Отправлено: 28.07.09 20:26. Заголовок: Мелодрамы от Gata
В этой темке я предлагаю моим дорогим читателям короткие рассказы - любовные истории со счастливым финалом. У меня их, конечно, не так много, как юморесок, но кое-что имеется в загашнике, и может быть, еще напишу :)
Название: «Зимняя акварель» Жанр: мелодрама/драма Пейринг: Владимир+Анна, Миша+Соня За идею, как соединить пару Миша+Соня, хочу сказать большое мяурси Царапке, которую считаю полноправным соавтором в этой моей зарисовке
Что может быть глупее, чем стоять в ясный январский день на лесной опушке и целиться из пистолета в грудь лучшего друга, примеряясь, не выстрелить ли в лоб, чтобы сразить наверняка, наповал? А вокруг царит такая звенящая морозная тишина, что даже слышно, кажется, как идет изо рта пар, оседая инеем на бровях и на воротнике сюртука. – Холодно, господа! – скрипом разрезает тишину чей-то голос. – Не лучше ли по домам? Кто это? Ах, доктор Штерн, Илья Петрович… Бедняга кутается в легкую, не по погоде, накидку, притоптывает на снегу, чтобы согреться – в его крови не горит жаркое пламя ненависти, позволяющее не замечать холода. Смертельные враги. А давно ли один протягивал другому руку в гуще боя, помогая ему, раненому, взобраться на коня – и смертельно обиделся бы, если б кто-то назвал это подвигом? Давно ли стояли они вдвоем у крепостной стены, слушая слова приговора – и тому, кто не был виноват, в голову бы не пришло упрекать виноватого? Голубые глаза оказались сильнее сабель горцев и похоронной дроби барабанов. Сильнее памяти, сильнее дружбы. Князь вздохнул и опустил пистолет. – Что же ты? Струсил? Стреляй! – на губах соперника играет отвратительная насмешка. – Иначе выстрелю я, и Анне придется страдать. Пожалей ее, смельчак! Или хочешь, чтобы потом пожалел я? Ерничает. Пытается больнее задеть. Торопит роковой выстрел. Зачем? Разве Анна станет счастливее, если один из них убьет сегодня другого? Кто бы ни погиб, участь ее предрешена: оплакивать до конца дней смерть любимого, или испить горькую чашу счастья, отравленного воспоминаниями о трагедии, разыгравшейся на этой лесной опушке. А какое право имели они решать за нее? – Я не буду стрелять, – повторил князь. – Думай обо мне, что хочешь, – бросил пистолет в снег и, не слушая летевших ему в спину насмешек, побрел к своей лошади, привязанной к дереву неподалеку от дрожек доктора. Но что это? Между стволами берез мелькнули сани, скрип полозьев потонул в пронзительном крике: «Остановитесь, господа!» Сердце Михаила дрогнуло. Анна! Не захотела смириться с тем, что у нее отняли право выбора. Только… к кому она приехала? Не оглядываясь, он чувствовал такой же напряженный взгляд Владимира, устремленный на хрупкую девушку в красной шубке, пробиравшуюся по сугробам к месту дуэли. Еще секунда, и оба, словно по команде, бросились к ней, чтобы добежать почти одновременно и подхватить ее с двух сторон под руки, когда она споткнулась и начала падать. – Остановитесь, пожалуйста, – повторила она жалобно. – Напрасно изволите волноваться, мадемуазель, – иронически бросил барон. – Господин Репнин не захотел вас огорчать моей или его смертью. – Это правда, Миша? – она подняла на князя глаза, такие невыносимо голубые, полные слез, страха, надежды, что у него перехватило дыхание. Он не мог предать эту надежду, не мог заставить эти глаза сиять обманом… только для него. Не отводя взгляда, он глухо произнес: – Господин барон, не решившись обратиться с этим вопросом к вам лично, уполномочил меня спросить вас, не окажете ли вы ему честь, сделавшись баро… – Замолчи! – попытался вмешаться Владимир. – … не окажете ли вы ему честь, сделавшись баронессой Корф? – спокойно продолжал Михаил, не обращая внимания на гневно сверкавшие глаза соперника. – А я от своего имени обращаюсь к вам – не окажете ли вы честь мне, став княгиней Репниной? Выбирайте, Анна. Он все понял, еще не закончив говорить. Пугливый и радостный румянец, и дрожание рук, и взволнованное дыхание – все это уже принадлежало не ему. Но он ни о чем не жалел, потому что не мог поступить иначе. – Желаю счастья, – проронил он и, уже уходя, заметил протянутую руку Владимира.
К полудню мороз ослаб, пошел снег. Мучнистые хлопья падали и падали с неба, заметая утренние следы, заметая прошлое, заметая боль. Бросив шубу на руки подоспевшему лакею Долгоруких, Михаил прошел в гостиную, где тепло и умиротворенно потрескивал в камине огонь. Младшая княжна возле окна склонилась над мольбертом. Репнин учтиво приветствовал Софью Петровну, приблизился и, став у нее за спиной, стал смотреть, что она рисует. – Простите мое любопытство, это из Шиллера? – спросил он, различив на бледной акварели мертвое лицо юноши под зеленым покрывалом волн и кубок, погребенный на дне моря. – Да, – тихо ответила она, не поворачиваясь. – Впервые вижу, чтобы вы обращались к столь печальной теме, – сказал Михаил, обводя рукой висевшие на стенах веселые солнечные пейзажи, пышные натюрморты, портреты родных и знакомых семейства Долгоруких, запечатленных в образах героев русских сказок. – Сегодня грустный день. – Да… грустный… – рассеянно отозвался князь, отходя к камину и кочергой принимаясь ворошить в нем полусгоревшие поленья. – Это правда, что вы стрелялись с Владимиром Ивановичем? – вдруг спросила Сонечка. – Вы… знаете? – поразился Михаил. – А почему я не могу знать? Все считают меня ребенком, оберегают от разных глупых вещей, боясь разбить мои иллюзии, но не боятся разбить мне жизнь! Она выронила кисть и, закрыв руками лицо, горько заплакала. – Что случилось, Сонечка? – с тревогой спросил князь. Ее отдавали замуж. За предводителя уездного дворянства, графа Забалуева, отвратительного напыщенного старика, который сватался поначалу к старшей дочери Долгоруких, но влюбившись в Сонечку, изменил свои намерения, что не встретило ни малейшего протеста в родителях девушки, стремившихся породниться с одним из влиятельнейших людей губернии. Напрасны были мольбы, слезы, напрасно великодушие Лизы, готовой пойти под венец вместо юной сестры – жертва была назначена, как и дата жертвоприношения. Через две недели. – Какая нелепость! – Михаил в волнении забегал по комнате. – Но ведь не могут же вас, в самом деле, принудить силой! – Могут… – слезы княжны тихо капали на мольберт. – Понимаю, что мое вмешательство… я могу что-то сделать для вас? – Ничего, – покачала Сонечка головой. – Простите меня, Михаил Александрович. Я не должна была вас этим беспокоить. – Вы меня ничуть не побеспокоили. Она достала платочек и тщательно вытерла слезы. – Спасибо, вы очень великодушны. И… вы правы, этот рисунок слишком мрачный, – княжна медленно сняла с мольберта лист с незаконченной акварелью, порвала и бросила в камин. – Расскажите мне про дуэль. – Дуэли не было. – Вы помирились? – обрадовалась она. – Можно сказать и так, – ответил князь. – И вы снова друзья с Владимиром Ивановичем? – Не знаю… Сонечка рассеянно вертела в руках карандаш, а потом и его бросила в камин. – Наверное, я больше никогда не буду рисовать. Он вспомнил, как целился в грудь Корфа, мысленно рисуя мишень на его сюртуке. – «Никогда» – страшное слово, Софья Петровна. – Что вы теперь будете делать? – почему-то спросила она. Михаил вспомнил о полученном вчера письме от родителей. Мать, как обычно, пространно делилась впечатлениями от очередной оперной премьеры и сетовала на невозможность в ближайшее время увидеться с сыном. Почему бы и нет? – Уеду… в Италию. Немножко солнца и моря вместо русского снега, немножко тепла. – Возьмите меня с собой! Князь на мгновение растерялся. – Но как же… Нет, вы не можете говорить серьезно… – Умоляю вас, возьмите меня с собой! – юная художница, презрев приличия, схватила его за руки. – Но поймите… мы не могли бы уехать просто так… – запротестовал он, однако внутренне чувствуя, что готов сдаться. В беспросветный мрак, царивший у него на душе, вторгся тоненький лучик незнакомой робкой радости. – Поймите, Софья Петровна, вам нельзя было бы отправиться со мной за границу иначе, чем в качестве моей жены. – Я согласна! – горячо воскликнула она. Михаил еще колебался, сомневаясь, заслуживает ли дом, оказавший ему гостеприимство, такого скандала, а сам уже прикидывал в мыслях, где отыскать сговорчивого священника. В день, когда должно было состояться бракосочетание графа Забалуева с княжной Долгорукой, карета с князем и княгиней Репниными пересекла Австрийскую границу.
Отправлено: 28.02.10 19:30. Заголовок: Пейринг был для меня..
Светлячок, спасибо за отзыв! Пейринг был для меня убийственный Я, конечно, могу сочинять про кого угодно и с кем угодно, но не всегда это получается с удовольствием
Светлячок пишет:
цитата:
Ну, Соня, сто очков вперед Нюшке даст. Вот так надо своё счастье ловить "Никуда не денется, влюбится и женится" (с)
Ага, хоть про сестру подумала - сама слиняла, а Лизку могут замуж за Забу выпихнуть. Хотя Лизонька, может, и сама выкрутится :)
– Простите мое любопытство, это из Шиллера? – спросил он, различив на бледной акварели мертвое лицо юноши под зеленым покрывалом волн и кубок, погребенный на дне моря.
Это тот самый сюжет, по которому Лермонтов написал балладу о юноше, нырнувшем за кораллом любимой? Светлячок пишет:
цитата:
Про Нюшку и разговоры о ней я пропустила, извиняйте автор, но вторую часть прочитала внимательно.
А я напротив первую часть прочитала внимательно. Мне понравилось, как описаны чувства Миши. Так больно стало, что дружба их разрушилась Нюркой, что я прибить ее захотела. Впрочем, для меня неудивительно. Гаточка, рассказ мне понравился. Соня на человека похожа Только я все же про начало: не поняла, чем ты руководствовалась, когда на оба предложения Анна согласилась стать баронессой. Неужели хотела сделать подарок ВовАннистам? Нет, я понимаю, что тебе по условиям конкурса нужен был Миша для Сони, но в Анину голову ты что вложила?
Смертельные враги. А давно ли один протягивал другому руку в гуще боя, помогая ему, раненому, взобраться на коня – и смертельно обиделся бы, если б кто-то назвал это подвигом? Давно ли стояли они вдвоем у крепостной стены, слушая слова приговора – и тому, кто не был виноват, в голову бы не пришло упрекать виноватого?
Хоть рассказ не о них, но за эти две фразы, Гата Про Соню с Мишей - чудесно, два одиночества нашли друг друга. Честно говоря не могу даже представить что у них там будет за австрийской границей, но история обыграна на пять баллов
Я имела ввиду те самые слова, что выделила Фальчи. Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья. Правда обидно и смешно, что чьи-то голубые глазки разрушили то, что не под силу было разбить даже смерти.
Отправлено: 28.02.10 20:20. Заголовок: Оля, не трави душу :..
Оля, не трави душу Как же мне хотелось прибить Нюру за эту дуэль! Хорошо хоть помирились, но ведь не забудут этого, не простят до конца... Главное, было бы из-за кого!
Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья. Правда обидно и смешно, что чьи-то голубые глазки разрушили то, что не под силу было разбить даже смерти.
Если хочется ссориться - глазки всегда найдутся. Они же не независимо друг от друга влюбились в одну девушку, а всё на глазах у обоих, всё видели, соперничали, не уступали. Мишель задавал сакраментальный вопрос - за что ты её ненавидишь? Мог и слегка догадываться, что Владимир к Анне неравнодушен, поэтому и крутился возле неё.
Olya пишет:
цитата:
Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья.
Да ну брось, не дуэль и была - как они по снегу-то валялись. Скучно было, захотелось перчинки. Владимир неуравновешенный, поэтому воспринимал всё острее.
Отправлено: 01.03.10 20:20. Заголовок: Спасибо всем за отзы..
Спасибо всем за отзывы!
Falchi пишет:
цитата:
Хорошо хоть помирились, но ведь не забудут этого, не простят до конца
Будем надеяться, что простят. Их развела на эту дурацкую дуэль и подогревала своим кокетством Нюшка, остынут и поймут, что никакая юбка не стоит настоящей мужской дружбы. Тем более что Вова получил свою барби, будет сыт и спокоен :)
Роза пишет:
цитата:
У Сони с Мишей будет много времени, чтобы узнать друг друга и полюбить. В том, что будет любовь, я не сомневаюсь.
Да, звезды над ними сошлись
Бреточка пишет:
цитата:
Гатита. Что-то ты меня вдохновила. Хочу тоже что-нибудь с Сонечкой навоять
Отправлено: 12.08.10 17:06. Заголовок: «I love to hate you»..
«I love to hate you»
Жанр: аморальная история Герои: Анна и другие Сюжет: по мотивам БН-«классика» Примечание: из старых запасов
Он преследовал меня ненавистью с первого дня моего появления в усадьбе. …Родителей я не помнила, их заменил мне Иван Иванович, мой добрый дядюшка. Однажды он приехал в своей нарядной коляске и забрал меня из покосившейся избушки, где мы жили вместе с теткой Сычихой. Тетка что-то сердито бормотала, но барон сказал ей решительно: – Аня будет жить в моем доме! Бросил тетке кошелек и увез меня с собою. Я была маленькая и худенькая, в линялом платьишке, перешитом из старой теткиной юбки, но барон Корф гладил меня по голове и всё говорил, какая я красавица. – Вылитая Марфуша! – вздыхал он. Потом я узнала, что Иван Иванович был когда-то влюблен в мою мать, крепостную белошвейку, но она не захотела ответить на его чувства, и тогда он с досады выдал ее замуж за деревенского кузнеца, а когда спохватился и хотел взять обратно в дом, было поздно, матушка понесла от мужа, моего отца, и, родив меня, отдала Богу душу. Рассказывали, что барин сильно кручинился, однако поделать уж ничего не мог. Но всё это стало мне известно спустя годы, а тогда Иван Иванович казался мне добрым волшебником, избавившим меня от старой злобной тетки. Если бы я знала, что ждет меня в доме Корфов, бежала бы назад к Сычихе и вцепилась бы в нее так крепко, чтобы никто нас не разнял! Барон отдал меня толстой добродушной кухарке по имени Варвара, велел помыть и накормить и привести в комнаты. – Я познакомлю тебя с моим сыном Володей! – улыбнулся он мне. Умытая, в чистеньком платьице, я сидела за столом и, болтая ногами, жевала пирожок с капустой, когда дверь в кухню распахнулась, и я впервые увидала ЕГО, моего мучителя. – Это что еще за недоразумение? – спросил он, уставившись на меня. Я в испуге соскользнула с лавки и спряталась за кухаркин подол. Услышав, что я появилась в доме по воле Ивана Ивановича, он еще больше насупился, стрельнул в меня злым взглядом и ушел, бурча под нос: «Зачем нам эта побирушка?»
* * * – Вот маленькая обжора! – прошипел двенадцатилетний барон Корф, скатав из хлебного мякиша твердый шарик и запустив его в лоб сидящей напротив девочки. – Володя! – укоризненно покачал головой Иван Иванович. – Отец, да вы посмотрите, сколько она ест! – не унимался злой мальчик. – Скоро лопнет от обжорства! – Как тебе не стыдно! – рассердился барон. – У тебя всегда все было, а Аня никогда не ела досыта… – Спасибо, дядюшка, я больше не хочу… – девочка отложила в сторону ложку и хотела слезть со стула, но барон усадил ее обратно. – Уйдешь ты! – велел он сыну. – И будешь сидеть на хлебе и воде, пока не попросишь у Анечки прощения! Через три дня барчук, соскучившись по вкусному обеду, сквозь зубы процедил слова извинения и больше уж не попрекал Аню куском хлеба, но так и норовил досадить исподтишка – то опрокидывал ей в суп целую солонку, то пинал ногой под столом. Старый барон не замечал этих проделок и радовался, что между его детьми наступил мир. Он полюбил Анечку как родную дочь и приказал всей прислуге в доме обращаться с ней как с барышней, нанял гувернеров, чтобы они обучали девочку музыке, языкам и хорошим манерам. Владимир ревновал, и ревность к отцу вымещал на названой сестре. – Вот растяпа! – говорил он с издевательским смешком, проливая чернила на тетрадку, в которой Анечка старательно выводила упражнения по французской грамматике. – Опрокинула чернильницу! Вы видели, Monsieur l’Abbe, она опрокинула чернильницу! И Monsieur l’Abbe, который ничего не видел, строго выговаривал девочке, что она должна быть аккуратной.
* * * …Однажды я упала в ручей, он вытащил меня. – Ах ты, маленькая дрянь! Гляди, из-за тебя я промок и перепачкался! Он пребольно меня отшлепал, я горько плакала от обиды, но не осмелилась пожаловаться дядюшке, а враг мой, ощущая свою безнаказанность, досаждал мне, чем только мог. Я старалась не попадаться ему на глаза, но он будто подкарауливал меня на каждом шагу. Щелчки и подзатыльники, язвительные упреки – «холопка», «дармоедка»… да, я была холопкой, крепостной, несмотря на мои нарядные платья и успехи в музыке. Дядюшка почему-то не давал мне вольную, обидчик же мой при всяком удобном случае старался унизить меня напоминанием о моем бесправном положении. Шли годы. Его ненависть то ослабевала, то усиливалась, но даже если мучитель забывал обо мне на время, я не знала ни одной спокойной минуты и с трепетом ждала, когда он вспомнит, и не было ни разу, чтобы страхи мои не оправдались. К семнадцати годам я выросла и расцвела. По утрам из зеркала на меня смотрела хрупкая белокурая девушка с огромными голубыми глазами, изящным алым ртом и точеным носиком. Старый барон не уставал на меня любоваться и говорить, какая я красавица, а гонитель мой недовольно хмурился, однако щелчки и щипки прекратились. Не иссякла лишь его ненависть. Барон возил меня с собою на балы и вечера к соседям, я пела там, и молодые люди заглядывались на меня, не зная, кто я есть на самом деле, танцевали со мной и целовали мне руки, не подозревая, что целуют руки холопке. Прислуга в доме кланялась мне, как благородной барышне, Иван Иванович просил и ЕГО быть со мною ласковым, тот обещал и при бароне держал свое слово, но когда барона рядом не оказывалось, жестоко мстил мне за минуты вынужденного притворства. – За что вы меня так ненавидите?! – воскликнула я однажды, доведенная до отчаяния. – Ненавидеть холопку? – хмыкнул он. – Много чести! Я хочу, чтобы ты знала свое место, дрянная девчонка! Он отобрал у меня браслетик, подарок дядюшки, сказав цинично, что ему нужны деньги расплатиться с карточным долгом, а крепостной золотые побрякушки ни к чему. – Но что я скажу Ивану Ивановичу? – заплакала я. – Скажи, что потеряла, или вовсе ничего не говори. Ты ведь не захочешь огорчить больного дядюшку? – спросил он вкрадчивым голосом, от которого у меня по коже побежали мурашки. У барона случился сердечный приступ, и доктор запретил ему любые волнения. Жестокий мой притеснитель не преминул этим обстоятельством воспользоваться и глумился надо мною уже открыто, при слугах, зная, что никто не посмеет за меня вступиться или пожаловаться Ивану Ивановичу. Издевки его становились всё жесточе и изощреннее. Я была невинной девушкой, и ему доставляло злобную радость делать мне скабрезные намеки, заставляя краснеть до корней волос. Мне хотелось убежать в самую дальнюю комнату, на край земли, спрятаться, чтобы не слышать этих ужасных слов, не чувствовать на себе его циничного взгляда. Бессонными ночами я горько рыдала в подушку, но однажды, обессилевшая от слез, села на постели и громко сказала в темноту: – Я его ненавижу! И мне стало легче.
* * * Портрет старого барона Корфа в траурной раме висел на стене в кабинете. Молодой барон сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и прищурившись, глядел на застывшую перед ним хрупкую белокурую девушку. – Теперь я твой хозяин, – произнес он, не торопясь, с расстановкой, будто смакуя каждое слово. – Да, Владимир Иванович, – чуть слышно вымолвила Анна. – Ты должна кланяться и говорить: «Да, барин!» Девушка покорно поклонилась. Упиваясь ее унижением, новый хозяин велел ей снять с себя все золотые украшения: – Мой отец давал тебе слишком много воли, но я намерен восстановить справедливость. Эй, Карл Модестович! – крикнул он. Управляющий, рыжеусый немец лет сорока, тотчас вырос на пороге кабинета. – Чего прикажете, господин барон? – Отведи Анну на половину для прислуги, с нынешнего дня она будет работать, как и все горничные, а если не проявит усердия, отправь ее в коровник! – распорядился Владимир. – И проследи, чтобы она ничего не взяла из старой комнаты – ни одного колечка, ни одного платья! – Давно пора, барин! – обрадовался немец-управляющий. – Я уж и батюшке вашему покойному сколько раз говорил, что напрасно он девку балует… – Почему вы так ненавидите меня, Владимир? – горестно воскликнула Анна. – Что я вам сделала? – Ты слишком долго занимала не подобающее тебе место. Ступай! – поморщился молодой барон. – Мне недосуг выслушивать твои жалобы. – Иди, иди! – грубо подтолкнул ее к двери немец. – Нечего барину перечить! А то познакомишься на конюшне с моей плеткой. Через несколько дней хозяин вызвал Анну в кабинет. Она пришла, одетая в ситцевый сарафанчик, волосы ее были убраны не в затейливую прическу, как раньше, а заплетены в простую косу. Владимир посмотрел на ее нежные ручки, покрасневшие и опухшие от тяжелой работы, и пробурчал: – Карл Модестович жалуется, что ты ничего не умеешь толком делать: поставили тебя мыть посуду – перебила тарелки, полы на кухне скребла – еще пуще запачкала… боюсь, что и в коровнике от тебя проку не будет. Анна всхлипнула и ничего не ответила. – То ли продать тебя? – рассуждал сам с собою Владимир. – Зачем мне в доме служанка-неумеха? Он окинул тоненькую фигурку девушки оценивающим взглядом, задержался на высокой груди. – Впрочем… – протянул он раздумчиво. – Пожалуй, можно и для тебя приискать занятие. Завтра вечером ко мне будут гости, среди них князь Андрей Долгорукий, – добавил он со значением. Анна вздрогнула от дурных предчувствий. С Андреем она часто танцевала на балах у соседей, он был влюблен и не скрывал этого, и ей нравилось знать, что он к ней не равнодушен. Ах, мечты, мечты… – Ты должна исполнить для меня и моих гостей танец семи вуалей, – продолжал барон. – Если сумеешь угодить гостям, я не только освобожу тебя от грязной работы, но и дам вольную. Я уже говорил, что мне не нужны в доме нахлебники. Владимир умолчал о том, что отдать Анне вольную завещал ему отец. Что ж, он выполнит волю родителя, но не раньше, чем удовлетворит давнюю жажду мести и накажет заигравшуюся самозванку, разоблачив ее перед всеми, перед кем она, с попустительства покойного барона, столько лет ломала комедию.
* * * …Царил бархатный полумрак, горели лишь огонь в камине, да несколько свечей в канделябрах, расставленных полукругом в центре гостиной, где на персидском ковре, под тягуче-сладкую восточную мелодию, исторгаемую музыкантами из скрипок и мандолин, извивалась в страстном танце маленькая одалиска. Лицо ее было вульгарно накрашено, волосы спрятаны под огромный рыжий парик, руки и ноги унизаны блестящими браслетами, а тело окутано невесомыми покрывалами, которые она скидывала с себя, поочередно оголяя плечи, спину и бедра – медленно, как ей велели, чтобы продлить для гостей удовольствие созерцания. Нет, это была не я! Это была какая-то бесстыдница, на время завладевшая моим телом, заставлявшая его то стелиться по полу у ног зрителей, то вскидываться, со звоном встряхивая десятками браслетов. Андрей уже забыл о том, что когда-то целовал мне руки, как равной, первое изумление на его лице сменилось брезгливостью, а потом похотливым восхищением, и я слышала, как он шепнул кому-то из приятелей: «Хороша девка! За любые бы деньги купил!» Но мне было все равно, я чувствовала на себе другой взгляд – ЕГО взгляд, и жарко мне было не от камина, в котором плясали языки пламени в такт непристойным движениям моего танца, а от этого жадного взгляда. Нахлынула горячая волна стыда, смешанного с восторгом. Ты хотел видеть меня такою? Так смотри же, наслаждайся! Сегодня я танцую для тебя, мой мучитель! Пало последнее покрывало, и нагота моя, едва прикрытая полосками золотой парчи, явилась глазам зрителей. Раздались аплодисменты, сдобренные сальными шуточками, уже не способными вызвать краску на моем лице. Мне налили бокал вина, заставили выпить до дна и, наконец, разрешили удалиться. Уходя, я быстро оглянулась. Тень падала на его лицо, но на секунду наши глаза встретились, и вновь жаркая волна окутала меня с головою. Я не стала запирать дверь в мою комнату. Я знала, что он придет. Я хотела, чтобы он пришел. «Пусть это случится! – думала я. – Быть может, утолив свою похоть, он утолит и ненависть?» Тиран явился далеко за полночь, когда уехали последние гости. – Ты ждала меня? – Да… – едва шевельнула я губами. – Скажи громче! – потребовал он. – Да! – повторила я послушно и сама протянула к нему руки. О том, что было дальше, мне вспоминать одинаково стыдно и приятно. Сколько бы обид ни претерпела я от него за минувшие годы, но той ночью, засыпая на плече моего мучителя, я знала одно – он меня не ненавидел. Но утром всё стало по-прежнему. – Умница! – барственно потрепал он меня по щеке. – Для постельных утех ты годишься больше, чем для черной работы. А я-то, глупая, ждала от него нежных слов! Презирая себя за слабость, за вчерашнее «да» и за растраченные впустую ласки, я спрятала лицо в ладонях и прошептала: – Я вас ненавижу… Он засмеялся и, одевшись, ушел. – Я ненавижу вас! – крикнула я в захлопнувшуюся за ним дверь, но легче мне не стало.
* * * Хозяин с циничной усмешкой на губах сообщил Анне, что передумал давать ей вольную. – Но вы обещали! – воскликнула девушка, готовая разрыдаться. Владимир иронически развел руками: – Сегодня обстоятельства переменились. Тебя хочет купить Андрей Долгорукий… Анна испуганно сжалась. – …но я еще ничего не решил. Жаль отдавать другому такую сладкую ягодку, – он по-хозяйски положил руку ей на талию, привлек к себе и поцеловал – грубо, без намека на нежность. – Пока ты принадлежишь мне, я хочу сполна тобой насладиться! – Когда-нибудь вы пожалеете о том, как со мною обошлись, – сказала она тихо. Барон расхохотался. – Ты мне угрожаешь? А это даже забавно! Не люблю покорных овечек, – он поцеловал ее еще раз и оттолкнул: – Иди к себе, выспись, сегодня ночью тебя ждут другие забавы! И вернулся к разбору записей о своих карточных долгах. Выйдя из кабинета, Анна на минуту прислонилась к двери и закрыла глаза, а потом, приняв какое-то решение, пошла на кухню. Управляющий, сидя в одиночестве, лакомился смородиновой наливкой. – Карл Модестович, вы хотите получить много денег, не сильно себя утруждая? Немец поперхнулся наливкой от такой бесцеремонности, однако любопытство возобладало над возмущением, и он поинтересовался, каким именно способом предлагает Анна ему разбогатеть. – В прошлом году, как вы знаете, Иван Иванович брал в долг у князя Долгорукого крупную сумму под залог имения, потом вернул долг, и Петр Михайлович дал ему в том расписку, хоть и неохотно, – начала говорить девушка. – Ходят слухи, что князю очень приглянулось это имение… Что, если выкрасть расписку и продать ее Долгорукому? Управляющий глядел на Анну со все возрастающим изумлением, недоумевая, откуда в ней взялось столько коварства. Однако, надо отдать немцу должное, во всем, что касалось выгоды, соображать он умел быстро. – Хм… за эту расписку князь Петр Михайлович денег даст, сколько ни попросишь, – протянул он, пощипывая рыжие усы. – А деньги вам нужны, Карл Модестович, – ласковым голоском подхватила Анна. – Небось, за время службы у Корфов немного удалось скопить? Да и в картишки вы поигрываете… – При жизни-то такой разве накопишь… – тяжко вздохнул немец в приступе жалости к себе, и вдруг подозрительно покосился на Анну: – А тебе-то что с того? Откуда вдруг такая забота? – Расписка лежит в сейфе, и там же находится бумага, которую барон обещал отдать мне… а ключ от сейфа есть только у него… и у вас. – И у меня, верно, – подтвердил управляющий. – А знаешь, почему мне столько лет удается сохранить за собою и ключ, и место? Потому что я никогда из сейфа не брал… слишком много, – ухмыльнулся он. – Если бы вы украли много денег, барон Корф отправил бы вас в острог за воровство, а если похитите расписку, князь Долгорукий вас озолотит, – продолжала Анна соблазнять немца легкой наживой, – барон же ничего поделать не сможет, потому что лишится имения. – И не жаль тебе его? – прищурился Карл Модестович. – Он хочет продать меня Андрею Долгорукому, но сначала вдоволь натешиться своей барской властью, – Анна с отвращением передернула плечами. Немец хмыкнул и налил себе еще смородиновки. – Мне как раз не хватает денег, чтобы купить поместьице в Курляндии… да и надоело на Корфов спину гнуть… Так и быть! – согласился он. – Ночью, как все лягут спать, проберемся в кабинет и поищем в сейфе твои и мои бумаги… – и неожиданно подмигнул Анне: – Вот уж правду говорят, что в тихом омуте черти водятся!
* * * Я открыла шкатулку, битком набитую фамильными драгоценностями баронов Корфов, достала искрящиеся серьги с изумрудами, вдела в уши, обвила вокруг шеи тяжелое жемчужное ожерелье, лоб увенчала бриллиантовой диадемой. – Разве пристала такая роскошь холопке? – сказала я вслух, глядя на себя в зеркало. «Но ты больше не холопка», – ответило мне мое отражение. Моя вольная лежала на туалетном столике рядом с толстыми пачками ассигнаций, похищенными мною из сейфа в кабинете бывшего хозяина. Но разве была я воровкой? Нет! Вор сидел за решеткой, и неважно, что не он взял драгоценности и деньги – я сказала, что украл он, и мне поверили. Новый владелец имения, князь Петр Михайлович Долгорукий, велел обыскать весь дом, и под периной в комнате управляющего нашлись десять тысяч рублей и несколько браслетов и колец. Это было целое состояние, но я решила не скупиться, ведь мне досталось куда больше! А сокровища свои я припрятала надежно. Пирог, который положила в мою дорожную корзину Варвара – кто догадался посмотреть, что в нем была за начинка? Андрей Долгорукий имел разочарованный вид, он был жестоко раздосадован, что я в числе прочего имущества не перешла во владение к его отцу. Оревуар, милый князь! Я разочаровалась в вас куда раньше. Садясь в ожидавшую меня коляску, я бросила взгляд на крыльцо, где стоял мой мучитель, а за спиной у него маячил исправник. Я торжествующе улыбнулась и послала воздушный поцелуй. У дома было еще много народу, проводить меня собралась вся дворня, но ОН понял, что улыбка и поцелуй предназначались ему. Странно, однако он не выглядел подавленным, и это несколько поуменьшило мое ликование, впрочем, мне довольно было сознавать, что месть моя осуществилась, и тиран жестоко наказан. А тот, другой… нет, я не раскаивалась, что и его обрекла на жалкую участь. Разве он хотя бы однажды защитил меня от притеснений обидчика? Нет, он взирал равнодушно, а порою и сам бывал не менее жесток. Так пусть же страдают оба, а моим страданиям пришел конец! …Я распахнула настежь окно и подставила лицо теплому майскому ветерку. Внизу лениво плескалась Фонтанка, и толпы нарядных людей гуляли по набережным. Уже две недели я жила в столице, снимала дорогую квартиру и наслаждалась всеми прелестями свободной жизни, но чем дальше, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Радость первых дней потухла, уныние все чаще навещало меня, и вдруг я поняла, что мне не хватает моего мучителя. Я скучала по нему, по его издевкам и мелочным придиркам, по циничной ухмылке. И без него не радовали уж меня ни свобода, ни деньги, ни драгоценные побрякушки. Последнюю ночь я провела без сна в роскошной, но пустой постели, а чуть забрезжил рассвет, вышла из дому. Исправник был сердит и несговорчив, однако несколько крупных ассигнаций сделали его любезным. И вот уж я с замиранием сердца иду по длинному сводчатому коридору за тюремщиком, гремящим связкой ключей. Как же здесь темно, сыро и страшно! – Я знал, что ты вернешься, – ухмыльнулся мне мой мучитель, на чьем мерзком нраве никак не отразились две недели, проведенные в камере. За сумму в несколько раз больше той, что он взял за устройство свидания, исправник согласился составить фальшивый акт, что Карл Модестович Шуллер скончался в остроге от неизвестной болезни, не дождавшись суда. Купить новый паспорт оказалось еще легче. В карете, уносившей нас в сторону Митавы, я потерлась щекой о плечо моего мучителя и попросила: – Скажи, что ты меня любишь! Он наклонился к самому моему уху и прошептал: – Не скажу! И мы оба весело рассмеялись.
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 67
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Это не сериальный "кисель", как сказала Роза. 
"Никуда не денется, влюбится и женится" (с) 
Пейринг был для меня убийственный 
Я, конечно, могу сочинять про кого угодно и с кем угодно, но не всегда это получается с удовольствием 
Соня на человека похожа 
Нет, я понимаю, что тебе по условиям конкурса нужен был Миша для Сони, но в Анину голову ты что вложила? 
Как же мне хотелось прибить Нюру за эту дуэль! 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
