, на сказочно бескрайних просторах царил сказочный же беспорядок, а дороги, или то, что здесь ими называлось, повергали европейцев в состояние непреходящего изумления. Опрятный вид и почерпнутые в семинарии знания позволили Карлу получить место гувернера в семье небогатого помещика. Два года он обучал дворянских недорослей немецкому языку и странной смеси философии с теологией, потом помещик разорился и отказал гувернеру от места, однако дал превосходные рекомендации. К тому времени Карл уже бойко изъяснялся по-русски и по примеру многих своих соотечественников стал искать более хлебное место – управляющего, которое и нашел в той же губернии, у некоего графа. Управлять поместьем оказалось не Бог весть каким трудным делом. Русские мужики и без подсказки хорошо знали, когда пахать, когда сеять, когда заготавливать сено, надо было лишь следить за ними, чтобы не уклонялись от барщины да не воровали лес и зверя из господских угодий. Граф жил на широкую ногу и содержал многочисленный штат прислуги. Новому управляющему приглянулась бонна-француженка, состоявшая при графских дочках – черненькая, субтильная, полная волнующего шарма, равно чуждого как бесцветным немкам, так и пышнотелым русским крестьянкам. «Приятно изучать чужой язык через посредство женских уст и глаз», – говаривал байроновский дон Жуан. Познать французский язык в совершенстве Карлу помешал хозяин, тоже воспылавший страстью к хорошенькой мамзели; управляющий был уволен без долгих разговоров и без рекомендаций. Карл не сильно, впрочем, огорчился: присвоенных за время службы у графа пятисот рублей хватило ему на несколько месяцев, что он провел без работы. Спустя полгода он перебрался в другую губернию, написал почерком графа рекомендательное письмо, блестяще в нем себя аттестовав, и с этой «рекомендацией» поступил на службу к вдовой баронессе. Баронесса была немолода и некрасива, однако Карл в течение двух или трех лет справлял при ней должность не только управляющего. Дабы вознаградить себя за неудобства, связанные с этим двойным положением, он потихоньку обкрадывал вдову, и существование казалось ему вполне сносным, пока баронесса неожиданно не влюбилась и не вышла замуж за бравого гусара без гроша в кармане, зато с лихо закрученными усами. Прежнему любовнику была дана отставка. «Экая морда у него воровская!» – ткнул пальцем в управляющего гусар, водворившийся в доме барином, и потребовал хозяйственные книги. Книги были в порядке, но господин Шуллер решил убраться подобру-поздорову, пока гусар, судя по всему, человек решительный, не доискался до скрытого мошенничества. Незаметно утекали годы, менялись места, менялись хозяева. Прав оказался давний советчик, ни лица, ни имени которого Карл Модестович не мог теперь вспомнить – жить в России можно было безбедно. Уже и накоплен был капиталец – пусть и не великий, однако многократно превосходивший то, что в состоянии был заработать сын ткача честным трудом в родном своем Рюмменау. Построить бы фабрику, но Карл Модестович понимал, что одному ему сие предприятие будет не по силам, а все его прежние хозяева были ленивы и предпочитали тратить, чем преумножать капитал. Не раз заводил он речь о фабрике и с нынешним барином, Андреем Платоновичем Забалуевым, соблазняя его большими прибылями, но тот, сначала заинтересовавшись, после отказался от этой затеи как от «слишком хлопотной»: – Есть у меня невестушка на примете, и приданое за нею хорошее дают – вот то верное дело, а ты мне про какую-то фабрику талдычишь! Карл Модестович не рассматривал женитьбу как источник дохода, хотя мысли о собственно женитьбе навещали его довольно часто. Был он уже не молод и, сентиментальный, как все немцы, подумывал о чистом и уютном доме, наполненном детским смехом, и о хозяйке этого дома – приветливой, честной и трудолюбивой, – именно такой ему рисовалась идеальная жена. – Карл Модестович! – разыскала его около конюшен запыхавшаяся Полина. – Вас барин ждут, в кабинете! Он окинул взглядом статную фигуру горничной, задержался на лице: румянец во всю щеку, спелые, как вишни, губы, брови вразлет… хороша девка! Хороша, да блудлива, лжива и корыстна. Всех прелестей щедро отвесила ей матушка-природа, а на добродетели поскупилась. Пожалев мимоходом, что нет среди его добропорядочных и трудолюбивых соотечественниц таких румяных красавиц, немец ущипнул Полину за подбородок, не удержался и поцеловал в призывно приоткрытые губы. Девка тотчас вскинула ему на плечи полные руки, прижалась упругой грудью – сладкая, бесстыдная. – Некогда сейчас баловаться, барин зовет! – прохрипел он, с трудом высвобождаясь из плена жарких рук. – Приходи вечером ко мне во флигель… Едва управляющий ушел, как скрипнула дверь конюшни и появился чумазый босоногий Никита в засученных до колен штанах. От него крепко пахло потом и лошадьми, Полина скривилась, демонстративно зажав пальцами нос. Вытирая пучком сена грязные вилы, которыми только что кидал навоз, парень проворчал с тоской в голосе: – И чего ты за немцем этим поганым бегаешь, как собачонка? – С тобой, что ли, прикажешь, на сене валяться? – фыркнула Полина. – Я тебя не валяться, а замуж зову, – сказал Никита, – хочу, чтоб всё по-честному было! – И что я с господином управляющим спала, простишь? – прищурилась Полина. – Прощу! – ответил парень, открыто глядя на нее. – Прощу и попрекать не стану! Что раньше было, в том я тебе не судья… – А коли после свадьбы Карл Модестович меня позовет, а я и пойду? – спросила Полина, с бесстыдною улыбкой на губах поигрывая кончиком пышной косы. Никита насупился, отвернулся. – Смеешься ты надо мной… – Над дурнем таким и не грех посмеяться! Ишь, жениться он удумал! – звонко расхохоталась Полина, сверкая ровными белыми зубами. – От навоза умойся, жених! И, все так же громко хохоча, направилась обратно к дому. Никита тяжело вздохнул, вытер грязным рукавом вдруг заблестевшие глаза и, подхватив на плечо вилы, скрылся за дверями конюшни.
Светлячок
Воздушный фонарик
Сообщение: 878
Репутация:
15
Отправлено: 27.06.10 17:14. Заголовок: Персонажики однако ..
Персонажики однако Ипполит Куроедов и вся их семейка - редкие зануды Владимир какой-то, как бы это сказать. Не вразумительный что-ли. Один КМ шает что к чему
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 44
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Но, что произведение полито кровью, тут подписываюсь под каждым словом. И я его, увы, так и не осилила до конца. 
, хоть на самом деле я не мастер плетения сложных интриг. Скоро всё поймете. Но тонюсенький намек на грядущие события был брошен :)
тем интересней! 
Владимир какой-то, как бы это сказать. Не вразумительный что-ли. Один КМ шает что к чему 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
