Бедная Настя - клуб поклонников сериала

Сцена 28.

Будуар императрицы. После утреннего традиционного визита императора, Шарлотта в шёлковом тюрбане на голове позирует в кресле портретисту Соколову. Поправила голубой шарф на груди и устремила взор на любимого сеттера, грызущего за спиной художника его холщовую сумку с кистями.

Шарлотта: (размышляет про себя) Для Натали доставят пелерину из венецианского кружева, Катрин – серебряную пудреницу с моим вензелем, а для Олли… (вздохнула) Как трудно угадать с рождественским подарком для моей польской гордячки. Бровью же не поведёт и, кроме «дзинкуе барзо, ваше величество», ничего не услышишь! Брошь или серьги? (сама же отмахнулась от этой мысли) Это, может быть истолковано превратно и вселить надежду на покровительство недозволительным отношениям. (художнику) Петр Фёдорович, довольно на сегодня.
Соколов: (склонился в низком поклоне) Как будет угодно вашему величеству. (вытирает кисть и пытается спасти от зубов пса треножник мольберта, на который набросился неугомонный любимец императрицы)
Нарышкина: (несется по дворцовым анфиладам, распираемая услышанной новостью, которая затмила мечты о рождественском подарке от ее величества; кроме этого, она не успела еще сообщить государыне о ночной размолвке между цесаревичем и полячкой, но этикет не оставил для нее ни одной щелочки в утреннем расписании Александры Федоровны; в покоях императрицы вертятся несколько фрейлин – эти тоже еще ничего не знают, бедняжки, но праздник их ушам она устроит позже; уронила веер, наклонившись якобы за ним, сунула глаз в замочную скважину – художник, кажется, собирает свои кисти, как бы государыне не захотелось позвать Олли в тысяча первый раз перечитать «Трою», нельзя, чтобы противная полячка опередила; недолго подумав, наливает в серебряный бокальчик микстуры, которую доктор Мандт велел давать августейшей пациентке перед обедом – не беда, можно и пораньше; ставит бокальчик на серебряный поднос, бочком протискивается в будуар императрицы) Прошу прощения, ваше величество, время пить микстуру. (сует бокал Шарлотте, потом нос – в мольберт) Ах, государыня, это будет великолепный портрет, хоть в жизни вы еще прекраснее! Даже если бы господин Соколов (снисходительный кивок художнику) захотел приукрасить действительность, как на портрете великой княгини Елены Павловны, ему бы это не удалось.
Соколов: (не подаёт вида, что его задели слова язвительной фрейлины) Еще ни одному художнику не удалось передать истинной красоты, какой Господь наделил женщину. (накрывает незаконченный портрет, кланяется и уходит)
Шарлотта: (выпивает лекарство) Merci, Katrine! (щелкнула пальцами, подзывая сеттера, Нарышкиной) Расскажите, душенька, как проходят репетиции?
Нарышкина: (только и ждала приглашения, устроилась на скамеечке у ног императрицы) Репетиции идут своим чередом, ваше величество, хоть драма царя Менелая уже не так занимает всех, как драма графа Бенкендорфа, возомнившего себя мужем Прекрасной Елены не только на сцене.
Шарлотта: (лениво поглаживает любимца, недоверчиво) Душенька, кто-кто, а граф Бенкендорф далёк от романтических фантазий. А вам стоит умерить свою.
Нарышкина: (достает гребешок и принимается расчесывать волнистую шерстку упитанного сеттера) Я тоже не верю этим фантазиям, ваше величество, но бедняжка Олли, кажется, поверила, и дала им увлечь себя до такой степени, что стала запирать по ночам дверь в свою спальню.
Шарлотта: (поджала губы) Меня не интересуют подробности такого рода, Катрин! (помолчала, но женское любопытство берет верх) Я не могу в это поверить. Ольга и граф Бенкендорф? Невозможно даже вообразить! Как подобное могло прийти вам на ум?
Нарышкина: (нимало не обиженная – на ее рассказы все говорят «не верю», но при этом просят новых подробностей) Ни для кого не секрет, ваше величество, что граф Бенкендорф и Олли нарочно плохо играют общие сцены, чтобы господин Шишкин подольше заставлял их репетировать вместе, - даже для близорукого графа Канкрина. Но из деликатности никто не посмел намекнуть об этом Александру Николаевичу… (скромно потупив глазки) тем более я, хоть вы знаете мою преданность его высочеству. А сам он настолько благороден, что не допустил бы и подумать ни о чем подобном. Но, наверное, Олли замучили угрызения совести, и она сама во всем призналась, потому что иначе Александр Николаевич не отправился бы сегодня утром к графу Бенкендорфу требовать удовлетворения… (отложив гребешок, достает надушенный кружевной платочек и прикладывает к глазам) по всем правилам чести, как в прошлом году господин Пушкин у мсье Дантеса…
Шарлотта: (слушает с непроницаемым лицом, но постепенно глаза становятся величиной с блюдца кофейного сервиза) Дуэль?! О, main Gott! Алекс, мой мальчик! Он не пришел сегодня утром меня навестить… Что с ним? Скажите мне всё, что вы знаете, Катрин! Я вам приказываю!
Нарышкина: (в мнимом раскаянии) Я не хотела расстраивать ваше величество. Но граф Бенкендорф… говорят, он так метко стреляет… и если уж не побоялся ухаживать за Олли буквально на глазах его высочества… а князю Репнину, которого Александр Николаевич отослал на пороге дома господина графа, послышались за окнами пистолетные выстрелы, и он поспешил во дворец, чтобы предупредить государя. (пускает слезу) Как это всё ужасно, ваше величество… (тянет подол из зубов императрицыного сеттера)
Шарлотта: (подхватывается и устремляется в коридор, причитая) Je n`y crois pas! Ce n`est pas possible.
Нарышкина: (донельзя довольная – этих волнений ее величество противной польке точно не простит, дни Калиновской при дворе сочтены) Подите прочь, мсье Бонифас! (воспользовавшись отсутствием императрицы, пинает каблуком псину, продолжающую грызть ее юбку – у них взаимная неприязнь, но выражать ее открыто прежде мог только сеттер, который теперь с обиженным визгом вынесся за дверь вслед хозяйке; победно улыбнувшись, открывает медальон и целует портрет наследника) Мон шер Алекс, вы не представляете, как я буду вас любить!

Сцена 29.

Спальня младших царевичей, пустая в это время дня – Ники и Мисси занимаются с воспитателем, потом будут играть или отправятся на прогулку. Когда-то эта комната принадлежала самому Александру, с тех пор в ней мало что изменилось, только поставили еще одну кровать. Темно-голубые занавеси и обивка стен, мебель им в тон. На деревянном подлокотнике одного из кресел должны сохраниться выцарапанные буквы А и Н – следы детской шалости, оставшиеся не обнаруженными ни воспитателем, ни слугами.

Александр: (ложится на одну из кроватей, мягкий голубоватый полумрак ласкает покрасневшие глаза; здесь его никто не найдет; здесь он был счастлив иначе, чем став взрослым, - счастьем, которое не обернулось гибелью грез, а осталось теплым и светлым воспоминанием; быть может, эти стены, эти воспоминания помогут ему справиться с болью, которую, кажется, невозможно пережить; закрывает глаза, мечтая унестись ощущениями в беспечные детские дни, но память пронзает одно и то же, мучительно – Ольга, Ольга, Ольга…)
Жуковский: (неслышно отворяет дверь и замирает на пороге: он искал своего воспитанника, когда увидел взволнованную императрицу, которая сбивчиво, глотая слезы, поведала ему о поединке с шефом жандармов, возможном ранении наследника и что-то еще, что показалось поэту столь же невероятным, как упомянутая дуэль; кое-как успокоив несчастную мать и, сообразив, что дело касается исключительно ран сердечных, направился на поиски Александра) Прошу прощения, ваше высочество. Вы позволите разделить ваше уединение?
Александр: (не открывая глаз) Хорошо, что это вы, Василий Андреевич. Я бы не вынес сейчас фальшивого сочувствия, за которым мои родители станут прятать радость, что всё сложилось по их желанию.
Жуковский: (оглядывается, куда бы присесть, чтобы не раздавить детские стульчики, кашлянул) Errare humanum est (человеку свойственно ошибаться). При дворе языками Вавилонскую башню достроят. Возможно, для огорчения нет причин.
Александр: Что мне придворные языки… Я не поверил даже ей… даже ей, когда она сказала, что любви больше нет… (садится на кровати, сжав руками голову) Не поверил и потребовал ответа у него, а он… (с горечью усмехнувшись) ничего не стал отрицать, хоть я готов был поверить, если бы он солгал.
Жуковский: (брови ползут вверх, справившись с изумлением, мягко) Александр Николаевич, всё меняется и мы меняемся. (что-то вспомнив, глаза увлажнились) Дышать рядом с прекрасной женщиной – это уже счастье, а если она одарила любовью… Надо быть благодарным судьбе, что она была.
Александр: (поднимает на воспитателя измученный взгляд) Она не была, она здесь… (прижимает руку к сердцу) со мной, навеки. Счастье и боль, моя душа, моя жизнь. Я буду любить ее, даже если попытаюсь забыть… (вспоминает последние слова Ольги, взгляд становится отсутствующим)
Жуковский: (разбитое сердце не утешится заговорами - нужно время, вздохнул и опустил теплую ладонь на плечо цесаревича) Мы не вольны выбирать свой жребий. Корона достается не тем, кто хочет, а тем – кто может, ваше высочество. Поверьте вашему немолодому другу – любовь, какой бы большой она ни была, гораздо меньше самой жизни. (так же тихо уходит, как пришёл)
Александр: (тихо) Я смогу быть достойным моего жребия… Но не теперь… (с полувздохом, полурыданием опускает лицо в ладони, ранние декабрьские сумерки окутывают его поникшую фигуру)

Сцена 30.

Комната Ольги Калиновской. Утром стучалась Нарышкина, не достигнув успеха и ушей полячки, подсунула записку под дверь, в которой живописала дуэль между Александром и графом Бенкендорфом; поделив написанное на десять, Ольга не стала суетиться и осталась у себя, ожидая более правдивых известий. Открывая лбом дверь, залетает Бонифас, радостно виляя хвостом.

Ольга: (ласково потрепала сеттера, улыбается) Dzień dobry, pan Bonifas! Ваша бесцеремонность всегда сходит вам с лап.
Шарлотта: (появляется следом, взгляд не предвещает ничего хорошего) Полагаю, вы понимаете, мадмуазель, причину моего визита?
Ольга: (улыбка растаяла, книксен) Да, ваше величество.
Шарлотта: Ольга, после того что произошло сегодня утром, ваше присутствие при дворе не желательно. После премьеры спектакля вы вернетесь в Варшаву.
Ольга: (сердце болезненно сжалось – неужели всё-таки дуэль? - но голос не дрогнул) Да, ваше величество.
Шарлотта: До отъезда Вы свободны от обязанности сопровождать меня в обществе и в поездках. У вас будет достаточно времени для репетиций и сборов в дорогу.
Ольга: Да, ваше величество.
Шарлотта: (еле сдерживает раздражение – как смеет строптивая полька ей дерзить! – изобразила заботливую улыбку) Душенька, император и я обеспокоены вашим будущим. В Варшаве вы остановитесь в доме вашего родственника князя Огинского, пока я подыщу для вас достойного мужа с положением в обществе. Предстоящая свадьба развеет ненужные разговоры, которые могут возникнуть в связи с вашим объездом.
Ольга: Dziekuje bardzo, ваше величество.
Шарлотта: (больше не считает нужным изображать участие, сеттер во время разговора сидел и тихо поскуливал, когда императрица покинула будуар фрейлины, тоскливо посеменил следом)
Ольга: (книксен вслед)

Сцена 31.

Спустя неделю. Обычное вечернее общество у императора за игрою в карты – видные сановники, иностранные послы, среди последних и сэр Джон Милбэнк, незаметно обменявшийся с графом Нессельроде взглядами. Ее величество в окружении старших дочерей, статс-дам и фрейлин пьет чай, неторопливо обсуждая дамские новости. Ольги нет. Наследник грустен и с трудом заставляет себя сосредоточиться на игре.

Уваров: (за одним столом с Канкрином, Нессельроде и Чернышёвым) Мда, прискорбная история с Александром Христофоровичем…
Канкрин: (рыхлым подбородком утонув в высоком воротнике мундира, взвешивает шансы своих червей) Его сиятельство болен, неделю назад прислал супруге моей подарок ко дню именин, запискою извинился, что лично быть не может.
Нессельроде: (аккуратно прибрав взятку, с напускным сочувствием) Слышал, что подагра-с.
Чернышёв: (презрительно хмыкнув) Подагра!
Уваров: (не отрываясь от своих карт) А мне супруга говорила, что прострелена правая рука.
Нессельроде: (скептически) Если бы правая, как бы его сиятельство написал имениннице записку с извинениями? (настороженно размышляет, какие слухи из витающих по столице распущены самим Бенкендорфом)
Уваров: Моей супруге всегда слышится «право» вместо «лево».
Канкрин: Господа, господа, неужели же вы допускаете мысль, что…
Уваров: И верить не хотим, Егор Францевич, но посудите сами - граф никогда на здоровье не жаловался, а тут вдруг скрутило столь внезапно…
Чернышёв: (ворчливо) Эти польки до добра не доведут! (первая жена, Теофила Радзивилл, сбежала от него в Париж)
Нессельроде: (усмехнувшись тонкими губами) Но в хорошем вкусе Александру Христофоровичу не откажешь.
Канкрин: (покраснев и ерзая на стуле) Господа, господа…
Чернышёв: Хороший вкус требует от нас преданно служить отчизне и государю!
Уваров: (заходит в пики) Если молва не врет, граф избавил престол от великих неприятностей.
Чернышёв: Нажив их себе. (сказал бы и больше, но император из высших соображений велел ему забыть о польских письмах раз и навсегда)
Нессельроде: (понимающая улыбка) Военному министерству в сей ситуации не на что жаловаться, не правда ли, Александр Иванович?
Чернышёв: (перебил взятку Канкрина) Когда бы так… (с возмущением) гвардейцев, у кого жены польки, таскают на Фонтанку, что ни день, и держат по несколько часов на допросах!
Нессельроде: (мысленно торжествует – шеф жандармов, как и надо было подозревать, не сидит сложа руки, но пошел по польскому следу, который приведет его к полному фиаско; коварному ценителю пудингов было невдомек, что Бенкендорф перед отъездом оставил заместителю список тех самых офицеров с приказом допросить их о всякой ерунде, однако чтобы про допросы стало известно во дворце)
Канкрин: (проворонив взятку, огорченно сопит)

Продолжение следует...